Читать книгу Как работает исцеление. Как настроить внутренние ресурсы организма на выздоровление - Уэйн Джонас - Страница 4

Большинство из того, что, как нам кажется, лечит нас, на самом деле бесполезно. Но внутри каждого из нас существует врожденная способность к самоисцелению, и, если научиться ее использовать, она поможет нам стать здоровыми и счастливыми. Механизм процесса выздоровления был понятен и доступен во многих древних культурах, и в наши дни находятся знающие врачи, но в основном современная медицина озабочена решением точечных проблем, разработкой технологий и препаратов. Безусловно, многие из них очень ценны, но эта озабоченность и подстегивание современной экономикой приводят к тому, что забывается главное, то, для чего существует медицина, – как направлять человека на путь к выздоровлению и благоденствию.

Давайте рассмотрим поподробнее процесс лечения.

История Йена

Мы блуждали в джунглях, за мили от цивилизации, и мой дорогой товарищ Йен был травмирован. Я сильно боялся за него. Как же нам выбраться? Хотя я очень плохо говорил на вьетнамском, а он – на английском, мы отлично понимали друг друга. Как ему добраться домой? Неужели он умрет здесь? Ведь вокруг происходили военные действия! Лодыжка Йена сильно распухла. Были видны большие гематомы. Он едва стоял на ногах, не говоря уже о том, чтобы идти. Наверное, я бы мог добежать до людей, найти своего отца и попросить его послать один из американских военных вертолетов за моим другом. Я попытался объяснить это отцу Йена, который был руководителем отряда скаутов, но его это, кажется, не заинтересовало. Он сказал, что мы останемся здесь на ночь, а утром продолжим идти. Затем он повернулся ко мне и произнес на ломанном английском: «Йен быть в порядке. Вен, не переживать». Но я не понимал, как это произойдет…

Нам с Йеном недавно исполнилось 9 лет, и я был его единственным американским другом, что не удивительно, ведь я оказался единственным девятилетним американским мальчиком в городе Нячанг во Вьетнаме в далеком 1964 году. Мой отец был военным капелланом, отправленным удовлетворять духовные нужды американских военных и их семей во Вьетнаме. В то время Америка еще не была вовлечена в активные военные действия, потому военные священники могли приезжать вместе с семьями. Мой отец попросил маму следовать за ним, и она с четырьмя детьми в возрасте от двух до двенадцати лет собрала вещи и переехала в Нячанг, живописную деревушку на побережье, в центре страны. Мы жили рядом с пляжем, на французской «вилле» с четырьмя спальнями, на огороженной территории примерно в пол-акра, где повсюду бегали кусачие красные муравьи, большие ящерицы-гекконы и свиньи. Было очень жарко. Моя мама занималась волонтерской работой и присматривала за моими младшими братьями, а старший учился в закрытой школе. Я мог ходить где захочу. «Только возвращайся до темноты», – говорила моя мама. Родители всегда доверяли нам. На велосипеде я мог объездить и исследовать весь город. Мой отец проводил бо́льшую часть недели, совершая богослужения для солдат в отдаленных частях региона, и домой он возвращался на выходных, чтобы посетить церковь, навестить людей в больнице и отслужить мессу на нашей базе.

Я познакомился с Йеном во вьетнамской школе, которую возглавляли французские миссионеры. Мы ходили туда каждый день и подружились, когда играли в камешки. Он отлично бросал на большое расстояние, а я бил без промаха на малых дистанциях, поэтому, когда нас ставили у мы были непобедимы. Мы выиграли много разных карточек – валюты школьников в игре. После вьетнамской школы я на велосипеде ехал на другой конец города на занятия с репетитором, чтобы не отставать от американских школ. Однажды по пути на занятия я увидел Йена с его прабабушкой, заходящих в какое-то здание. Женщина была явно больна. Распираемый любопытством, я объехал дом и забрался на невысокую каменную стену, чтобы посмотреть, что происходит внутри. Это была вьетнамская больница, в которой работали традиционные целители и где было много больных, некоторые из которых даже лежали на улице во дворе.

Для меня это место – больница – было чем-то невероятным. Она была совсем не похожа на американские военные госпитали, где всегда были чистые простыни, капельницы и мониторы, где медсестры и врачи в белой форме ухаживали за пациентами, по субботам приходил священник, а несколько волонтеров – как моя мама, например, – помогали вскрыть почту и написать ответ. В остальное время больные были предоставлены сами себе. Во вьетнамской же больнице за большинством пациентов присматривали члены их семей. Они приносили еду, мыли их, давали травяные лекарства, прикладывали холодные и горячие компрессы и всячески способствовали выздоровлению, вокруг больных всегда были люди. Доктора в основном применяли иглоукалывание и лечение травами, ставили банки и использовали особый вид кратковременного прижигания кожи ватой в акупунктурной точке, которая затем резко смахивалась, не успев обжечь пациента. Контраст между этой клиникой и американскими – особенно между их подходами – был поразительным. Я провел несколько часов, наблюдая за людьми внутри, пытаясь угадать, что с ними происходит и как их лечат.

Однажды я увидел Йена, его семью и его прабабушку. Как и многие другие пациенты, они были снаружи, потому что в больнице не хватало коек. Старая женщина лежала на коврике на жесткой земле, такая слабая, хрупкая, на пороге смерти. Мой друг добросовестно ухаживал за ней, приносил ей суп и кормил ее с ложечки, помогал сменить одежду, когда она не доходила до уборной. Несмотря на слабость, она время от времени поднимала голову, улыбалась, и они болтали о чем-то на вьетнамском. Потом подходили доктора, кололи ее иглами в определенные точки тела, делали какие-то странные движения ее ногами и руками и периодически прикладывали травяные примочки к животу или на лоб.

В традиционной вьетнамской больнице работают целители, а пациентов так много, что некоторые лежат во дворе.

Семья была постоянно рядом, включая мать Йена, которая проводила очень много времени, присматривая за прабабушкой. Она казалась вполне счастливой и довольной. Однажды я подъехал на велосипеде и забрался на стену, чтобы снова понаблюдать, но их там уже не было. Позже я узнал, что старушка тихо отошла в иной мир, окруженная семьей и близкими.

Йен и я вступили в отряд бой-скаутов, так мы и оказались вместе в том походе, когда он вывихнул себе лодыжку. Повторюсь, мне ситуация казалось ужасной, нога сильно опухла и покрылась синяками. Он не мог сделать шаг, и я решил, что нам придется нести его на руках весь следующий день. С собой у меня был маленький чемоданчик первой помощи, который я взял в американском госпитале, где лежали тейпы для фиксации ноги, эластичный бинт и таблетка аспирина. Но в тот вечер отец Йена взял порошок из каких-то трав и смешал их с водой, чтобы получилась мазь. Он помазал этим ногу Йена и воткнул две иглы чуть выше вывиха. Через час он убрал иглы, а мазь оставил на ночь. На следующий день лодыжка была практически в норме, и мы продолжили поход. Казалось, моему другу было совсем не больно наступать на эту ногу.

Как так получилось? В возрасте девяти лет я еще не думал становиться врачом, но мне уже было интересно, как эти совершенно разные направления – древний метод лечения травами и акупунктурой, совмещенный с семейной заботой, и высокотехнологичные операции, таблетки и профессионализм американских врачей – могли быть одинаково действенными. Я видел, как работает американская медицина, но теперь мне открылся абсолютно другой способ, который принес удовлетворение и успокоение смертельно больной прабабушке и быстро вылечил вывихнутую лодыжку без аспирина, льда или эластичного бинта. Как лечение могло быть одинаково эффективным при таких разных подходах? Позже, спустя много лет, я совсем забыл Йена и его прабабушку. В медицинском университете меня учили, что иглоукалывание и травы являются неэффективным и ненаучным подходом. Современные технологии были в почете – они считались более действенными, безопасными и быстрыми. Я приучил себя полагаться на официальную науку, особенно на результаты двойных слепых плацебо-контролируемых рандомизированных исследований. Я с головой погрузился в современную медицину науку, решительно настроенный во что бы то ни стало определить для себя, что действительно работает, а что нет.

А потом появилась Норма.

История Нормы

«Какой ты милый мальчик, – говорила Норма в начале каждого визита. – Ты самый лучший доктор». Я краснел. Она знала, как со мной себя вести. В семьдесят девять лет у Нормы было много хронических заболеваний, ей нравилось иметь семейного врача «три в одном», как она называла меня, который знает ее и лечит все ее болячки. Наибольшее беспокойство доставлял ей артрит – заболевание суставов, которое поражет каждого пятого взрослого в Америке и которым страдает больше половины людей ее возраста. Она не жаловалась на боль, гораздо больше ее беспокоил тот факт, что ей теперь все сложнее работать волонтером в госпитале. Это занятие служило одним из главных источников радости и смысла в ее жизни. Я часто видел ее в палатах и коридорах больницы, толкающую перед собой тележку с бесплатными книгами для пациентов и гостей. Она знакомилась с постоянными посетителями, наиболее серьезно больными пациентами, приносила им специально подобранные книги, которые, как она считала, могли им понравиться. Артрит проявлялся болями в суставах рук и коленях, из-за чего становилось намного сложнее тянутся за книгами и выдавать их.

Норме нравилось приходить ко мне, и она любила, когда я «занимался» ее здоровьем, хотя все, что я мог ей предложить, это болеутоляющие и рекомендации по примочкам и лечебной гимнастике. Все это не особо помогало, и ее болезнь прогрессировала. Ее волонтерская работа сократилась, и ей стало грустно. Потом я нашел кое-что, что могло ей помочь, – никотинамид, разновидность витамина Б. Я обнаружил у себя книгу о нем в стопке старых учебников из колледжа, которая была написана доктором Уильямом Кауфманом и опубликована в 1949 году. Доктор Кауфман долгое время прописывал большие дозы никотинамида тысячам пациентов. И внимательно замерял и записывал уровень боли, сил и двигательной активности каждого, кто принимал это лекарство, что было необычно для доктора частной практики. Он фиксировал, что боль пациентов ослабевала, а силы и настроение значительно улучшались, и им было легче двигаться, если они принимали никотинамид. Это оказалось идеальным вариантом для Нормы. Единственная проблема заключалась в том, что эффективность никотинамида никогда не была научно доказана в тех самых двойных слепых плацебо-контролируемых рандомизированных исследованиях. Из-за нехватки научных доказательств я не мог прописать никотинамид. Поэтому я решил научно зафиксировать его эффективность самостоятельно с помощью Нормы и других больных с артритом.

Как только я открыл запись на исследование, Норма тут же зарегистрировалась и стала одним из самых инициативных пациентов. Она регистрировала все свои показатели и согласилась участвовать в эксперименте: ей должны были давать никотинамид или одинаково выглядящие таблетки плацебо. Ни я, ни она не должны были знать, что она принимает, до окончания эксперимента. Она начала курс лечения, который включал в себя прием двух таблеток три раза в день. Уже в первую неделю наметилось улучшение, а через три месяца эксперимента артрит отступил. Она начала всем советовать вступить в нашу программу лечения, и это стало моей лучшей неофициальной рекламой. Вскоре она перестала ходить с палочкой, возобновила полноценную волонтерскую работу в госпитале, ее настроение заметно улучшилось, она снова стала крепко спать. Окружающие замечали, что ее обычно затекающие, напряженные мышцы, теперь двигались свободнее. Дочь Нормы пришла ко мне, чтобы лично поблагодарить меня за помощь матери. «Норма теперь чаще улыбается», – сказала она мне Она была счастлива, и я был счастлив, ведь нашел лекарство от артрита! Я стану знаменитым! Так мне тогда казалось.

Когда эксперимент был закончен, я снял защитную этикетку, чтобы узнать, что принимала Норма – никотинамид или плацебо. Она принимала плацебо. Я был поражен, подумал, что что-то было не так с этикеткой, наклеенной фармацевтом, проверил и перепроверил наклейки, идентификационные номера и то, как раскладывали таблетки. Все было в порядке. Норма чувствовала себя значительно лучше почти на 80 % после приема плацебо.

Никотинамид имел положительное действие – совсем небольшое. Когда мы проанализировали с точки зрения статистики разницу в состоянии у тех, кто принимал плацебо, и у тех, кого лечили никотинамидом, результаты последних были немного лучше. Но лишь немного. В среднем те, кто принимал витамин, улучшили состояние на 29 %, в то время как пациенты на плацебо – на 10 %. Конечно, статистика говорила в пользу витамина, но в целом разница была невелика, и к тому же у «пустышки» не было побочных эффектов, а никотинамид в больших дозах мог вызвать проблемы с печенью у некоторых пациентов. Это было разочарование. В итоге я не нашел никакого лекарства от артрита. Но тогда, почему Норме стало настолько лучше. Что запустило процесс ее излечения? Была ли она лишь необычным пациентом – отклонением от общепринятых норм? Неужели я просто выбрал не того больного для участия в эксперименте? Может, я неправильно провел исследование. Выбрал неверное лекарство.

Ее случай не был отклонением от нормы.

При тщательной проверке двойными слепыми плацебо-контролируемыми рандомизированными исследованиями большинство лекарств от наиболее распространенных хронических заболеваний оказываются либо неэффективными, либо действуют только в 20 % – 30 % случаев. Большинство из обезболивающих и таблеток от психических расстройств, язв, гипертонии, диабета, болезни Паркинсона и т. д. практически не приносят никакого результата, и улучшение наблюдается лишь у единиц из всех участников исследований. При доскональном изучении становится ясно, что даже хирургическое вмешательство – современная панацея от всех болезней – не имеет почти никакого эффекта в случае хронических заболеваний (особенно хронических болей). Например, при сводном анализе данных восемнадцати тысяч пациентов, половина из которых проходила лечение обманным иглоукалыванием (иглы втыкались в неправильные точки или вообще не вводились в тело), а половина – реальной акупунктурой, было установлено, что темпы выздоровления у группы с поддельным лечением возросли на те же 80 %, что и у группы с настоящим лечением. С одной стороны, этот темп выздоровления у группы с ненастоящим лечением может сильно удивить читателей, но на самом деле он является частым показателем, и такая же картина наблюдается и в случаях с традиционными современными методами лечения. Исследования пациентов с хроническими заболеваниями, перенесших фальшивую операцию (имитацию хирургического вмешательства без какого-либо воздействия на организм), показывают, что темпы их выздоровления возросли на 87 %, равно как и у тех, кого действительно прооперировали. В некоторых исследованиях фальшивые операции оказались даже более эффективными и имели меньше побочных эффектов. По правде говоря, такие значительные улучшения в процессе лечения при использовании плацебо методов можно найти в большинстве областей современной медицины. Значительное количество случаев выздоровления происходило благодаря эффекту плацебо, будь то имитация таблеток, трав, акупунктуры или лечение ножами. Неужели терапия может оказаться действенной, даже если наука доказала обратное? «Невозможно», – подумал я. Мне понадобился еще один интересный случай, чтобы поверить, что такая возможность есть.

Норма чувствовала себя лучше на 80 % после приема плацебо.

История сержанта Мартина

Сержант Мартин выкарабкался из-под груды железа, которая недавно была его грузовиком, весь израненный и в крови. Хотя он был в состоянии шока, он дополз до своего товарища, который лежал без сознания на середине дороги и оттащил его в безопасное место. Мартин перенес скрытую черепно-мозговую травму, которая нарушила нормальное функционирование его организма. К сожалению, он не один такой: почти триста тысяч американских военнослужащих живут с черепно-мозговой травмой, полученной во время военных действий в Афганистане или Ираке. В отличие от пули, самодельная бомба имеет ударную волну на близком расстоянии, которая влияет на мозг. Повреждения и кровотечения носят глобальный характер, а точечные повреждения разбросаны по всей поверхности головного мозга. Часто масштаб проблемы не очевиден в первые месяцы и может усугубляться со временем. Жертва взрыва страдает многочисленными отклонениями, потерей памяти, проблемами с речью, резкими сменами настроения, расстройством сна и хроническими головными болями.

У сержанта были все вышеперечисленные проблемы. Он вздрагивал от захлопнутой двери, избегал больших компаний, так как боялся, что что-то пойдет не так. Почти каждый день у него болела голова, и он постоянно принимал болеутоляющие. Он просыпался по ночам в панике, что кто-то вламывается в его дом, страдал от перепадов настроения, иногда вел себя, как милый маленький ребенок, а порой кричал на жену, требуя запереть все двери. Однажды она нашла у него под подушкой заряженный пистолет и попросила его избавиться от оружия, но он сказал, что пистолет необходим ему, чтобы спокойно спать по ночам, это закончилось скандалом. Наконец, он согласился держать пистолет незаряженным. Жена выбросила патроны, но все равно переживала, что это может привести к чему-то плохому. Мартин повторял ей и всем окружающим, что у него нет мыслей о самоубийстве, он видел, что происходило с теми, у кого такие мысли были: их помещали в палаты для душевнобольных.

Подобрать лекарство в такой ситуации довольно сложно. Я выкручивался и выписывал сержанту дополнительные обезболивающие, антидепрессанты, снотворное и другие таблетки. Записывал его на физиотерапию, групповое лечение, индивидуальные беседы с психотерапевтом и так далее. Из всего этого на него подействовало только одно – музыкальная терапия, особенно ему нравилось слушать девятую симфонию Бетховена.

Я посоветовал ему побольше отдыхать и направил на лечение к нескольким специалистам по черепно-мозговым травмам и посттравматическим стрессовым расстройствам. Со временем его состояние начало улучшаться, но происходило это очень медленно, прогресс был едва заметен. Вскоре его состояние переросло в хроническое. И я мог только пытаться уменьшать его боль при помощи лекарств с минимальными побочными эффектами, чтобы он чувствовал хоть какое-то облегчение. Такая терапия лишала меня всякой веры в себя и выбивала землю у него из-под ног. Когда я сообщил сержанту Мартину, что мне нечего больше предложить ему в качестве лечения, он отказался от моих услуг врача: «Я не смирюсь с этим, – сказал он на последнем приеме. – Для вас я застрял где-то в первой симфонии Бетховена. Но я знаю, что это только начало». И после паузы он добавил: «Мой добрый друг, – обратился он ко мне (никогда раньше он так не называл меня). – Когда я был в Ираке и мы наткнулись на ту бомбу, я не помню, как отнес своего товарища в укрытие, об этом другие рассказали мне. Единственное, что осталось в моей памяти после взрыва, это как я очнулся в больнице в шоковом состоянии. И я до сих пор не пришел в себя; мне нужно еще раз очнуться». Больше он не приходил ко мне на прием. Как и на поле боя, сержант Мартин не собирался сдаваться, он был настроен победить свою болезнь. Мне только оставалось надеяться, что в конце концов он сможет одержать верх в этой битве с самим собой.

Докторам не нравится давать пациентам ложные надежды. Принято считать, что если от определенной болезни нет эффективного лечения, больному лучше смириться с реальностью, чем пытаться найти неэффективные и, возможно, вредные способы лечения, которые ничем не помогут. Наука способна отделить то, что действенно, от того, что не работает, и таким образом, как нам кажется, мы можем определить, где «ложная» надежда, а где – настоящая. Иногда пациенты воспринимают это как полное отсутствие перспективы и впадают в депрессию, а другие, как сержант Мартин, отвергают даже мысль о том, что им придется с чем-то смириться.

До того как я встретил его, я считал, что знаю, как отличить настоящую надежду от ложной, опираясь на науку. Тем не менее, сержант Мартин убедил меня, что все гораздо сложнее, чем мы думаем: недостаточно лишь науки, требуются совместные усилия со стороны врача и пациента. Ни один из них по отдельности не сможет справиться с ситуацией.

Вот что произошло потом. Несколько месяцев спустя я встретил сержанта в холле нашей больницы, и я с трудом узнал его: он выглядел гораздо лучше и сказал, что головные боли теперь появляются значительно реже, он стал крепче спать, и боли почти прекратились. Он говорил более четко и почти не принимал тех таблеток, которые я прописывал ему. Мартин обирался пойти учиться, найти работу, его отношения в семье наладились.

– Как вы этого добились? – спросил я его.

– Гипербарическая оксигенация[1].

– Неужели, – с недоверием воскликнул я.

– Ага, – продолжил он. – Прошел сорок процедур, и это исцелило меня.

Он явно не был полностью здоров, но ему точно было намного лучше, чем когда-либо на моей памяти. Дело было не в гипербарической оксигенации (ГБО). Я изучал этот метод лечения и отверг его, как это сделало и большинство других врачей, поскольку результаты научных исследований показали его неэффективность.

Но сержанту было все равно, что я говорил об исследованиях. Он совершил невозможное, когда спас своего товарища после взрыва бомбы, и теперь пойдет на все, чтобы спасти себя. Мое мнение не могло его остановить, он услышал от своих сослуживцев, что процедура гипербарической оксигенации может помочь при черепно-мозговой травме, и сделал сорок процедур.

Я пригласил его зайти в мой кабинет и рассказать о подробностях. Мартин поведал мне, что его отец нашел центр ГБО и согласился оплатить процедуры, которые не могли быть покрыты страховкой. Они заключались в том, что он ехал в центр ГБО, заходил в большую процедурную, где лечение получали сразу десять человек. Там он встретил терапевта, специалиста ГБО, который описывал процедуру лечения и ожидаемые результаты, а также изучал возможные побочные эффекты для каждого пациента индивидуально. Каждый день кроме выходных сержант Мартин входил в процедурную, где вместе с другими он целый час дышал 10 % кислородом через маску. Он часто встречал одних и тех же пациентов, которые тоже страдали от черепно-мозговой травмы. В помещении было повышенное, давление и он это чувствовал: казалось, как будто ныряешь в глубокий бассейн. Специалисты объяснили ему, как должна подействовать гипербарическая оксигенация. Идея заключалась в том, что сжатый воздух проникает в мозг и стимулирует процесс заживления в поврежденных участках, которые были «оглушены» взрывом бомбы и «дремали». Дополнительный поток «будил» клетки и запускал процесс исцеления. Я не клюнул на такое объяснение, но сержант поверил. И вот он стоял передо мной – почти исцелившийся. Он дошел до последних нот своей симфонии и пропел оду «К радости»[2].

Врачам совершенно не нравится давать пациентам ложные надежды.

Он был не единственным. Защитники метода ГБО представляли все новые и новые случаи чудесных выздоровлений. Они убедили конгресс США разрешить федеральное финансирование и провести научные исследования, чтобы выяснить, действительно ли ГБО была эффективна. Исследование, проведенное в армии США, стоило более 30 миллионов долларов и включало в себя три группы: тех, кто проходил настоящую ГБО; тех, кого лечили «фальшивой» ГБО, то есть сказали пациентам, что они имеют дело со сжатым кислородом, а на самом деле те дышали обычным воздухом; и пациенты с традиционной терапией, вообще без ГБО. Исследование показало, что настоящая гипербарическая оксигенация была не более эффективна, чем «фальшивая». Эти результаты не удовлетворили сторонников метода, уверенных, что он работает. Они утверждали, что каждый день видят улучшения у пациентов с черепно-мозговыми травмами, и подозревали фальсификацию. Тогда армия обратилась к независимой организации Samueli Institute, которой я управлял в тот момент, чтобы проанализировать все исследования о ГБО (и проводимые армией, и гражданские). Требовалось с помощью экспертов, включающих в себя защитников гипербарической оксигенации, и скептиков вынести окончательное решение об эффективности этого способа лечения.

Все записи данных были понятны. Повторные результаты подтверждали, что процедуры ГБО были ничуть не действеннее фальшивых, когда пациенты просто сидели в комнате со слегка повышенным давлением на протяжении сорока процедур. Но исследования также показали то, на что мало кто обратил внимание: пациенты с черепно-мозговой травмой, которые прошли настоящее или поддельное лечение, стали чувствовать себя значительно лучше в отличие от тех, кто прошел только традиционную терапию, ту самую, которой я лечил сержанта Мартина. И разница была весьма значительной. Те, кто посещал все процедуры ГБО, улучшили свои показатели вдвое по сравнению с теми, кто лечился лишь таблетками и традиционной медициной. Само добавление кислорода не влияло на улучшение состояния, но процедуры его улучшали. Ключ крылся в самом процессе терапии, и результаты были удивительны. Возможно, дело было в вере пациентов и врачей, может быть, в социализации во время лечения или сработало что-то еще. Но причина крылась явно не в кислороде. Военные власти отказались от ГБО, когда было доказано, что оно неэффективно. Но сержант Мартин был прав – у него была надежда, и он действительно пошел на поправку. Я был рад за него, но ситуация в целом ставила меня в тупик.

Неужели это был еще один намек на то, что мы упускаем что-то катастрофически важное в современной медицине – эффект плацебо? Что я теперь должен был прописать следующему пациенту с черепно-мозговой травмой (ЧМТ)? Как я мог мог довериться собственному мнению, сделать правильный выбор и не дать ложных надежд?

История Чарли

Как оказалось, многие другие врачи тоже начинали сомневаться в своем профессионализме – и не без причины. В период с 1960 по 1990 года внушительное количество исследований доказало, что многие широко используемые способы лечения и считающиеся эталонными лекарства были не только бесполезны, но даже вредны. Ученые утверждали, что не стоит доверять мнению врачей, и предлагали полагаться на скрупулезный процесс сбора и структурирования данных клинических исследований. Такой подход использовал Samueli Institute при проверке эффективности ГБО для пациентов с черепно-мозговой травмой. Хоть я и верил в убедительные доказательства, я не до конца осознавал их важность, пока однажды мой поступок не стал причиной непреднамеренной смерти пациента. Тогда я полагался на золотые законы традиционной медицины, и этот случай был как настоящий удар под дых, от которого я до сих пор не могу оправиться. И меня не утешает то, что ошибка врача является третьей распространенной причиной смерти в США. Чарли – 66-летний бывший моряк, которого я госпитализировал с подозрением на сердечный приступ в 1985 году. Это была обычная, рутинная госпитализация, такая же, как десятки других каждый день. Он жаловался на боль в груди и тошноту, что являлось возможными признаками сердечного приступа. Его ЭКГ показало признаки сердечной ишемии и нерегулярное сердцебиение. В 1985 с такими симптомами обычно госпитализировали, и лечение заключалось в постельном режиме, морфии для снижения боли, нитратах для расширения коронарных сосудов, бета-блокаторах для уменьшения частоты сердцебиения и давления и снимающих аритмию препаратах, нормализующих сердечный ритм. Большинству пациентов вскоре становится лучше, и уже через несколько дней их выписывают, но некоторые остаются и проходят дальнейшую терапию.

Состояние Чарли было стабильным, когда я проверял его тем вечером перед уходом домой. Все показатели были в норме. Анализы крови говорили о том, что он перенес небольшой сердечный приступ и вскоре должен поправиться. «Увидимся утром», – сказал я ему.

Но тем вечером я, как обычно, читал медицинский журнал и наткнулся на статью об исследованиях, согласно которым я, возможно, вредил Чарли этими препаратами от аритмии. В исследовании участвовали пациенты, часть которых принимала препараты против аритмии, а другая – плацебо. Те, кто проходил весь курс лечения с настоящими лекарствами, умирали чаще, чем принимавшие плацебо. Я отложил статью и решил поднять этот вопрос утром. Интересно, кто еще читал эту статью? Должны ли мы прекратить давать людям эти препараты?

Но у меня не было возможности обсудить это с коллегами. Около четырех утра мне срочно позвонили из больницы и сообщили, что Чарли умер. Его сердцебиение настолько сбилось, что помочь было невозможно. Я примчался в больницу и встретил его рыдающую жену. Она спросила, что случилось. Я не знал, что ответить. Было ли это последствием сердечного приступа? Позже вскрытие показало, что дело было не в этом. Неужели я убил его, прописав ему препараты от аритмии, как и предполагалось в той статье? Это было самым логичным объяснением.

Использование лекарств против аритмии у таких пациентов прекратили, когда данные, приведенные в той статье, подтвердились. По общим подсчетам было установлено, что при их использовании после сердечных приступов медики убивали около пятидесяти тысяч людей в год. Доверие клиническому опыту наносило вред. И только исследование с использованием плацебо смогло выявить проблему.

На протяжении тысяч лет методы лечения выбирали и передавали из поколения в поколение, основываясь на опыте, который считался лучшим показателем. Но могут ли все накопленные знания как древней медицины, например, иглоукалывание, так и современной, как те лекарства, которые прописывали Чарли, быть неверными? Если так, то чем же объяснить исцеление пациентов?

Парадокс

Начиная с 1981 года мне посчастливилось работать в таких местах, где я смог изучить эти вопросы. Будучи директором отделения медицинских исследований при Армейском научно-исследовательском институте имени Уолтера Рида, я учил сотрудников мыслить критически, когда дело касается медицины, и использовать всевозможные скрупулезные методы изучения. Каждый год пять-шесть терапевтов проводили исследование по одной из основных медицинских проблем методами углубленного исследования и критической оценки. Я учил их использовать доказательные методы, чтобы избегать врачебных ошибок. Позже Национальный институт здравоохранения добавил некоторые из этих способов обучения в свой курс по клиническим исследованиям. Неужели одни и те же результаты могут быть достигнуты и при использовании древнего метода лечения, и при применении того, который используется сегодня во всем мире. У меня был шанс проверить это, когда я вступил в должность главы Отделения альтернативной медицины при НИЗ в 1996 году, а также отделения Традиционной передовой медицины при Всемирной организации здравоохранения в 1998 году. Некоторое время спустя, когда я стал генеральным директором Samueli Institute – некоммерческой организации, которая изучала пути исцеления и выздоровления, у моей команды был шанс с головой окунуться в анализ древних и новых подходов к лечению.

Эта работа позволила мне пообщаться с терапевтами, лекарями, пациентами и учеными со всего мира и задать три главных вопроса.

Во-первых, в какой степени методы лечения разных культур оказываются эффективными при их исследовании современными стандартами?

Во-вторых, каковы показатели улучшений в этих системах здравоохранения при их применении в типичных условиях?

И в-третьих, существуют ли какие-то общие черты, прослеживающиеся во всех древних и современных методах, которые могут объяснить суть процесса выздоровления?

То, что я смог выяснить в ходе моего изучения, я назвал «парадоксом исцеления». При тщательном анализе древние традиции лечения, такие как иглоукалывание или травы, показывают низкий результат, равно как и сегодняшние альтернативные методы: гомеопатия, пищевые добавки или мануальная терапия. То же самое касается и данных по современным традиционным методам. Большинство таблеток от боли, психических отклонений, язв, гипертонии или диабета малоэффективно – от 20 до 30 %. Более того, чем подробнее исследование, тем ниже будут эти числа. А что еще более удивительно, только треть результатов исследований, проведенных в лабораториях или в клиниках, может быть повторена и подтверждена. Соответственно, мы не можем быть уверены, что и 20 % – это правдивый показатель. Даже хирургия (если это не просто механическое вмешательство, как сшивание тканей или удаление опухоли) показывает минимальную эффективность. А когда эти методы работают, это может быть не по той причине, в которую верят ученые.

И все же парадокс заключается в том, что все эти подходы к лечению могут быть эффективны, если их правильно применять. Если мы посмотрим на темпы выздоровления пациентов во всем мире, которые использовали разную терапию, то увидим, что 70–80 % из них выздоравливают. Позже в этой книге я расскажу, как людям с болезнью Паркинсона становилось лучше от практик аюрведы или электрического раздражения мозга, а солдаты с посттравматическим синдромом получали облегчение от йоги или психотерапии, пациенты с постоянными болями – от иглоукалывания или опиатов и о тех, кому помогало хирургическое вмешательство или гомеопатия, хотя подробные исследования доказывают, что это в их случае малоэффективно. Необходимо понять главное – почему они выздоравливают.