Читать книгу Корни небес - Туллио Аволедо - Страница 3

В комнате, где мне велели подождать, стоит тяжелый запах пыли.

Пыли и жирного дыма свечей: когда-то их, освещающих старинные фрески, которым теперь, верно, больше тысячи семисот лет, изготавливали из чистого пчелиного воска. Теперь мы делаем их как попало, из всего, что попадается под руку. Парафин, стеарин, жир – животный и нет. В нашем новом мире ничто не выбрасывается: ни идеи, ни трупы.

Мы заново открываем прошедшее. Старинные техники: как выплавить свечу, сделать арбалет, освежевать мышь и выделать кожу. Мы будто бы путешествуем во времени – назад, обратно.

С другой стороны, мир до Великой Скорби тоже только и делал, что открывал вновь изобретения прошлого. Уже тогда мы были карликами на плечах гигантов. Паразитами прошлого…

Временами моего слуха достигает григорианское песнопение, остающееся чистым и ясным, даже проделав долгий путь по извилистым галереям.

Каменная скамья неудобна. У швейцарских гвардейцев, стоящих у дверей, усталый вид. Им удается выдерживать позу, но в глазах у них нескрываемая скука. Они все еще называются Швейцарской Гвардией, хотя уже ничем не напоминают тех солдат в опереточной форме. Никаких алебард: в раскрытой кобуре у каждого – практичный автоматический пистолет. Времена пестрой формы, разработку которой легенда – безусловно, ошибочно – приписывает Микеланджело, прошли. Единственным напоминанием о цветах Медичи – голубом, красном и желтом – служат три тонкие ленточки на форменном кармашке. Над ленточками нашит герб из серой ткани с перекрещивающимися ключами святого Петра под балдахином – символ «пустого места». Рим без папы.

Проходит почти два часа до того, как двери в кабинет кардинала-камерленго[4] раскрываются и охрана разрешает мне войти.

Кардинал Фердинандо Альбани – маленький пухлый человек с пальцами, мягкими и жирными, как сардельки. В теперешние времена толстый человек – редкость.

Возможно, я слишком долго держу его руку в своей, потому что он отдергивает ее почти раздраженно. Потом откашливается и произносит:

– Прошу, располагайтесь, отец Дэниэлс. Простите, что не смог принять вас раньше, но я был вынужден посвятить себя непредвиденному делу.

Кардинал садится за тяжелый старинный стол. Я думаю о том, сколько усилий стоило притащить его сюда. Сколько потерянных жизней. Большой книжный шкаф за спиной кардинала выглядит не менее старым. В нем стоят драгоценные книги в кожаных переплетах. За гравированным стеклом – не меньше двухсот томов.

Вероятно, самое большое собрание книг, пережившее Великую Скорбь[5].

Раньше я не бывал здесь. Кардинал улыбается, заметив, что я разглядываю высокий сводчатый потолок и украшающие его старинные фрески.

– Вы интересуетесь искусством?

Теперь уже я откашливаюсь:

– Я теперь мало о нем думаю…

Альбани смотрит на изображение в маленькой нише на стене: Иисус с Евангелием в руках.

– Христос Пантократор, – показывает он с преувеличенной гордостью на фреску, далеко не являющуюся шедевром. Затем переходит к соседнему изображению:

– Святой Урбан, папа и мученик.

Кардинал поднимается с кресла, которое испускает протестующий скрип, и подходит к стене слева от стола.

– До того, как стать моим кабинетом, это был склеп святой Сесилии. Здесь находилась ее гробница. Смотрите.

Он медленно отодвигает бархатную занавеску, за которой оказывается ниша. В дрожащем свете канделябров появляется мраморная статуя лежащей лицом к стене молодой женщины. В голосе Альбани появляется сладкая нотка.

– Святая Сесилия, – шепчет он. – Великий скульптор Мадерно изобразил ее такою, как ее нашли в тысяча пятьсот девяносто девятом году. Посмотрите на пальцы. Три пальца вытянуты на правой руке и один – на левой. Считается, что святая, умирая, хотела таким образом продемонстрировать свою веру в триединого Бога. Ее саркофаг находился в этой нише до восемьсот двадцать первого года.

Вздохнув, кардинал опускает занавеску.

– Это, к сожалению, всего лишь копия. Оригинал…

Он делает рукой жест, указывая наверх, и вздрагивает.

Потерян навсегда, говорит этот жест. Как и все остальное наверху.

Альбани снова садится за стол.

– Желаете что-нибудь выпить?

Я мотаю головой.

– Нет, спасибо.

– Кажется, у нас осталось еще несколько пакетиков чая. Вы точно не хотите чашечку?

– Не стоит. Я давно запретил себе вспоминать вкус чая и кофе. Лучше не будить воспоминания.

– Ну тогда воды, – заключает прелат с улыбкой.

Он дважды хлопает в ладоши. Из-за занавески в глубине комнаты выходит старый слуга, одетый в такой поношенный фрак, что кажется, будто он нашел его среди обломков «Титаника».

– Ансельм, будь добр, принеси, пожалуйста, свежей воды для отца Дэниэлса. И чаю для меня. Благодарю.

Старик кланяется и выходит из комнаты.

– Ансельм был слугой Папы, – шепчет кардинал, – именно ему мы обязаны свидетельством о последних часах жизни нашего усопшего понтифика. Чудо, настоящее чудо, что ему удалось спастись.

Все мы здесь в подземелье знаем подробности смерти Папы так, как нам о них рассказали. Последняя проповедь, прочитанная с балкона перед наводненной более чем двумястами тысячами верующих площадью Святого Петра, в то время как впятеро больше ошеломленных людей, преклонивших колена в молитве, теснилось вне периметра колоннады. Папа предал Рим и весь мир воле Божьей и молил о прощении их грехов. Его последние слова заглушил вой сирен воздушной тревоги, не звучавших в Риме со времени Второй мировой войны.

Бомба упала несколько минут спустя, в пяти километрах к северо-востоку от площади. Нахлынувшая с силой цунами ударная волна смела купол, колоннаду Бернини и испепелила толпу молящихся.

По крайней мере, это то, что говорят.

Что было рассказано нам.

Никто из нас не был там. Мы узнали это от других, а те, в свою очередь, узнали это от кого-то, кто, возможно, в тот день был там лично.

– Ансельм говорит, что, убегая от площади к ближайшей станции метро, он чувствовал себя предателем. Но его свидетельство столь ценно, что не может быть сомнений: в тот день его направлял сам Господь.

Кардинал замолкает, как только старик вновь показывается в комнате с чашкой и стаканом на пластиковом подносе. Только когда он приближается, в свете стоящей на столе свечи я вижу длинные шрамы на его лице и пятна ожогов на шее.

– Благодарю тебя, Ансельм. Уже с сахаром? Два кусочка? Спасибо.

Кардинал смотрит на дымящуюся чашку. С закрытыми глазами вдыхает аромат чая, улыбаясь от удовольствия. Потом открывает их, покачивая головой с виноватым видом.

– Я знаю, что мне не стоило бы делать этого. Это последние пакетики. Потом их не останется вовсе. Невозможно поверить, что они протянули так долго. Как это мы их храним, Ансельм?

– Держим в морозилке, Ваше высокопреосвященство.

– Ах, вот оно что! В морозилке. Спасибо, дражайший. Ты можешь идти.

После того как слуга выходит из комнаты, кардинал продолжает свой рассказ.

– С тех пор мы осиротели. Бенедикт был последним Папой. Апостольская конституция, Universi Dominici Gregis[6], дает подробнейшие указания о том, как следует действовать в случае смерти понтифика. Но ситуация, подобная нашей, в ней, естественно, не предусмотрена. Согласно указаниям, я должен был удостовериться в смерти понтифика, ударив по его лбу серебряным молоточком и трижды позвав по имени в присутствии оберцеремониймейстера папских литургических церемоний, секретаря и канцлера Апостольской Палаты. Но от Папы Бенедикта остался лишь прах, носимый ветром. Получается, я должен выйти отсюда и бить серебряным молоточком по римскому небу? Если бы он был у меня, этот молоточек… – Альбани качает головой. – На девятый день я в одиночестве провел поминальную панихиду по покойному Папе, после чего похоронил в этих катакомбах горстку пепла, взятую с окраины города.

Я опускаю голову. Прежде чем войти в это убежище, я сделал то же самое. Никто из нас не знает, что сталось с его родственниками, с друзьями. Мои родители и сестра были в Бостоне, а брат – в Сиэтле. Полагаю, эти два города входили в число первых мишеней. Перед тем, как спуститься сюда, я взял горстку пепла и положил ее в кожаный мешочек. Я всегда ношу его с собой. Я не знаю, кем или чем был этот прах: мужчиной, женщиной или собакой. Быть может, даже деревом. Как бы то ни было, он был чем-то, что было живо, а теперь – нет. Когда правда скрыта, когда ее нельзя разглядеть, приходится довольствоваться символами.

Кардинал пьет свой чай.

Я подношу стакан к губам. Я наслаждаюсь водой. Было время, когда я небрежно проглотил бы ее одним махом. Но теперь она драгоценна. Она стала даром, который смакуешь по капле.

Альбани медленно и бесшумно опускает чашку на блюдце.

Здесь, внизу, все мы научились ценить тишину. Часто это единственный способ спасти свою жизнь.

– Как вы знаете, отец Джон, по истечении траура, я, будучи кардиналом-камерленго, должен был созвать имеющих право голоса кардиналов, чтобы собрать конклав для выборов нового Папы… Но, видите ли, у меня было одно препятствие… да и теперь оно существует. Я единственный кардинал. Других нет. То есть, наверное, где-то мире кто-то еще выжил. Но с практической точки зрения это не имеет значения. Один я конклав провести не могу. Так что последние двадцать лет папское кресло пустует. У нас нет Папы. Однако два месяца назад…

Кардинал выдерживает длинную паузу. Затем складывает кисти рук треугольником. Похоже, он взвешивает каждое слово, прежде чем произнести его.

– Два месяца назад разведывательный отряд, прочесывавший окрестности Анконы[7], где мы установили постоянный аванпост, спас торговца. Последнего выжившего члена каравана, шедшего из Равенны. Караван этот, состоявший из четырех повозок, попал в засаду в нескольких километрах от аванпоста. Торговцу удалось спастись во время бойни, укрывшись в старом прибрежном бункере, стальная дверь которого была милосердно открыта. Я говорю «милосердно», потому что вижу в спасении этого человека дело рук Божьих.

Здесь внизу, вне службы и молитвы, мы редко произносим имя Господа. Мы будто разделили свою веру на части: продолжаем молиться Ему, но в повседневной жизни предпочитаем о Нем не думать.

Кардинал допивает свой чай. Я просто держу стакан в руках, наслаждаясь свежестью воды.

– Когда его обнаружили швейцарские гвардейцы, бедняга был почти мертв от страха и жажды. Три ночи пришлось ему слушать шумы и вопли, производимые кружившими вокруг бункера чудовищами. В первую ночь звери, которых торговец не смог описать, пировали остатками каравана. Во вторую – попытались взломать дверь бункера. На третью ночь они, казалось, отступили от этого намерения, но когда торговец попытался выйти, затаившаяся в засаде тварь почти одолела его. Гвардейцы нашли его обезвоженным и почти сошедшим с ума от ужаса.

Могу себе это представить. Каждый слышал истории о тварях, опустошающих поверхность по ночам. Мы как будто бы видели их своими глазами. Они уже много лет живут в наших кошмарах.

– Перед тем как умереть, караванщик рассказал гвардейцам нечто невероятное. По его словам, к северу от Равенны существует город призраков…

– Это распространенные легенды. Говорят, даже в Риме…

– Прошу вас, отец Джон, не перебивайте.

– Простите.

– Дело не в призраках. Не только в них. Гвардейцы сначала списали это на бред несчастного… Он говорит, что хозяева города – привидения они там или еще кто – держат в подземельях пленника высокого церковного сана. По крайней мере, в этом его заверяли жители села близ Равенны, от которых он и услышал всю историю.

Прежде чем закончить, Альбани выдержал долгую эффектную паузу.

– Речь, видимо, идет о патриархе. А город – Венеция.

Венеция…

Я никогда не видел Венеции.

Я прожил в Италии почти половину своей жизни, но это оказалась неудачная для путешествий половина. Слово «туризм» вошло в ряд фантастических слов, вроде «гиппогриф» или «единорог». Венеция значит для меня то же, что Атлантида. Мифические города потерянного прошлого.

Мне было двадцать три года, когда я приехал из Бостона в Рим. Я был еще студентом Семинарии святого Иоанна и прибыл сюда с учебной поездкой, которая должна была продлиться один год. Но спустя шесть месяцев разразилась война, а после нее Бостон стал далек, как Луна. Я принял сан здесь, под землей, спустя два года после Великой Скорби. Быстрый обряд, вовсе не похожий на то, как я себе это представлял.

Я повидал в Италии совсем немногое: несколько пляжей на побережье Лацио, Неаполь, Помпеи…

Теперь весь мир – одни большие Помпеи. Пепел и мрак. Говорят, что тогда облако пепла, поднявшееся из Везувия, затмило солнце и создало искусственную ночь. Наш мир точно так же покрыт саваном темных туч. Земля – или, по крайней мере, видимая нам ее часть – окутана вечными сумерками. Приятно представлять себе, что где-то далеко все еще есть голубые небеса, трава, полные жизни моря. Но это лишь мечты. Все это давно уже предвидели ученые. Они называли это ядерной зимой. Об этом говорилось в книгах и в кино. Но жить в этом – совсем другое дело.

Я качаю головой:

– Сейчас можно услышать столько болтовни…

– Но это не болтовня. Рассказ торговца очень подробен.

– Это пересказ того, что пересказали другие. Равенна далеко от Венеции.

– Слухи способны преодолевать большие расстояния. Мы, итальянцы, всегда были нацией сплетников.

Я нехотя улыбаюсь:

– Даже если предположить, что этот фантастический патриарх существует, скажите, Ваше высокопреосвященство, для чего вы меня вызвали?

– Прямо к делу? Хорошо, очень хорошо. Я вызвал вас потому, что вы – единственный оставшийся член Конгрегации Доктрины Веры.

Это правда. Как правда и то, раньше Конгрегация Доктрины Веры называлась Святой Инквизицией. А я, будучи американцем, с детства приученным к уважению свободы совести и слова, испытываю некоторые трудности с представлением себя в роли инквизитора. Я тоже пытаюсь шутить:

– Я никогда не исполнял своих обязанностей. Здесь, внизу, у нас налицо серьезный дефицит ересей.

Кардинал Альбани не из тех, кто принимает отказ:

– Как бы то ни было, вы приняли на себя эту миссию.

– Это было формальностью!

– Было. До сегодняшнего дня.

Он делает еще один глоток чая, тянет время.

Я смотрю на распятие за его спиной. Это старинная византийская работа. В глазах Христа – бесконечная грусть.

В конце концов, Альбани снова заговаривает. Шепотом, взвешивая каждое слово:

– Наши ресурсы ограничены. Если станет известно, что я использую значительную их часть в погоне за простым голосом, меня замучают критикой. А положение мое и без того неустойчиво. Выслушайте внимательно то, что я скажу, а затем забудьте это немедленно: моя власть зависит от Городского Совета. Авторитет Церкви был подорван… Страданием. Мы все оказались в чересчур большой зависимости от светской власти. Это они обеспечивают население водой и едой. Наша единственная сила – швейцарские гвардейцы. Не дай бог, их верность Церкви ослабнет. Это станет нашим концом.

Он перегибается через стол, приближаясь ко мне и еще сильнее понижая голос. Его дыхание пахнет мятой.

– Я намереваюсь предоставить в ваше распоряжение отряд из семи гвардейцев. Пятую часть внутренних войск Ватикана. Идя тем самым на чудовищный риск. Надеюсь, теперь вы понимаете всю важность миссии? Официально я объявлю ее целью необходимость искоренить опасную ересь… Только я и вы будем в курсе настоящей цели миссии. Вы поняли меня, отец Джон? Только я и вы.

– Я не понимаю.

– Что именно?

– Почему совет должен придавать больше значения угрозе ереси, чем поискам пережившего катастрофу кардинала?

Альбани улыбается, как младенец:

– Вы говорите об официальных целях. В частном порядке я шепну на ухо паре членов Совета, что среди целей нашей миссии – возврат важных реликвий, хранящихся в сокровищнице базилики Сан-Марко. Естественно, вместе со священными реликвиями будут возвращены и реликварии. То есть десятки центнеров золота и драгоценных камней.

– Которые совершенно бесполезны в теперешних условиях. И которые будет чрезвычайно трудно доставить сюда.

Кардинал пожимает плечами:

– Человек – странное создание, отец Джон. Мы не всегда логичны в своих побуждениях. Блеск золота все еще имеет свое очарование, особенно для наименее юных из нас. А что касается логистики… Хм. Мы подумаем об этом после.

– Есть еще один важный аспект, Ваше высокопреосвященство. Всего восемь человек для такой миссии? Сколько миль отсюда до Венеции?

Даже за двадцать лет я так и не привык к десятичной системе мер. С другой стороны, в нашем новом мире расстояния теперь отменяются шагами, а не милями или километрами…

– Пятьсот километров. Или около того. Зависит от состояния дорог. Капитан Дюран считает, что это расстояние можно покрыть в пятнадцать ночей. В случае отсутствия осложнений.

– Кто такой капитан Дюран?

– Командир гвардейского отряда, который будет предоставлен в ваше распоряжение. Вы скоро с ним встретитесь. Это человек с большим опытом.

– Но даже в таком случае, пятнадцать ночей снаружи…

– Я знаю. Это много. Но я надеюсь на Божью помощь и на искусство избранных людей. Итак, отец, каков ваш ответ? Вы отправитесь в Венецию?

– Как я могу отказаться? Вы мой начальник.

– Тяжелые времена. Порой верности и дисциплины недостаточно.

Я пожимаю плечами:

– Мне их достаточно вполне.

Из пухлых губ Альбани вырывается вздох облегчения.

– Прежде чем вы отправитесь, я хочу вам кое-что показать.

Кардинал не дожидается моего ответа. Он поднимается из-за стола и делает знак, чтобы я следовал за ним.

Отодвинув еще одну тянущуюся от потолка до самого пола занавеску, он проходит впереди меня в открывающийся за ней темный и узкий коридор.

Зал, в который мы входим, еще больше, чем кабинет кардинала. Три канделябра в шесть свечей освещают залу до самого потолка, поддерживаемого двумя прекрасными мраморными колоннами. В этой комнате я уже был когда-то, так давно, что кажется, что это было в прошлой жизни.

– Это крипта пап, – шепчет Альбани, показывая мне широким жестом руки погребальные ниши и ниши для саркофагов, расположенные в стенах. – Здесь погребены девять пап третьего века. Почти все мученики.

Он указывает на имена, написанные на могильных плитах:

– Понтиан, Антер, Фабиан, Луций Первый, Евтихий, Сикст Второй… Были еще Стефан Первый, Дионисий и Феликс, но их плиты так и не нашли. И все же они здесь, погребены в этих стенах. Эту крипту некоторое время называли «маленький Ватикан». Я спрашиваю себя, не эти ли реликвии, как свет маяка, привлекли нас сюда во время Великой Скорби? Это самое святое из оставшихся нам мест.

Я тоже часто задавался вопросом о том, что именно толкнуло меня на поиски убежища именно здесь, в катакомбах святого Каллиста. Я посещал их и до Великой Скорби, и они произвели на меня большое впечатление.

Я пришел сюда зимой, когда поток туристов почти иссяк и в этих необъятных и в то же время клаустрофобических подземных пространствах стояла тишина: почти двадцать километров галерей и комнат, местами расположенных на четырех уровнях. Экскурсовод сказала, что здесь похоронено полмиллиона христиан. Я потерял дар речи, услышав эту простую, голую цифру. И у меня до сих пор нет слов, я почти что задыхаюсь при мысли об этом месте, об этом огромном кладбище, превратившемся в последнее прибежище жизни.

– Помолимся? – предлагает кардинал. Затем, не дожидаясь ответа, опускается на колени на голый пол. После небольшого колебания я делаю то же.

Альбани опускает голову на сложенные для молитвы руки.

– О Господь, ты, в бесконечной мудрости повелевший тяжелой ноше лечь на наши плечи в День Скорби, сделай так, чтобы твоя ноша не сломила нас, чтобы мы смогли донести ее до конца. Помоги в пути нашему брату Джону и людям, которые будут сопровождать его в этой святой миссии. Будь им провожатым и светом во тьме, по которой они пойдут. Да вольется сила твоя в их ноги и в их руки. Да укрепит дух твой их сердца, дабы ничто не смогло остановить их. Защити их от беса полуденного и от ошибок ночи. Верни их нам целыми и здоровыми.

– Аминь, – произношу я, крестясь.

– Помогите мне встать на ноги, – улыбается кардинал.

Поддерживая его под локоть, я поднимаю с земли довольно значительный груз его тела.

– Вот видите? Мне тяжело носить даже самого себя. А представьте, что значит нести на своих плечах всю тяжесть Церкви. Мне нужна помощь кого-то более молодого и более сильного, чем я.

Я мог бы сказать ему, что сегодняшняя католическая Церковь уже не та, что была когда-то. Это уже не вселенское единство. Или все же да? По сути, наша вселенная ограничена тем, что мы видим, расстоянием, которое мы способны преодолеть пешком. Католическая Церковь сжалась до размеров этого подземелья.

Альбани, как будто прочитав мои мысли, кладет руку мне на плечо и внимательно смотрит на меня.

– Не обманывайтесь. Не думайте, что Церковь – это… вот это. Что все, что есть, – здесь. Как вы хорошо знаете, слово «католическая» по-гречески значит «вселенская». Она – наша миссия. Сама суть нашего существования – распространять послание Христово по всех уголках Земли.

Я мог бы ответить ему, что возвращение сюда, на это кладбище, появившееся во времена, когда Церковь подвергалась гонениям, а ее приверженцев скармливали львам, – это нешуточный шаг назад. Как в настольной игре, когда неудачно выпавшие кости возвращают тебя на первую клетку. Но я промолчал.

– За последние пять лет мы построили в этих стенах прочную базу. А в последние два нам удалось развить сеть аванпостов и продвинуться на север вплоть до Анконы. Этот город не населен и еще не тронут, так что он оказался богатым источником ресурсов. Кроме того, оттуда нам удалось установить связь с другими общинами выживших. Из них наиболее благополучной на данный момент представляется та, что обосновалась в Равенне. Да и сам город во время и после Великой Скорби понес лишь незначительный урон. Занятно…

– Что именно?

– Тот факт, что на закате Римской империи Равенна стала одним из последних аванпостов цивилизации. Когда пал Рим, столицей стала именно Равенна.

Мы возвращаемся в его кабинет. В место, некогда служившее усыпальницей святой. Ирония – впрочем, возможно, следовало бы назвать это абсурдом – заключается в том, что если бы тело Сесилии осталось здесь, оно сейчас было бы в целости. Но базилика святой Сесилии в Трастевере, куда было перенесено ее тело в начале девятого века, сегодня лишь груда руин, а мощи святой – горстка пепла.

– Располагайтесь, – говорит Альбани.

После того как мы садимся, он выдвигает ящик стола и достает из него кожаный конверт, по размеру напоминающий ушедшие в прошлое портфели.

– Здесь ваши верительные грамоты и подорожные, дающие право располагать любым нужным вам предметом или любым человеком на территориях, контролируемых Церковью. Здесь также находится рекомендательное письмо в равеннскую церковь. Епископ Джулиано предоставит вам и вашим спутникам все необходимое для последней части пути. И кстати о спутниках – думаю, пришло время познакомить вас с вашими товарищами по путешествию.