Читать книгу На королевском пороге - Уильям Батлер Йейтс - Страница 2

Мы рады видеть вас – людей, искусных

В двух видах музыки, что меж собой

Несходны, словно женщина с мужчиной.

Вы, знающие струнные орудья,

Способные сливать слова и звуки

Столь сладостно, как будто речь сама

Становится мелодией, и вы,

Умеющие дуть в витые роги,

Чье ремесло без слов, зато без лести

Кумирам времени, – благодарю.

Мы ждали вас, как ждет любовник ночи

В серебряном возке, как одинокий –

Рассвета в колеснице золотой.

Вы призваны сюда, чтобы спасти

Жизнь вашего учителя; сегодня

Она как угасающее пламя –

То вспыхнет, то поникнет.

Что случилось

С великим Шонаханом? Лихорадка –

Или иная хворь? Когда он слег?

Не лихорадка это и не хворь.

Он сам по доброй воле выбрал смерть,

Отказываясь от воды и пищи,

Чтоб досадить мне; ибо есть обычай –

Старинный и нелепый: если кто-то

Обижен иль сочтет, что он обижен,

И голодом себя заморит сам

Под дверью у обидчика, такое

Считается бесчестием для дома,

Будь это даже царский дом.

Не знаю,

Что и сказать. Мой долг – повиноваться,

Но как повиноваться я могу,

Когда мой самый дорогой Учитель

Счел для себя достойней умереть,

Чем вынести обиду? Кто решится

Швыряться жизнью из-за пустяка?

Я знал, что вы поддержите его,

Пока не убедитесь, как мелка

Причина для обид. Три дня назад

Я уступил роптанию придворных –

Епископов, воителей и судей –

Узревших для себя бесчестье в том,

Что вместе с ними на Совете Высших

Сидит слагатель песенок. Сперва

Я попросил его весьма любезно,

Но он сослался на права поэтов,

Что якобы от сотворенья дней

Утверждены. На это я ответил,

Что лишь король – источник всяких прав

И только тем мужам, кто правит миром,

А не поет о мире, подобает

Честь высшая. Придворные мои –

Епископы, воители и судьи –

Все выразили криком одобренье;

Под этот шум он вышел, но с тех пор

Отказывался от еды и пищи

С надменным вызовом.

Мне стало легче;

Вы сняли камень у меня с груди –

Обычай старый вряд ли стоит жизни.

Уговорите есть и пить упрямца.

Сперва я думал: может быть, сам голод

И жажда убедят его, но тщетно.

Он, видно, хочет уморить себя.

На вас отныне вся моя надежда,

А также на соседей и друзей,

К которым я послал гонцов. Пока

Он здесь лежит и губит жизнь свою,

Честь моя гибнет. Но и на попятный

Пойти нельзя: все сразу обвинят

Меня в постыдной слабости, и трон

Поколебаться может.

Понимаю –

И попытаюсь убедить его.

Быть может, пребывая в неких грезах,

Он ваших справедливых слов, король,

Не слышал вовсе.

Пусть поест немного.

Тревожусь я не только о себе

И добром имени своем, но также

О нем самом. Он человек, способный

Внушить к себе любовь и мужу битв,

И женщине – и всякому, кто судит

О человеке лишь по одному

Достоинству его. Но я – на троне,

И должен мерить мерой государства.

Своим безумством он превысил меру,

Своей гордыней пошатнул устои,

Повел себя надменно и мятежно.

Сулите ему дом с землей и лугом,

Богатые одежды, деньги, жемчуг –

Все, кроме права древнего поэтов.

Король несправедливо поступил.

Но Шонахан, решивший умереть

За отнятое право, судит вздорно.

Взгляни на нас, Учитель. Отрешись

От дум своих и погляди на нас:

Всю эту ночь с коней мы не сходили,

Скакали от заката до восхода,

Чтоб оказаться здесь.

Я был сейчас

В высоком доме на холме Альвина

Со мною – Финн и Осгар. Щекотал

Мне ноздри запах жареного мяса.