Читать книгу Сердце Ангела. Преисподняя Ангела - Уильям Хьёртсберг - Страница 25

Забегаловка Гофа, что на Сорок третьей улице напротив башни «Таймс», была забита до отказа, но я кое-как протиснулся в дальний угол у стойки. Времени у меня было не так уж много, поэтому я заказал ржаной сандвич с ростбифом и бутылку эля. Несмотря на толпы клиентов, официантки поворачивались быстро, и я уже приканчивал свою бутылку, когда ко мне подошел Уолт Риглер: он, оказывается, тоже был здесь и заметил меня уже на выходе.

– Что привело тебя в сей приют борзописцев, Гарри? – прокричал он, перекрывая гудение насыщающихся журналистов. – Я думал, ты у Дауни обедаешь…

– Стараюсь не заводить привычек.

– Разумно. Что новенького?

– Да ничего почти. Спасибо, что дал порыться мне в архиве. За мной должок.

– Брось считаться! Скажи лучше, как там твое таинственное расследование? Жареного много откопал?

– Не то слово. Вот думал вчера, что ниточку нашел, да сорвалось. Пошел к этой девице, которая гадает, к Крузмарк, а их, оказывается, две. Мне-то, оказывается, не эта нужна, а другая.

– Какая это другая?

– Там две колдуньи: одна белая, а другая черная. Моя живет в Париже.

– Гарри, друг мой, ты что?

– Близняшки они, понимаешь? Ясновидящие сестры Крузмарк. Одна – Мэгги, другая – Милли.

Уолт потер загривок и нахмурился.

– Похоже, тебя водят за нос. У Маргарет Крузмарк нет сестер.

Я чуть не поперхнулся элем.

– Это точно?

– Сто процентов: я только вчера проверял. У меня их папка весь вечер на столе лежала. От жены у Крузмарка была только одна дочь. Одна. «Таймс» в таких вещах не ошибается.

– Вот я идиот, а?!

– Не спорю.

– Она меня как младенца провела, а я и проглотил! А ведь мог бы догадаться: выходило-то у нее слишком уж гладко…

– Погоди, я опять ничего не понимаю.

– Прости. Это так, мысли вслух. Слушай, сколько на твоих? У меня пять минут второго.

– Около того.

Я не стал забирать сдачу.

– Мне пора.

– Ну иди, раз пора, что с тобой делать. – Уолт улыбнулся своей кривой улыбкой.

Когда я вошел в контору, Епифания уже дожидалась меня в приемной. В своей шотландской юбочке и синем кашемировом свитерке она была похожа на студентку.

– Прости, я задержался.

– Не извиняйтесь, это я раньше пришла.

Она отбросила истрепанный спортивный журнальчик и вытянула ноги. От ее присутствия даже подержанное, поддельной кожей обитое кресло, в котором она сидела, выглядело много лучше обычного.

Я открыл дверь в перегородке из пупырчатого стекла.

– Ты что хотела?

– Контора у вас не очень-то.

Прижав к груди мою коллекцию допотопных журналов, она другой подхватила со столика свою сумочку и сложенное пальто.

– Видно, не такой уж вы знаменитый сыщик.

– Предпочитаю не тратиться на обстановку, – отвечал я, пропуская ее вперед. – Мне за работу платят, а не за интерьеры.

Я закрыл дверь и повесил пальто на вешалку.

Епифания подошла к окну с золотыми буквами и выглянула на улицу.

– Кто вам поручил искать Джонни? – спросила она, всматриваясь в свое отражение.

– Это я тебе не могу сказать. Конфиденциальность – часть моей профессии. Садись.

Я взял у нее пальто и повесил его рядом с моим. Епифания тем временем уселась в мягкое кожаное кресло напротив стола. Это был единственный приличный предмет мебели в моей конторе.

– Ну, что у тебя? – спросил я, опускаясь в свое вертящееся кресло.

– Эдисона Свита убили.

– Да, я видел в газете. Только что же ты удивляешься? Ты сама его под монастырь подвела.

Епифания вцепилась в сумочку, лежавшую у нее на коленях.

– Вы что, с ума сошли?

– Может, и сошел, только я не дурак. Одна ты знала, что я говорил с Ножкой. Ты же и заплатила, чтобы ему подсунули лапу с бантиком.

– Вы все не так поняли.

– Да неужели?

– Никому я не платила. Когда вы ушли, я позвонила племяннику, он как раз рядом с «Петухом» живет. Ну и попросила, чтобы он взял куриную лапу и сунул Ножке под крышку рояля. Ножка трепался много. Надо было сделать ему внушение, чтобы лишнего не болтал.

– Хорошо же ты ему внушила. Основательно.

– Вы что думаете, если бы я его убила, я к вам вот так просто бы пришла, да?

– Кто знает. Ты у нас девочка способная. Вон что в парке вытворяла, прямо талант.

Епифания вздрогнула и принялась хмуро кусать пальчик. Прямо малолетняя прогульщица пред ясными очами директора. Если она притворялась, то притворялась умело.

– Какое вы имеете право за мной следить? – спросила она, глядя в сторону.

– Какое право? А ты спроси в управлении парков или в Христианском обществе. Они тебе объяснят. Да-а… ну и религия у вас, прямо мороз по коже.

Теперь Епифания смотрела на меня в упор. Глаза ее потемнели от ярости.

– Обеа не нужен распятый бог! У нас не было ни газавата, ни инквизиции!

– Ну да, резонно. А петух – подумаешь. Все одно ему судьба в суп попасть…

Я закурил и выпустил в потолок облачко дыма.

– Только меня-то не петухи интересуют. Тут уже пианистов убивать начали.

– Вы думаете, меня это не волнует?

Она подалась вперед, и ее остренькие грудки натянули тонкую ткань синего свитера. Сладкая девочка, как говорят в определенных кругах. Смотри, съем ведь.

– А что мне думать? Я не знаю. Сначала ты звонишь, говоришь, что нужно срочно встретиться. Теперь приходишь, и получается, что ты мне одолжение делаешь.

– Может быть, и делаю.

Она откинулась в кресле и положила ногу на ногу. Хм. Красиво.

– Вы приходите, расспрашиваете всех про Джонни, а через день человека убивают. Это же не совпадение!

– А что же?

– А то, что теперь из-за Ножки в газетах вуду склоняют, только Обеа тут ни при чем. Вообще ни при чем.

– Откуда ты знаешь?

– Вы фотографии видели?

Я кивнул.

– Вы знаете, как они эти каракули называют? Ну, кровь на стене. Якобы это символы вуду?

Еще один кивок.

– Ну так вот: полицейские ваши в вуду ничего не смыслят! Кто-то хотел, чтобы думали, что это веве. А это не веве.

– Что такое веве?

– Это магические письмена. Вы – непосвященный, я вам много не могу сказать, но главное, что эти каракули – такое же веве, как Санта Клаус – Иисус Христос. Я не первый год мамбо, в таких вещах разбираюсь.

Я затушил сигарету в пепельнице с надписью «Клуб „Аист“», оставшейся мне в наследство после одного романа столетней давности.

– Я и не сомневаюсь. То есть эти значки не настоящие?

– Настоящие, только написано неправильно. Не знаю, как вам объяснить… Ну вот, как если бы кто-то вместо «пенальти» все время говорил «угловой» – понимаете?

Я развернул газету на третьей странице и ткнул пальцем в змеевидные зигзаги, спирали и ломаные кресты.

– То есть эти значки похожи на символы вуду или веве – не знаю, как вы их там зовете, – но употреблены неправильно, так, что ли?

– Да. Вот видите круг? Змея глотает свой хвост. Такой знак действительно есть. Это Дамбалла, она символизирует геометрическое совершенство Вселенной. Только посвященный никогда не стал бы ее рисовать рядом с Бабако.

– Значит тот, кто это рисовал, все-таки кое-что знал о вуду? По крайней мере, он знал, как выглядят Дамбалла и Бабако.

– Так я вам уже час это объясняю! Вы знаете, что Джонни одно время увлекался Обеа?

– Я знаю, что он был хунси-босал.

– Да-а, Ножка был то еще трепло. Что он вам еще разболтал?

– Только, что у Джонни был роман с твоей мамой.

Епифания состроила кислую рожицу.

– Это правда. – Она покачала головой, словно отказываясь от собственных слов. – Джонни – мой отец.

Да, вот уж новость так новость. Я замер, вцепившись в ручки кресла.

– Кто еще об этом знает?

– Никто. Я, вы и мама. Мама умерла, значит, только мы.

– А Джонни?

– Мама ему не сказала. Мне еще года не было, когда его в армию забрали. Я вам правду говорила: я его действительно никогда не видела.

– А почему ты сейчас вдруг решила мне все рассказать?

– Мне страшно. То, что Ножку убили, – это как-то со мной связано. Как – не знаю, но это точно, я сердцем чувствую.

– И ты думаешь, что Джонни как-то в этом замешан?

– Я не знаю, что мне думать. Это вы должны думать. Просто я решила, что вы должны все знать. Может, вам это как-то поможет.

– Может быть. Если ты что-то от меня скрываешь, сейчас самое время сказать.

Епифания уперлась взглядом в сложенные ладошки.

– Больше ничего.

Она быстро поднялась, вся собранная, деловитая.

– Мне пора идти. Да и у вас, наверно, работы много.

– Да я как раз сейчас и работаю.

Я встал.

Она сняла пальто с вешалки.

– Вы ведь серьезно говорили про конфиденциальность?

– Все, что ты мне рассказала, останется между нами.

– Надеюсь.

Епифания улыбнулась. Она ничего не хотела от меня, просто улыбнулась, и все.

– Не знаю, может, это неправильно, но я вам верю.

– Спасибо.

Я стал выбираться из-за стола, но она сама открыла дверь.

– Не беспокойтесь, я найду дорогу.

– Телефон мой у тебя есть?

Она кивнула.

– Если узнаю что-нибудь, я позвоню.

– Не узнаешь – тоже звони.

Она кивнула еще раз и исчезла. Я замер у стола, прислушиваясь. Как только закрылась наружная дверь, я в три прыжка выбежал в приемную, попутно прихватив дипломат, содрав с вешалки пальто и заперев кабинет.

Я постоял, приложив ухо к двери, дождался, пока хлопнула дверь лифта, и вышел в коридор. Там не было ни души. Тишину нарушало лишь стрекотание арифмометра и специфический электрический гул: пока Айра Кипнис трудился над графой «итого» в запоздалой налоговой декларации, мадам Ольга избавляла клиенток от лишней растительности. Я рванул к пожарной лестнице и, перепрыгивая через три ступеньки, ссыпался вниз.