Читать книгу Свет в августе. Деревушка. Осквернитель праха (сборник) - Уильям Фолкнер - Страница 2

Для тех американцев, кто чтит свою литературу, конец прошлого века – время Великих Столетних Юбилеев. Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Джон Дос Пассос, Уильям Фолкнер, Торнтон Уайлдер, Эрнест Хемингуэй, Томас Вулф – все они родились в конце XIX столетия.

Почти все первые книги нынешних «столетних юбиляров» так или иначе затрагивают темы, связанные с Первой мировой войной. Но качественно они не равноценны. В «десятку» попал Хемингуэй, написавший, пожалуй, свой лучший роман «Прощай, оружие!». Фолкнер (1897–1962) тоже отозвался, однако «Солдатская награда» (1926) интересна сейчас только как первое крупное прозаическое произведение писателя. В отличие от Хемингуэя он не воевал (хотя и не всегда опровергал слухи об этом), и вообще это была не его война.

С раннего детства он слышал рассказы о другой, главной войне – той, что разметала призрачный мир, в котором царственно ступали прекрасные дамы в атласных платьях с кринолином и галантные кавалеры в широких плащах, с острыми шпагами в ножнах. Тот мир разительно отличался от прагматичного, буржуазного существования – непредсказуемый, фантастичный мир, в котором находилось место для безрассудных подвигов, любви до гробовой доски, преданности слуг и благородства хозяев.

Слушая еще в детстве эти истории, будущий писатель чувствовал, что и для рассказчиков и для него самого именно с той войны навсегда остановилось время. И словно не 40 лет назад, а прямо сейчас храпели под всадниками кони, неся их к лагерю северян, и думалось, что все еще можно изменить – переиграть, перевоевать ту проклятую войну между соотечественниками, что во всем мире зовется Гражданской. Или избежать ее…

Только заговорив о главном (впервые – и сначала робко – в «Сарторисе», 1929), Фолкнер стал тем, кого теперь называют классиком американской литературы. Пуля, прострелившая грудь деда, геройски сражавшегося с северянами, навсегда застряла в сердце внука. Боль побуждала делать открытия: «не существует никакого «было» – только «есть». Иначе не было бы ни печали, ни страданий». С самого начала Фолкнер – и в этом его сила – писал о том, что было ему важнее, интереснее всего, но, как это подчас бывает, он не сразу поверил в то, что боль его сердца может тронуть и взволновать остальных. Убедил его в этом другой человек.

Шервуд Андерсон (1876–1941) за свою жизнь помог не одному начинающему писателю. Многие, в том числе Хемингуэй, Вулф, Стейнбек, Сароян, Колдуэлл, испытали его влияние. Совершенно лишенный «звездности» (хотя ни один американский писатель не был так популярен, как он, после выхода книги «Уайнсбург, Огайо»), Андерсон исключительно много значил для писателей «потерянного поколения»: доброжелательный и бескорыстный, он с радостью оказывал им самую разную (вплоть до материальной) помощь.

Много лет спустя Фолкнер с большой теплотой напишет о том, что дало ему знакомство с Андерсоном – писателем и личностью. Старший товарищ первый объяснил ему, как важно помнить, кто ты есть на самом деле. «Ты деревенский парень, – сказал Андерсон, – все, что ты знаешь, – это крохотный клочок земли в Миссисипи, откуда ты родом. Но и этого достаточно. Это тоже Америка: пусть самый маленький и неизвестный ее уголок, но вытащи его, как кирпичик из стены, – и стена развалится».

В романах писателя мир часто выглядит трагически-абсурдным, но его любимые герои всегда несут в себе зерно другого, истинного, неабсурдного мира – мира гармоничных человеческих отношений. Такова Дилси (приложение к роману «Шум и ярость», 1929), спокойно вносящая свои коррективы в жизнь семейства Компсонов (сломанные часы бьют пять, а она тут же поправляет: «восемь часов»), такова беременная Лина Гроув («Свет в августе», 1932), безмятежно отправившаяся на поиски сбежавшего возлюбленного в твердой уверенности, что разыщет его и обретет счастье.

Характеризуя «южную школу», давшую Америке много талантливых писателей, Фолкнер сказал: «Нам требуется рассказать, выговориться, ибо красноречие – наследственный наш дар. Мы хотим в бешено краткий срок, пока дышим и держим перо, предъявить яростный обвинительный акт современному миру или уйти от него в нафантазированный мир магнолий, пересмешников и сабельных атак». В романе «Свет в августе» Фолкнер, почти позабыв о южной экзотике, бросает в лицо современной Америке именно такой – яростный – обвинительный приговор. В этом романе слова Фолкнера о том, что всякий южанин с рождения «распят на черном кресте», обретают почти буквальный смысл.

Вся жизнь Джо Кристмаса – с колыбели и до страшной гибели – трагедия только потому, что он не знает, кто он – белый или черный. Одно лишь сомнение в чистоте крови превращает его жизнь в ад. «В этом его несчастье, – объяснял Фолкнер в одной из своих лекций, – он не знает, кто он, и потому он никто… Вот что для меня было центральной трагической идеей всей истории, – то, что он не знает, кто он, и у него нет никаких возможностей выяснить это. А для меня это самая трагическая ситуация, в какой может оказаться человек, – не знать, кто он, и знать, что никогда этого не узнает».

Невозможность самоидентификации не позволяет Кристмасу примкнуть ни к сообществу белых, ни к сообществу черных, он вынужден жить в изоляции, подобно раненому зверю. Он не может осесть, завести дом, семью, он обречен на вечные скитания. Его не спасает и встреча с женщиной, которую не страшит близость с негром.

Джоанна Верден – из семьи аболиционистов, она, как ее дед и отец, целиком посвятила свою жизнь помощи чернокожим. Она не вникает в источник мук Кристмаса, считает, что он должен определиться, признать себя наконец негром и вместе с ней помогать беднякам своей расы. Этим вызывает взрыв ненависти к ней у Кристмаса: значит, она любит не конкретно его, просто мужчину, а любит в нем «черномазого», к которым, считает он, женщина испытывает противоестественное, страстное влечение.

Кристмас убивает Джоанну и тем самым подписывает себе смертный приговор. Духовно его убили давно, теперь же этого «мертвого» человека убивают вторично. Делает это некий Перси Гримм, убежденный в том, что «белая раса выше всех остальных рас, американская раса выше всех белых, а американский мундир превыше всего человечества». Сам Фолкнер на встрече со студентами и преподавателями Виргинского университета сказал о Перси Гримме, что этим образом он предвосхитил фашизм. Перси Гримм «уверен, что спасает белую расу, убивая Кристмаса. Я придумал его в 1931 году. До тех пор, пока о Гитлере не стали писать в газетах, я не сознавал, что создал наци раньше, чем он».

Как и в других произведениях Фолкнера, в этом романе история Кристмаса не единственная, она переплетается с другими историями и другими судьбами. С судьбой священника Хайтауэра, тоже бежавшего от реальности и будто вторично проживающего чужую жизнь – жизнь своего героического деда, который во время Гражданской войны ворвался в город, чтобы поджечь склады янки.

«Свет» в августе – это и пылающий дом Джоанны Верден, и огонь, пожирающий сердце и мозг Джо Кристмаса, но это и ровное сияние, исходящее от Лины Гроув и рожденного ею сына. Везмятежная вера Лины в то, что с ней не может случиться ничего плохого, оберегает ее в долгом пути, и в конце концов она обретает то, ради чего пустилась в дальнюю дорогу, – семью, отца своему ребенку.

Сам Фолкнер на вопрос о смысле названия ответил, что оно подсказано теми августовскими днями, когда вдруг повеет осенью, а воздух становится ясным, прохладным и светится особым светом. Этот свет воскрешает в памяти иные времена, иной свет, более древний, чем свет христианской цивилизации. Тут писателю и видится связь с Линой Гроув, в которой «было это языческое свойство – все принять. Она совершенно не стыдилась внебрачного ребенка, она выполняла непреложное веление времени и знала, что отец рано или поздно отыщется. Но ей он не очень-то и нужен, то есть она беспокоится об отце не более, чем женщины, зачавшие от Юпитера».

Преодолевая в воображении пространства и годы, Фолкнер тем не менее всегда писал о настоящем. Никто больше не проводил в американской литературе так убедительно мысль о том, что настоящее непременно вбирает в себя прошлое, не может не вбирать. Рассказав о предках своих современников, тех, кто был участником или очевидцем Гражданской войны, Фолкнер переходил к новой истории – уже о предках этих предков, выходцах из Старого Света. Дай ему волю, он добрался бы до праотцев, до Адама и Евы, и только тогда бы успокоился, решив, что теперь рассказал о настоящем все. (Любопытно, что даже свое пристрастие к длинным предложениям Фолкнер объяснял следующим образом: «Все предки человека, все его окружение присутствуют в нем в каждый отдельный момент. И потому человек, персонаж в повествовании в любой момент действия являет собой все то, что сделало его именно таким, и длинное предложение – попытка включить все прошлое, а по возможности и будущее в тот единичный момент, когда герой совершает какой-то поступок».)

Юг, проиграв, упустил свой шанс. Южане потеряли возможность стать уникальной нацией. И Фолкнер всю жизнь будет мучиться тем, что никому уже не дано узнать, что этот Юг мог бы подарить миру. Поражение в войне писатель вопреки логике истории объясняет проклятием прошлого, грехом рабства. «Моя страна – Юг, – писал Фолкнер, – проиграла войну… Завоеватели заняли наши дома и земли и остались в них после нашего поражения; и страна была не просто опустошена после проигранных сражений, победители еще целых 10 лет после поражения грабили то малое, что еще осталось после войны. Победители даже не пытались возродить нас как человеческое сообщество, как нацию».

У Юга были болезни, но он, по мнению Фолкнера, должен был побороть их сам, без вмешательства янки. Он сам должен был преодолеть рабство, и тогда новую историю определяли бы гордые династии Сарторисов, Компсонов, де Спейнов, Маккаслинов, а не дельцы-мошенники вроде Сноупсов. Юг подорвало не столько освобождение негров, сколько мощное внедрение пришельцев с Севера и собственной «белой швали»; именно они, не обладавшие нравственными принципами старой аристократии, захватили ключевые позиции. В известной трилогии Фолкнера – «Деревушка» (др. назв. «Поселок», 1940), «Город» (1957), «Особняк» (1959) – новые хозяева жизни все больше и больше экономически закабаляют южные штаты, утверждают разбойничью мораль.

Впервые появившийся в «Деревушке» Флем Сноупс – один из самых отталкивающих персонажей, порожденных воображением писателя. Фолкнер сам это сознавал и даже ввел в употребление термин «сноупсизм» – символ бездуховности, неспособности любить, видеть красоту. Флем мерит долларом все чувства и мечты. Как и прочим чужакам, Флему нет дела до прошлого Юга, нанесенная южанам рана не кровоточит в сердце пришельца. Путем шантажа, обмана пробирается он наверх. В отличие от остальных жителей Французовой Балки Флем лишен человеческих привязанностей и слабостей и в этом смысле неуязвим. Его не интересуют женщины – он импотент, для него в жизни существует только одно – обогащение, причем любой ценой. Женитьба на красавице Юле Уорнер – женщине, которая, как пишет Фолкнер, вызывала желание у всех мужчин от девяти до девяноста лет, – для Флема всего лишь выгодная сделка.

Фолкнер говорил, что «Деревушка» задумывалась им еще в 20– 30-е годы, тогда же делались отдельные записи, позже вошедшие в роман. В те же годы обдумывался и «Город». Так что еще задолго до написания трилогии Фолкнеру был очевиден путь Флема – от мелкого жулика до респектабельного президента банка и владельца роскошного особняка, в прошлом принадлежавшего одному из старейших аристократических семейств Юга. В беседе со студентами Виргинского университета Фолкнер сказал, что изначально Флем понятия не имел о респектабельности, но потом оказалось, что респектабельность ему необходима. «И тогда он надел эту маску, но, как только она ему больше не понадобится, он ее сбросит. Иначе говоря, у него есть цель, и он намерен ее достичь. И для достижения этой цели он применит спокойно и безжалостно любые средства. Нужна респектабельность – станет респектабельным, нужна религиозность – станет религиозным, надо уничтожить собственную жену – уничтожит».

Флем – не единственный из своего хищнического клана, кто проник на территорию Йокнапатофы. Сноупсы здесь постоянно множатся, потянувшись на Юг в предвкушении наживы. Из их среды поднялся и Кларенс Сноупс, который не без основания метит в сенаторы. Сноупсы – зараза, проникшая на Юг после поражения в войне, но писатель не смотрит на их присутствие фаталистически, они не вечны: недаром Флем погибает от руки сородича.

Итак, Юг, расставшись с мечтой о собственной неповторимой судьбе, пошел путем, предложенным победителями. И хотя внутренне Фолкнер так и не смирился с этим поражением, возможно, именно оно подарило нам великого писателя. Вновь и вновь возвращаясь мысленно в своих книгах в то роковое время, когда погибала, так и не успев родиться, новая южная нация, Фолкнер заставляет нас размышлять о Юге, о его блистательной, так рано закатившейся звезде, о его трагической судьбе. Приоткрывая дверь в прошлое, Фолкнер завораживает читателя дикими, полными «шума и ярости» картинами, такими пронзительно живыми, такими яркими, что в сравнении с ними реальный мир кажется тусклым и блеклым. Фолкнер видит неповторимую самобытность Юга в глубокой неразрывной связи между человеком и окружающим миром, родственности всего живого. И взамен утраченного старого Юга Фолкнер создает свой собственный космос, свой мир. Стать властелином целого мира – не самый плохой способ изжить комплекс побежденного.

Каждому, кто читал Фолкнера, известно его особое отношение к поражению, в котором при определенных условиях писатель умеет разглядеть победу. Поражение поражению рознь. Журналисты часто задавали Фолкнеру вопрос, почему в своем широко известном перечне лучших писателей Америки он поставил Хемингуэя на последнее, пятое, место. Фолкнер отвечал, что, на его взгляд, Хемингуэй рано открыл для себя границы своих возможностей и после за них не выходил: «Он никогда не пытался расширить пределы освоенной им территории, чтобы не испытать поражения. То, что он умел, он делал превосходно, первоклассно, но для меня это не успех, а провал… Поражение для меня выше. Стремиться к тому, чего нельзя достигнуть, – так, что даже невозможно надеяться на успех, – стремиться и потерпеть поражение и вновь стремиться… Тома Вулфа я поставил на первое место, потому что он попытался сделать наибольшее. Он стремился включить в свои книги всю вселенную и потерпел неудачу. Его поражение было самым славным».

Эти слова Фолкнера говорят многое о его отношении к писательскому труду. Для него творчество никогда не сводилось к увлекательному ремеслу или к интеллектуальной игре. Писать означало для него мобилизовать все духовные и душевные силы, весь жизненный опыт. Создать нечто, чего до него не существовало. «Неумело начертать на вратах забвения, в которые каждому придется войти, надпись на языке души: «Я был здесь!»

В том случае, когда задача огромна, проигрыш неизбежен. Но писатель, не выразивший всей волнующей его правды, вновь берется за перо и продолжает писать, «преследуя мечту, ибо, как только он сравняется с мечтой и создаст, как он верит, творения, озаренные светом истины и не уступающие мечте, ему ничего не останется, как прекратить работу».

В американской литературе всегда была сильна морализаторская тенденция. И Фолкнер не является исключением, он тоже моралист, хотя его этическая концепция гораздо шире традиционных представлений о нравственности. Его не назовешь последователем пуритан: слишком много в его взглядах мудрого приятия жизни. Однако не согласен он и с французскими экзистенциалистами, искавшими в нем союзника: ни Бог, ни нравственность не могут быть уничтожены, утверждает он.

Фолкнер не раз говорил (в том числе и в своей речи в 1950 году при получении Нобелевской премии), как сильно верит он в стойкость человека, в его способность к состраданию, жертвенности, верит в простые и вечные истины: любовь, честь, жалость, самопожертвование. Для того чтобы следовать им, человек должен изгнать из своей души страх, не позволить себе свыкнуться с ним.

Единственная возможность для писателя избежать забвения и обрести бессмертие, по мнению Фолкнера, – это стараться укрепить человеческий дух. Только так он может сказать смерти «нет!». Писатель должен поддерживать человека и в то же время не страшиться говорить правду. В книгах самого Фолкнера достаточно страниц, где изображены зло и насилие, но они не вселяют в читателя ощущение безнадежности, потому что ему передается вера писателя: зло будет побеждено, надо только избавиться от страха, не поддаваться ему – ведь именно страх лишает нас силы.

Юг проиграл войну и перестал быть прежним Югом, прежним космосом, обратившись в рядовое географическое понятие. Но нерожденной нации судьба даровала сына, оплакавшего ее. Юг останется в памяти человечества как некая исчезнувшая с лица земли редкая птица или вымершее животное, он будет вызывать к себе непреходящий интерес, который еще больше разжигают вечные книги Уильяма Фолкнера.

В. Бернацкая