Читать книгу В конце ноября - Туве Янссон - Страница 8

Он был ужасно старый и совсем потерял память. Однажды темным осенним утром он проснулся и забыл, как его зовут. Печально не помнить, как зовут других, но забыть собственное имя – прекрасно.

В этот день он не вставал с постели, лежал себе и перед ним всплывали разные картины, разные мысли приходили и уходили. Иногда он засыпал, потом снова просыпался, но так и не мог вспомнить, кто он такой. Это был спокойный и в то же время увлекательный день.

Вечером он стал придумывать себе имя, чтобы встать с постели: Скруттагуббе? Онкельскронкель? Онкельскрут? Мурфарскрелль? Моффи?.. Он знал некоторых, которые сразу теряют свое имя, как только с ними познакомишься. Они приходят по воскресеньям, выкрикивают вежливые вопросы, потому что никак не могут усвоить, что я вовсе не глухой. Они стараются излагать мысли как можно проще, чтобы я понял, о чем идет речь. Они говорят: «Доброй ночи!» – и уходят к себе домой и там танцуют, поют и веселятся до самого утра. Имя им – родственники. «Я – Онкельскрут, – торжественно прошептал он. – Сейчас я поднимусь с постели и забуду всех родственников на свете».

Почти всю ночь Онкельскрут сидел у окна и глядел в темноту, ожидая чего-то важного. Кто-то прошел мимо его дома и исчез в лесу. На другом берегу залива отражалось в воде чье-то освещенное окно. Может быть, там что-то праздновали, а может, и нет. Ночь медленно уходила, а Онкельскрут все ждал, стараясь понять, чего же он хочет.

Уже перед самым рассветом он понял, что хочет отправиться в долину, где он был когда-то, очень давно. Возможно, он просто слышал что-то об этой долине или читал – какая разница? Самое главное в этой долине – ручей. А может быть, это река? Но только не речушка. Онкельскрут решил, что все-таки это ручей. Ручьи ему нравились гораздо больше, чем речушки. Прозрачный и быстрый ручей. Он сидел на мосту, болтал ногами и смотрел на рыбешек, что мельтешили в воде, обгоняя друг друга! Никто не спрашивал, как он себя чувствует, чтобы тут же начать болтовню о совсем других вещах, не давая ему опомниться и решить, хорошо он себя чувствует или плохо. В этой долине он мог играть и петь всю ночь и последним уходить спать на рассвете.

Онкельскрут не сразу принял решение. Он успел понять, как важно повременить, когда чего-то сильно желаешь, и знал, что поездку в неизвестность следует подготовить и обдумать.

Прошло много дней. Онкельскрут бродил по холмам вдоль темного залива, он все более и более впадал в забытье, и ему казалось, что с каждым днем долина становилась все ближе к нему.

Последние красно-желтые листья падали с деревьев и ложились охапками ему под ноги. (Ноги у Онкельскрута были еще удивительно молодые.) Время от времени он останавливался, поддевал палкой красивый лист и говорил про себя: «Это клен. Это я никогда не забуду». Онкельскрут хорошо знал, что ему не следует забывать.

За эти дни он постарался забыть многое. Каждое утро он просыпался с тайным желанием забыть, что долина подходит к нему все ближе и ближе. Никто ему не мешал, никто не напоминал, кто он такой.

Онкельскрут нашел под кроватью корзину, сложил туда все свои лекарства и маленькую бутылочку коньяку для желудка. Он сделал шесть бутербродов и не забыл про зонтик.

Он приготовился к побегу.

За долгие годы на полу у Онкельскрута скопились груды вещей. Тут было много всякой всячины, которую не хочется убирать и по многим причинам убирать не следует. Все эти предметы были разбросаны, словно островки, – ненужный и забытый архипелаг. Онкельскрут перешагивал через эти островки, обходил их по привычке, и они придавали его ежедневному хождению какое-то разнообразие и в то же время вселяли чувство чего-то постоянного и непреходящего. Теперь Онкельскрут решил, что они ему больше не нужны. Он взял метлу и поднял в комнате тарарам. Все – корки и крошки, старые домашние туфли и тряпки для вытирания пыли, завалявшиеся таблетки и забытые листочки с перечнем того, что нужно не забыть, ложки, вилки, пуговицы и нераспечатанные письма – все сгрудилось теперь в одну кучу. Из этой кучи он извлек только очки и положил их в корзину. Отныне он будет смотреть на вещи иначе.

Долина была уже совсем близко, за углом. Но Онкельскрут чувствовал, что воскресенье еще не наступило. Он ушел из дома в пятницу или в субботу. Конечно, он не вытерпел и написал прощальное письмо.

Я ухожу своей дорогой и чувствую себя отлично, – писал он. – Я слышал все, о чем вы говорили целую сотню лет, ведь я вовсе не глухой. К тому же я знаю, что вы то и дело веселились потихоньку от меня всю дорогу.

Подписи он не поставил.

Потом Онкельскрут надел пижаму и гамаши, поднял с пола свою корзиночку, отворил дверь и запер ее, оставив за нею все свои сто долгих лет, исполненный силы, которую ему придавали жажда путешествий и его новое имя. Он пошел прямо на север к счастливой долине, и никто из обитателей домишек на берегу залива не знал, куда он ушел. Красно-желтые листья кружились у него над головой, а вдалеке на холмы обрушился осенний ливень, чтобы смыть остатки того, что ему не хотелось помнить.