Читать книгу Колючка - Tutu - Страница 2

По центру сцены (в зоне арьерсцены) двор усадьбы: невысокая изгородь, подсолнухи, на заднем плане виден дом. Перед изгородью скамейка, рядом полисадничек с маками.

Справа, на сцене – Гора Счастья; перед ней, ближе к зрительному залу помост, с которого боги сходят к людям и на который поднимаются.

Слева – Каменная глыба, по размеру чуть ниже Горы Счастья. На ней сидит Емынеж.

На помосте стоят(сидят) Тлепш и Барымбух. Освящена только правая часть сцены.

Барымбух – Вот бывает же так, что проживут сто человек сто жизней, а не оставят о себе ни следа, ни памяти. Иной, правда, насолит своим сородичам, или соседям, или еще кому, пусть даже домочадцам, и мысль о нем застревает в уме как заноза. Тоже вроде как след. Память такая, пусть и недобрая. Но как только придет срок умереть злодею, как заболеет, или какое другое несчастье приключится с ним, сразу его прощают, начинают жалеть, сочувствовать.

Тлепш – Так ли это?

Барымбух – Конечно, есть кто и позлорадствует, но и тот простит злодея после его смерти, даже помянет добрым словом. Помянет добрым словом даже того, кто был при жизни его кровником… Отчего так, не понимаю.

Тлепш – Нижнего мира боятся. Знают, что все там будут, но не знают, что́ там будет. А насчет того, что следа не оставляют, а нужен ли он, этот след? С одной стороны. С другой, если взглянуть – что, скажешь, прекрасные поля, изобильные сады и виноградники разве не след? Или дети – разве дети не след?

Барымбух – О, какие дети!? Тебе ли не знать, как и для чего они родятся? Где же в том заслуга человека? Одна несдержанность и суета, и неспособность найти иное предназначенье своей беспутной голове.

Тлепш – Ты не права, Барымбух. Где б черпали мораль другие поколенья, не будь детей в былые времена. Не совершай они ошибок, и не пускайся в приключенья.

Барымбух и Тлепш уходят в тень. В центральной части темно, но уже светает. Начинается суматоха: лает собака, кудахчут куры, будто разбегаются, блеют овцы, свиньи хрюкают и т.д. Слышны крики:

– Держи его, лови его, он сейчас всех кур перетопчет, всех коз передавит, весь огород вспашет и сад выкорчует. Тату – сынок, Мату – доченька, ловите, хватайте?

– Хату-отец, Сату-матушка, ловим, хватаем…

Шум стихает, освящается сцена в центре, выходят Тату и Мату.

Тату (утирает пот, чистит одежду, упирается руками в колени, распрямляется, ходит туда-сюда) – Фу, еле поймал. Ну и здоров же этот боров. Запер его в загоне, но пора уже забить. Вот Даду приедет, поможет. Вместе управимся.

Мату – (зазывает разбежавшихся кур, разбрасывает корм) цып-цып, цып…

Сату – (с ведрами проходя мимо) Мату, доченька, покорми кур и сходи за водой к роднику Тлепша, да поживее – одна нога там – другая здесь – дел много. К твоему возвращению надою молока, мне нужно масло сбить, а тебе айран заквасить, дом вымести, вытряхнуть постели, отцу бешмет зашить, мне платье дошить, брату колчан расшить… Так что поторапливайся, дорогая…

Хату – (откуда-то из-за кулис) Где ты там, Сату?

Сату – Иду-иду, Хату (в сторону) Одной минуты не может без меня жить с тех пор, как перестал ходить в походы и набеги. Словно подменили. А прежде и дня дома не сидел. Говорил, что рыцарский этикет ему не позволяет прохлаждаться. Я ему говорю: «Ну семь-то дней можно побыть с нами?» А он в ответ: «Семь дней, если витязь ранен в предыдущем походе, а если здоров, что тратить время? Раздал добычу родным и сородичам, поделился со вдовами и сиротами, стариками немощными, и снова в поход!»

Хату – Сату!

Сату – Иду-иду…(уходит).

Остаются брат и сестра, Тату и Мату.

Мату, напевая, берет в руки кувшин, затем видит ремешок брата на плетне и, оставив кувшин, подходит к брату. В ожидании, когда брат заметит ее, продолжает напевать и пританцовывает.

Тату тем временем уже стоит возле каменной глыбы слева сцены, разбивает ее на отдельные кирпичи и складывая рядом. Заметив сестру, он разворачивается к ней, поднимая руки, дает ей опоясать себя (на нем широкая полотняная косоворотка).

Тату – Мне показалось, или мой друг, Даду, прокладывает путь к сердцу моей единственной сестренки?

Мату – Как ты прозорлив! (смеясь).

Тату – Отвечай же.

Мату – Даду хорош собой, он добр и славен род его, и, если у меня родятся дети от него, я буду думать, жизнь удалась. Потом (задумавшись и прислонив на миг голову к плечу брата), Даду похож, мне кажется, и на тебя, и на отца. Он, словно часть меня. Я жизни без него не мыслю. Еще, он наш сосед – почти. Он твой кунак, твой друг, почти что брат, проверенный в походах и набегах на злобных чинтов и коварных великанов… Хату, отец наш добрый, и Сату, мать наша, принимают храбреца как сына.

Тату – Но есть ведь и другие юноши…

Мату – Для чего же искать на стороне счастье, когда оно у меня уже есть? Исстари говорят, долго выбирать – все потерять. Нет, дорогой Тату, я сделала свой выбор. Осталось лишь, дождавшись сватов, и родительского разрешенья, ответить «да» великолепному Даду.

Вот выйду замуж за Даду, мы соберем в одном сосуде все ароматы прекрасной жизни, и, в свой час, родим тебе племянников и внуков старикам…

(Спохватывается и пряча смущение резко срывает цветок) Ох, разузнал мои секреты, братец!..

Теперь твоя очередь сказать, кого ты любишь?! На игрищах, ты видишь, конечно, девушки не сводят с тебя глаз, но-о, мне показалось или мой единственный брат прокладывает путь к сердцу моей подруги, Малу?

Тату – Не выдумывай! И что с тобой случилось? Ты так послушна матери всегда. Но теперь, вместо того чтобы, мелькая ножками, наперегонки с зарей помчаться к роднику, набрать воды как велено, затеяла весь этот разговор.

Мату – Но начала не я (возмущенно), а ты, задав дуррацкий свой вопрос!

Тату – Да, конечно, вспомнил. Ты права. Скажу по чести, сам не знаю, почему «вечерний» разговор я перенес на утро. Наверно, этот боров, вдруг вырвавшийся из загона, всполошил меня. Хотя, нет, не в борове тут дело. Мне почему-то грустно за тебя. Я беспокоюсь и сердце мое сжимает боль. Если бы я мог, я был бы рядом с тобою каждый миг.

Мату (весело обняв брата и не обращая внимание на его тревогу) – Так я выдумываю про Малу?.. Хорошо, не хочешь отвечать – не надо. Вот мы сейчас проверим, братец. (кричит в сторону) Эй, ау, Малу, идешь ты за водой?

(слышен голос Малу)

Малу – Иду, конечно.

Мату – Давай вместе сходим. Зайди к нам, я тебя подожду. Только поторопись.

Малу – Сейчас кувшин возьму. Уже иду…

Тату – (обращаясь к сестре) Ах ты, плутовка. Зачем позвала ты Малу? Боров меня в пыли извозил, я не прибран.

Бросив камень, оторванный от глыбы, Тату поспешно уходит. Приходит Малу с кувшином.

Мату – Мой братец только что стоял здесь, и вот, ветром сдуло храбреца, как только он услышал, что ты идешь. Похоже и он сражен твоим умом и обаяньем… Мне жаль его, ведь ты его не любишь, Малу.

Малу – Чтобы любить другого, до́лжно прежде полюбить себя, а я больна. Во мне живет дракон, злодей, с длиннющим языком. То стрелы он пускает, то опаляет всех огнем, а возвращаясь в родительское лоно (прикладывает руки к сердцу), жжет огнем раскаянья за длинный мой язык.

Мне кажется, порой, удали я все, что меня так бесит в спесивых женихах и их зазнавшихся мамашах, сожги, как жгут сорняк с полей и огородов, пустые их слова, оставив землю отдохнуть на год-другой, на месте сорняков тотчас бы расцвели сады такие, что жизнь моя превратилась бы в сплошную благодать.

Мату – Как странно ты мыслишь! Хочешь удалить сорняки в огородах женихов, чтобы в твоем сердце появились радость, или благодать. Так ты говоришь?

Малу – Да. (задумавшись и засмеявшись) И правда, странно…

Мату – Вот на, возьми цветок.

Малу берет в руки цветок мака.