Читать книгу Нервные государства - Уильям Дэвис - Страница 5

В 1892 году французский врач, исследователь медицины и по совместительству антрополог Гюстав Лебон ехал по Парижу верхом, но вдруг оказался сброшенным с лошади и чуть не погиб. После этого случая Лебон долго размышлял – а почему так произошло? Можно ли получить ответ на этот вопрос, изучив повадки лошадей? В поисках зацепок он принялся рассматривать фотографии животных, надеясь обнаружить физические признаки их психологии. Лебона сильно вдохновлял Чарльз Дарвин, чьи труды по выражению эмоций также опирались на визуальный анализ изображений. Рождение фотографии позволило науке объективно анализировать лица и эмоции. Впервые в истории даже мимолетное выражение лица можно было запечатлеть и изучить. Там, где раньше имелось место лишь теориям и описаниям, стал возможен гораздо более научный подход к изучению эмоций. Изучение лошадей все дальше увлекало Лебона в сторону вопросов психологии и того, как объяснить человеческое поведение исходя из физических и биологических факторов. Областью психологии, заинтересовавшей его в наибольшей степени, оказалась та, в которой он сегодня шире всего известен: поведение толпы.

Лично испытав на себе, как толпы могут влиять на инстинкты и поведение, Лебон жил в глубоком страхе перед их потенциалом. Получив в 1860-х годах в Париже медицинское образование, в начале Франко-прусской войны в 1870 году он возглавил полевой медицинский отряд. Унизительное поражение в войне и последовавшие летом 1871 года действия Парижской коммуны привили Лебону глубоко консервативные политические взгляды. Ему казалось, что Францию подвел дух пацифизма, привнесенный социалистическими идеями. Вера демократов и социалистов в народ означала отречение от военной силы и национальной гордости, которое, по мнению Лебона, необходимо было всячески пресекать. Под влиянием новых теорий об эволюции он подкрепил свою неприязнь к социализму рядом весьма сексистских и расистских идей о национальной культуре и военной мощи. Некоторые из них он почерпнул из лженауки тех времен, известной как краниология. Большую часть 1880-х годов Лебон провел в путешествиях по Азии и Северной Африке, где обнаружил массу антропологического материала для подобных изысканий.

В 1895 году Лебон написал свою самую известную книгу «Психология масс», предлагавшую исчерпывающий, хотя и пессимистичный, взгляд на механизмы психологии толпы. Главной характеристикой скопившихся вместе людей, утверждал Лебон, является замена множества индивидуальных «я» (а вместе с ними и тех логичных научных характеристик, что философы приписывают разуму человека) одной массовой психологией, потенциально способной заменить обыденное представление индивида о морали. «Существуют определенные идеи и чувства, – писал Лебон, – которые не появляются в сознании или не выражаются действиями иначе, кроме как в случае объединения индивидов в толпу»[7]. Когда это происходит, «способность к анализу и критическому мышлению, наличествующая у каждого из них поодиночке, пропадает»[8]. Предвещая будущие идеи Зигмунда Фрейда, Лебон считал, что толпа раскрыла опасную подноготную цивилизации, обычно скрытую самоконтролем индивида.

С точки зрения Лебона, республиканская Франция наглядно показала, что толпа – это постоянная угроза принципам истины и рассудка. «Когда структура цивилизации прогнила, именно массы всегда обеспечивают ее падение», – заявлял он[9]. Так происходит благодаря ряду механизмов, которые раскрывает «Психология масс». В первую очередь это ощущение огромной силы, создаваемое большим скоплением людей. Оно подталкивает индивидов к участию в действиях, которые в ином случае показались бы им необдуманными, аморальными или неловкими. Размер толпы имеет крайне важное значение, но влияние его заключается не в официальных статистических данных, а в эмоциональном уровне. Это и есть «море любви» Трампа. Именно размер толпы позволяет людям отойти от собственных персональных самоограничений и суждений, давая дорогу чувствам.

Милитаризм и ограниченность взглядов Лебона должны предупреждать нас об осторожности в обращении с его идеями. С его точки зрения, массы парижан отвратительны в своей глупости и недисциплинированности. Пессимизм Лебона в отношении культуры был еще мрачнее. Но его труды дают нам отправную точку для размышлений о политике толп. Для понимания поведения толпы нужно воспринимать ее как отдельный самодостаточный организм, со своими реакциями и странностями, – близко к тому, как когда-то Лебон хотел понять лошадь, что его сбросила. Чтобы стать частью толпы, говорит он нам, достаточно отбросить индивидуальность и погрузиться в общность больше, чем в себя. Из всего этого можно сформулировать такой стиль политической деятельности, где важнее не дебаты и законы, а физическое присутствие в нужном месте и в нужное время.

Но чем же это отличается от участия, скажем, в системе рынка или демократии? В конце концов, индивиды постоянно вступают в социальные институты, что сводят людей вместе, образуя нечто большее, чем просто сумму слагаемых. Согласно трудам Лебона, разница в том, что суть толпы в интимной связи, которую она создает между телами людей. Если в рамках рынка мы взаимодействуем через деньги, а в рамках демократии – через голосования, тексты и речи, толпа это в первую и последнюю очередь явление физическое. Она обеспечивает близость плоти, позволяя разнообразным чувствам проявляться и распространяться. Отдельные тела оказываются связаны в рамках единой нервной системы.

Те, кто 20 января 2017 года собрался на Национальной аллее, формируя «море любви» Трампа, могли посмотреть событие по телевизору или ограничить свое участие голосованием 8 ноября 2016 года, с последующим ожиданием того, какую политику станет вести Белый дом. Но они решили принести свои чувства, свои материальные воплощения на аллею. Аналогично основной целью движения Occupy было не раскритиковать Уолл-стрит, поспорить о финансовом регулировании или пролоббировать альтернативную экономическую политику, но, под стать имени, занять физическое пространство – использовать тела людей, чтобы сделать политическое поползновение неизбежным. Активисты других современных нам протестных движений, таких как Black Lives Matter или Greenpeace, используют присутствие людей, чтобы парализовать стратегически важную инфраструктуру (к примеру, аэропорты или хайвеи). Массовое молчание, в частности ежемесячные бессловесные шествия в память о жертвах пожара в Grenfell Tower в Лондоне, дает мощный посыл просто за счет того, что люди физически вместе. В пику страхам Лебона, история знает бесчисленные примеры мирного протеста толпы против угнетения. Их эмоции не меньше, чем при восстании, просто они другие.

Толпы ни в чем не аналогичны электорату, аудитории или читателям. Они не просто получают информацию, они реагируют. Одним из отличий толпы, считал Лебон, является ее подверженность влиянию процессов, схожих с заражением. В этом утверждении мы снова можем видеть влияние биологии на его убеждения: согласно им, идеи и эмоции распространяются в массах подобно инфекциям. «В условиях толпы любое чувство или действие заразно, – утверждал он, – и заразно в той степени, что индивид с готовностью жертвует своими личными интересами в пользу коллективных»[10]. В отличие от разумного публичного диалога, где для убеждения другого человека использовались бы аргументы и доказательства, в толпе зараза распространяется через ряд сознательных, бессознательных и телесных посылов. В рамках масс индивид не выбирает, принять ли ему идеи и поступки окружающих, его ими уносит. «Зараза столь сильна, – писал Лебон, – что способна навязывать индивидам не только конкретное мнение, но равно и определенные чувства»[11]. Толпа превращается в одну большую нейронную сеть, по которой чувство переходит от тела к телу с невероятной скоростью.

Лебон был убежден, что массы особенно чувствительны к впечатлениям, выражаемым ораторами, особенно теми, кто выглядит доминирующе и физически угрожающе. «Оратор, желающий направить толпу, должен злоупотреблять утверждениями, предполагающими насилие, – писал он. – Преувеличивать, утверждать, повторяться и ни в коем случае не пытаться что-то доказать логически – все эти методы убеждения хорошо знакомы тем, кто выступает на публичных собраниях»[12]. В присутствии подобного демагога массы проявляют заметное послушание, позволяя своим самым темным и примитивным инстинктам обратиться в сторону лидера. Этот популярный культ лидера похож на культуру военных иерархичностью и показательным насилием, но критически слаб, – согласно Лебону, – в дисциплине и организации, с которыми побеждают в войнах. Так, одаренные красноречием, но несдержанные персонажи могут получить в свои руки опасную силу.

В предположениях Лебона есть нечто парадоксальное. С одной стороны, он считал, что современные ему массы сделались под влиянием социалистических идей слабыми и пассивными, что народ более не годен для битвы. Но, с другой стороны, он разглядел скрытую в психологии толпы склонность к насилию, что может прорваться через верхний слой гражданской жизни в любой момент. Загадка масс людей заключалась в том, что те могли быть опасными, но в то же время трусливыми, реагировать как на избыток насилия, так и на его недостаток. Страх и агрессия часто идут рука об руку. Пессимист Лебон заключил, что толпа не годится ни для ведения войны, ни для поддержания мира. Однако более правильный подход к этой двойственности позволяет считать, что массы могут активно использоваться в целях, не относящихся к насилию. В частности, они позволяют выделить личные чувства страха и боли и отобразить их публично. Масса людей может собраться и создать угрозу; но они же способны собраться и продемонстрировать (или выразить солидарность) то, что находится под угрозой. Эта разница играет ключевую роль в создании политических альянсов и опровергает суждения тех, кто считает все популистские движения и действия толпы одинаковыми.

Лебон был прав в определении психологии толпы как отдельной сущности, проистекающей из нашего общего физического бытия, но его предположения о том, к чему это ведет, были излишне мрачными. Человеческое тело и его нервная система все же служат источником не только опасности и страха, но и сострадания. Способность чувствовать боль может спровоцировать паранойю и агрессию, но также сопереживание и осознание общей человечности. Если, как утверждал Лебон, психология масс обнажает те аспекты бытия человека, которые цивилизация подавляет, массы же могут использоваться для полезной терапии путем обращения к боли и страхам, что обычно не признаются. Обращаться к тем сторонам человечности, что издавна воспринимались как «иррациональные» рискованно. Но с ними надо что-то делать.