Читать книгу Работа над ошибками - Ульяна Гринь, Юлия Гринченко - Страница 2

14 мая 1988 года

Вжик!

Это шторы раздвинули. Такой звук, как будто с треском раскрыли окно в мир. Солнце ударило в глаза, и я поморщилась. Неужели Мишка дурью мается? Заперла я комнату вечером или нет? Не помню…

– …Следующее упражнение! Опустите руки вниз, поднимаем плечи вверх. Раз, два, три, четыре…

И рояль. Бодрая музычка…

Нет, я точно Мишку убью! Ему прикольно, а мне плохо…

Встать, попить водички, убить квартиранта, лечь и ещё поспать. Эта программа сложилась в мозгу сама собой, и я, чувствуя картон в пересохшем рту, наконец разлепила глаза. Отвернулась от солнца. Скользнула взглядом по мишкам на бревне. Ковёр… Я же его продала сто лет назад!

Бред. Надо встать, попить водички… Что там дальше было? А, убить квартиранта!

– Мишка, я тебя урою, дебил половозрелый, – пробормотала я, поднимаясь на локтях. Под попой твёрдо. Что с моим диваном? Где моё покрывалко? Что за дурацкий матрац?

Неясным взглядом я оглядела комнату, и удивление окончательно затопило ещё воспалённый после вина мозг. Софа, вот почему твёрдо. Секретер. Почти новый, блестит полировкой. Бельевой шкаф в три створки. Ручка у него целая, не сломанная. Странно… Я же её оторвала давно! На соплях болталась, вот и… Шторы немецкие, тонкие гардины… Я помню, мама покупала их по блату в ГУМе и меня зачем-то с собой потащила!

– …Руки в стороны, хлопок, в стороны, в исходное положение! Упражнение начали!

Я потрясла головой, и мозги вяло заплескались в черепушке. Как это? Так не бывает. И быть не может в принципе!

Опустив взгляд, я нашла маленькую грудь под тонкой белой маечкой, а всё остальное было прикрыто одеялом в хрустящем от крахмала пододеяльнике. Ромбик в середине. Через него я, пыхтя, засовывала байку внутрь и пыталась расправить. Когда Вале было не до того…

– Вставай, засоня! Утро давно уж! Пора завтракать и собираться на урок!

Громкий весёлый голос заставил меня застыть соляным столпом, как жена Лота. Губы сами растянулись в радостную улыбку. Вот это номер! Ведь я была на её похоронах…

– Валя, это ты? – спросила хрипло. Вот что значит старая курильщица… Стоп! Грудь-нулёвочка у меня была до четырнадцати, а потом… Э, что происходит вообще?

Валя смотрела на меня с укором, поджав тонкие губы, а руки уперев в необъятные бока. Валечка, родненькая, она же погибла в девяносто втором! Возила товар в Польшу, челночила, и убили её по дороге, ограбили и ножом пырнули…

– Вставай уже! Сон, что ли, нехороший приснился?

Валя подошла своей обычной танцующей походкой, при которой её бёдра колыхались, как у танцовщицы живота, и решительно сдёрнула с меня одеяло. Я машинально проводила его взглядом и увидела свои ноги – стройные, длинные, красивущие! Заросшие… Ой, мамочки!

– Завтрак на столе, Алечка, давай уж просыпайся! Торопись, а то мама твоя как займёт ванную, так и уйдёшь неумытая!

И Валя выплыла из комнаты.

Да, мама любила принимать ванну по утрам… Любит? Я запуталась. Какой сейчас год? Это всё вообще реально? Или я сплю? Сон… Как узнать, сон это или нет?

Я поднялась, чуть покачнувшись, и решительно ущипнула себя за мякоть руки. Той мякоти там всего ничего… Худышка! Ох, больно! Значит, не сон. Перевела взгляд на запястье левой руки и вспомнила. Янтарный браслет, фамильная ценность от бабушки-ведуньи. Баба Мара велела подумать про момент, с которого мне нужно изменить свою жизнь.

А я не поверила.

В шкафу должно быть большое зеркало на всю створку. Мама специально просила такой шкаф для меня – с зеркалом. Я осторожно открыла шкаф, заглянула в него. Аккуратно сложенные стопочки маек, брюк, юбочек… Колготки, господи, кошмар, я такое носила? Свитера, свитерочки, а вот этот я помню! Мой любимый!

Глянула в окно – лето! Форточка открыта, свежий воздух – ой какой свежий! И шум проспекта – знакомый и привычный… Так, надо одеваться и выходить из комнаты. Даже если мне очень страшно и волнительно, надо посмотреть на маму и папу! И узнать, какой год на дворе!

Вышла. Вообще шикарно вышла, если честно. Забыла, что у нас в коридоре стояла тогда тумбочка с ногами-раскоряками, и влепилась в неё с размаху пальцем в тапочке!

–Уй-й! – взвыла и тут же услышала:

– Ляля, ну в кого ты такая неуклюжая уродилась? Сломаешь же в конце концов хорошую вещь!

– Надя, прекрати третировать ребёнка! Дочка, не ушиблась?

На душе стало вдруг так радостно и так светло, что я выпорхнула, как птичка, в зал и сказала звонко:

– Мама, папа, доброе утро!

– Доброе, – буркнул папа. – На вопросы надо отвечать.

– Я не ушиблась, спасибо, папочка! – и чмокнула его в облысевшую макушку. Папа довольно надулся, но спрятался за утренней газетой. Зато мама вступила в беседу:

– Ляля, что ты надела? Ты с ума сошла?

– А что? – я оглядела свои джинсы и тот самый свитерок, связанный Валей из журнала Бурда – с тремя скотч-терьерами.

– Ты же на урок идёшь! Быстро переодевайся в школьную форму!

– Мам, ну пожалуйста! – по привычке протянула я. – Это же не школа, а частная преподаватель, можно, я так пойду?

– Нет, Ляля, не спорь.

Мама сделала строгое лицо и даже голос повысила. Я вспомнила, что пререкаться с ней -никогда не было толку. Поэтому вздохнула и пошла обратно в комнату. Школьная форма висела на плечиках в шкафу. Я стащила с себя любимую одежду и натянула коричневое шерстяное платье. Оно всегда кололось, и я поёжилась. Расправила воротничок с пришитыми кружевами. Одёрнула манжеты. Валя пришивала воротничок два раза в неделю: в среду и в воскресенье. И передник гладила тогда же. А сегодня у нас что?

Глянула на календарь, который стоял на секретере рядом с подставкой для учебника. Суббота. 14 мая. Год тысяча девятьсот восемьдесят восьмой. С ума сойти! Мне двенадцать лет…

Что же я должна изменить?

Может, чёртову скрипку?

Я обернулась к инструменту. Трёхчетвертушка моя… Сколько же я её мучила в детстве! А до целой скрипки так и не доросла. Азалия Эдуардовна умерла, некому стало меня учить. Или мучить. Мне было скучно играть на скрипке. Так скучно, что хоть рыдай от тоски! Но мама непременно желала, чтобы я пошла по её стопам и поступила в консерваторию… Сама обожала свой рояль и играла на нём каждый день, а мне выпала карта скрипки.

А если всё из-за этого?

Если бы я не бросила заниматься скрипкой, может, стала бы известным музыкантом? Блистала бы на сценах Парижа и Милана…

Что ж, если так, если баба Мара мне дала шанс со своим браслетом изменить своё будущее – я выдержу скрипку. Как бы мне ни было скучно.

Завязав на спине пояс передника, я решительно вышла в гостиную и предстала перед мамой с футляром от скрипки в руках.

– Ну вот, так лучше?

– Лучше, Ляля. Только сегодня у тебя с головой совсем не всё в порядке, – поджала губы мама. – Ты косы заплетать собираешься? Будь добра, успокой меня. Ты же не хотела пойти на урок к Азалии Эдуардовне такой растрёпанной?

Косы… Чтоб их… Совсем забыла! Сколько лет уже ношу короткую стрижку, косы состригла в семнадцать, когда в институт поступила. Теперь чеши их заново, заплетай, банты вплетай, чтоб красиво и равномерно было…

– Валя, проследи, чтобы Ляля причесалась и позавтракала перед выходом, а я пойду приму ванну, – строго сказала мама и удалилась, поправляя бигуди на лоснящихся каштановых волосах.

– Садись, Алечка, покушай, – ласково отозвалась Валя и налила в мою любимую чашку слабенького чая. Я села со вздохом. Да, хорошо оказаться в детстве, но как же много в нём несправедливостей… Косы. Ненавижу косы! И скрипку.

Валя пристроилась позади меня с расчёской и принялась расчёсывать густые длинные волосы. Хорошая она всё-таки была, Валя, добрая. Сейчас и косы заплетёт, и банты красиво завяжет…

– В Карабахе всё ещё сложная ситуация, – пробормотал папа, перелистнув страницу газеты. – Никак не могут урегулировать… Нянчатся с ними, нянчатся. Кончать надо сюсюкать! Ввести войска и баста!

– Введут, – сказала я, отпивая чай. Есть не хотелось. – Всё равно там будет жарко ещё много лет.

– Алевтина, не вмешивайся во взрослые дела, – строго осадил меня папа. – Завтракай и на урок!

Я только плечами пожала. И правда, чего я выдаю ему события будущего? Всё равно ведь не поверит. А на урок опаздывать никак нельзя: Азалия Эдуардовна женщина слишком правильная и занудная. Пожалуется потом маме, а та меня будет пилить неделю!

– Хорошо, папочка, – ответила я, как покладистая дочь, и вскочила. Через пять минут, обувшись в лаковые чёрные туфельки без каблука, я вышла за дверь и спустилась по лестнице к двери.

Распахнула её – и мир открылся мне, полный света, солнечных лучей, зелени на деревьях, яркой травы на клумбах и местами ещё влажного от утреннего дождя асфальта. На карусели крутились двое мальчишек и девочка, ещё две девчонки в платьицах старательно рисовали мелом классики. Я вдохнула запах двора – почти забытый, я уж думала навсегда – и улыбнулась. Как же хорошо, господи!

Из-под дерева вскочила лежавшая там чёрная собака. Моя улыбка растянулась до ушей, и я присела на корточки, положив футляр на асфальт, и протянула руки, позвала срывающимся от радости голосом:

– Лимон! Лимон, лапушка моя! Иди сюда!

Сука потрусила ко мне, вывалив наружу длинный розовый язык. Шерсть на боках её свалялась, расчесать бы… А ведь красивая собака, непонятно – почему её выбросили, почему до сих пор не взяли домой? Я бы взяла, я всегда хотела! Тем более, Лимон была такая добрая и послушная, что позволяла себя тормошить даже самым маленьким детям. Никогда и ни на кого не огрызнулась, никогда не зарычала, только хвостом виляла, будто извиняясь за свой неухоженный вид.

Я погрузила пальцы в тёмно-серую шерсть на загривке и с наслаждением почесала. Собака вытянула голову, обнюхивая меня, глаза прикрыла от удовольствия. И заурчала, как кот Васька – утробно, низко, ласково. Меня затопило волной детского счастья. Как же было бы здорово, если бы мама позволила забрать Лимон к нам… Я бы с ней гуляла сама, кормила бы по часам, комнату бы убирала. Да что там, я бы в школе на одни пятёрки училась бы! Ради собаки…

– Алька! А ну отойди от псины!

Голос соседки с первого этажа заставил вздрогнуть. Лимон чихнула и отбежала от меня, остановилась поодаль и растянула пасть в собачьей улыбке. Соседка – дура старая. Но лучше пока с ней не связываться, а то маме наябедничает.

Со вздохом я сказала собаке:

– Подожди как я вернусь с урока, я тебе колбаски вынесу.

И пошла в подворотню, слушая, как скрипит, покачиваясь, футляр инструмента.

До дома учительницы музыки было рукой подать. Я шла, чуть ли не пританцовывая, и жадно разглядывала всё вокруг – машины, среди которых не было ни одной иномарки, дома ещё без подсветки и без ремонта, людей в такой смешной одежде. Смешной для меня, той, которая прожила двадцать лет в следующем веке. Но вот такие туфли, я точно помню, носились до середины девяностых. И мужские рубашки в клеточку… И причёски, причёски! Девочки в платьях и бантах, старшеклассницы уже со стрижками, ставшими раритетом.

А не опоздаю ли я?

По привычке поискала карманы, чтобы взять смартфон, но нашарила только фантик от конфеты «Белочка» в кармашке передника. Чёрт! Я и забыла, в каком я году! Какой смартфон, тут даже упоминать про него нельзя… Но зато у меня на запястье оказались часики. На правом. Почему я тогда носила их не на левой руке? Не помню. Из чувства противоречия, вроде бы. На часах было уже без пяти десять. А ну, Алька, бегом!

В подъезде учительницы пахло кошками. Это потом тут установят кодовый замок, сделают ремонт и покрасят стены в приятный серый цвет. А пока можно вычислять, кто с кем дружит, кто с кем встречается, а кто кого хочет побить, по надписям на побелке. Я легко взбежала на третий высокий этаж и позвонила в дверь с номером 15. Глянув на часы, выдохнула: без трёх минут, успела.

Глухие шаги с медленным перестуком каблуков раздались за дверью, щёлкнул замок, и я увидела Азалию Эдуардовну. Она в свою очередь оглядела меня, поджав губы, и заметила:

– Алевтина, мне кажется, в первый раз вы пришли без опоздания. Поправьте меня, если я не права.

– Я вроде никогда не опаздывала, – пожав плечами, ответила и спохватилась: – Ой, добрый день!

– Здравствуйте, Алевтина. Проходите, начнём урок.

Я прошла в зал двухкомнатной квартиры, где стояли дорогое пианино, стол с двумя стульями и сервант с хрусталём. Отдельно поближе к окну торчал пюпитр с уже разложенными нотами. Я привычно раскрыла футляр, вынула скрипку со смычком, вскинула инструмент к шее. Азалия Эдуардовна прошла до стула и расположилась на нём:

– Что же, покажите мне, как вы выучили домашнее задание.

Я похолодела. Чтоб мне провалиться, я же не знаю, какое задание мне задали в прошлый раз! Как будто снится кошмар: надо в школу собираться, а портфель не собран, уроки не выучила… И паника, паника! Азалия Эдуардовна подняла левую бровь, пристально глядя на меня. Я выдохнула. Вдохнула. Представила, что передо мной Лариса Пална из магазина, и решительно сказала:

– Я не выучила. То есть, наверное, выучила, но… Азалия Эдуардовна, скажите мне честно… Вы же честный человек, правда ж?

– Всегда считала себя таковым, – удивлённо ответила женщина. Я вдохновилась:

– А раз так, скажите: есть у меня шансы стать профессиональной скрипачкой? Такой, чтобы выступать на сцене перед большим залом?

Азалия Эдуардовна подняла и вторую бровь. Её голубые глаза, никогда особо не выражавшие тёплых чувств, окончательно похолодели, и учительница музыки ответила мне сухим тоном:

– Я всегда считала, что скрипка – это прежде всего для души, для развития… Для более тонкого восприятия действительности! А вы, Алевтина, разочаровали меня, думая лишь о славе и успехе!

– Тонким восприятием действительности, Азалия Эдуардовна, сыт не будешь, – сказала я с убеждением. – Мне думать нужно о будущем. Если вы скажете, что у меня нет таланта, что я никогда не стану знаменитой…

– Талант, деточка, это всего лишь треть успеха. Остальные две трети – это долгая и кропотливая работа, – ответила учительница, чуть повысив тон. Она не сердилась, а говорила громче, когда хотела донести до учеников что-то очень важное. Но этот постулат я уже знала. Мне бы какую-нибудь секретную информацию…

Я сложила пальцы на струнах и провела смычком по струнам. Извлечённый из скрипки звук оказался меланхоличным и грустным. Азалия Эдуардовна прищурилась:

– Хорошо, Алевтина. Давайте попробуем с вами сыграть нечто новое. Будьте любезны скрипкой показать, что у вас на сердце. А после этого я скажу вам, стоит ли продолжать работать…

Через час я вышла из квартиры в смятении. Музыка сердца оказалась несовершенной, глупо-визгливой и короткой. Но Азалия Эдуардовна отчего-то вдохновилась и принялась рассказывать мне, как улучшить мою мелодию, как сделать так, чтобы она звучала чище. И в конце занятия сказала, помолчав: «Если вы станете трудиться по шесть часов в день ежедневно, то из вас выйдет толк».

Шесть часов скрипки каждый день?

Я сдохну.

Но с другой стороны… Вдруг я стану знаменитой скрипачкой? И не придётся полы тереть в сетевом магазине! И никакой Ларисы Палны!

Надо менять свою жизнь прямо сейчас. Прямо в детстве. Не научили меня в детстве работать, упорно трудиться, идти к цели – значит, я научусь сама. Чёрт с ней, со скрипкой, буду терзать её по шесть часов. Но стану знаменитой скрипачкой!

И голову вскинула, задрала подбородок, будто бы уже стала ею. Выступает Алевтина Румянцева, лауреат премии имени Чайковского, народная артистка Советского Союза, народная артистка Российской Федерации…

Больше титулов себе я не успела придумать, потому что свернула в подворотню и увидела страшное зрелище. Двое мальчишек кидались камнями в Лимон. Собаку зажали во дворе, не давая убежать, и она только скулила, пытаясь спрятаться за деревом, за крыльцом, вжаться в стену. Мальчишек я не знала, никогда не видела, но они были старше и сильнее меня. Я приникла к стене, мысленно посылая им проклятия. Вспомнила эту сцену. Да, так и было…

Один из камней попал собаке в шею, и Лимон взвизгнула – удивлённо, испуганно, страшно. Она не понимала, почему всегда добрые люди, которых она любила всей душой, делают ей больно. А я не выдержала. Разве можно бить беззащитную собаку? Ведь она даже защищаться не смеет!

– А ну оставьте Лимон в покое! – крикнула и пожалела. Голосок звонкий, детский, совсем не требовательный, а какой-то даже жалобный.

Мальчишки обернулись, смерили меня взглядами. Потом переглянулись между собой, и тот, что повыше, угрожающе протянул:

– А тебе чего надо? Иди, не твоё дело!

– А вот и не пойду! – с ватными ногами и колотящимся сердцем рявкнула я, стараясь не показать, как мне страшно. – Это… Это моя собака! Не трожьте её!

– Скройся с глаз, малявка, – выкрикнул тот, что пониже, и замахнулся рукой. – А то щас так отделаем, что костей не соберёшь!

– Стыдно должно быть!

Я разозлилась. Я же взрослая тётка, я недавно воришку тряпкой гнала из магазина, неужели не справлюсь с вот этими хулиганами малолетними?! Перехватив скрипку двумя руками, как щит, перед собой, я двинулась на них, одновременно пылая праведным гневом и умирая от страха.

– А ну, пошли отсюда, а то как заору, соседи прибегут и уши вам надерут!

– Что-о-о?

В одно мгновение оба оказались рядом, и высокий толкнул меня в плечо так сильно, что я не удержалась на ногах и свалилась на асфальт подворотни. Маленький вырвал футляр из рук и с силой швырнул его о стену. Скрипка внутри жалобно тренькнула. Я закричала:

– Дурак, это же инструмент! Он дорогой!

В ответ меня пнули ногой в колено. Больно как! Я вскрикнула, шарахнувшись к стене, а маленький замахнулся кулаком. Я закрыла глаза, ожидая удара, но…

– Вы чё, обурели?

Я приоткрыла один глаз.

Мальчишки разом обернулись на голос, и маленький даже кулак за спину спрятал. Ещё один парень – постарше их, лет четырнадцати, смутно мне знакомый – стоял, опершись на стену плечом. Крепко сбитый, загорелый, словно даже обветренный, с ёжиком светлых волос, он щурился на моих обидчиков и улыбался, но улыбка его была опасной. Я отодвинулась ещё немного, вжавшись в грязную стену. Колено саднило, ныли ладони, стёсанные при падении об асфальт, но об этом лучше подумать потом. Как бы ещё драки ни случилось!

– А ну пшли отсюда! – парень сплюнул в сторону и сделал быстрое движение всем телом в сторону хулиганов. Те стартовали с места в карьер, обогнув меня и скрывшись на улице. А я, всё ещё не веря в своё чудесное спасение, посмотрела на парня. Он шагнул ко мне, протянул руку:

– Вставай. Испугалась? Ты с ними не связывайся, шпана они залётная.

– Они в собаку камнями бросались, – пожаловалась. Поднявшись, потёрла пальцами колено и зашипела от боли. Вспомнила, ахнув: – Скрипка!

За скрипку меня убьют! Она стоила каких-то безумных денег, не помню сколько именно, но папа, достав её, выглядел настоящим охотником, в одиночку завалившим мамонта. Я нагнулась, с опаской подняв футляр, присела на корточки, отщёлкнув застёжки. Парень заметил:

– Платье сзади порвала. Во мамка заругается.

– Скрипку б не сломали… – с дрожью в голосе ответила я. Открыла футляр и взяла инструмент, осмотрела со всех сторон. Боже, спасибо! Ни царапинки.

– Ну? Как? – поинтересовался парень. Я встала, показала с улыбкой:

– Целая!

– Ну и хорошо, – кивнул он. – Беги домой.

– Какое домой! Лимон надо посмотреть, эти гады в неё попали!

– Какой ещё лимон? – удивился он. Я отмахнулась:

– Собаку так зовут!

И пошла во двор, прихрамывая на правую ногу. Колено болело, но я хотела поскорее увидеть Лимон. Бедная псинка, испугалась, наверное, да и камнем получить – больно! Если ранили, нужно её отвести к ветеринару. Только где взять денег?

Лимон тоненько скулила под своим деревом, зализывая оцарапанную камнем заднюю лапу. Я приблизилась осторожно, вытянув руку:

– Лимон, Лимончик! Это я, Аля, дай посмотрю, где болит!

Собака глянула на меня, словно жалуясь, и отвернула морду. Этот жест я знала с лапушками: мол, делай всё, что надо, я тебе доверяю и не укушу. Присев над собакой, я принялась искать рану на шее. Нашла и приценилась – надо ли зашивать. Ранка была небольшая, но широкая, кровь сочилась медленно, потому что достать до неё языком Лимон никак не могла. Из-за плеча раздался голос парня:

– Надо перекисью залить и стрептоцидом поверх, чтобы подсохло.

– По-хорошему, её надо к ветеринару отвести, – вздохнула я. – Но у меня нет денег.

– Сиди тут, щас.

Он быстрым шагом направился в подъезд напротив моего. Значит, живёт тут. Как-то раньше я его не видела? Или видела, да не обращала внимания, потому что он старше года на три?

Лимон лизнула мою руку и снова принялась зализывать лапу. Я погладила собаку по лохматому боку, стараясь расчесать шерсть пальцами, сказала:

– Сейчас мы тебя вылечим, Лимончик. Не бойся, этот парнишка очень добрый! Он тебя не обидит.

Собака ответила по-своему, по-собачьи: прошлась языком по моей руке, ткнула носом под пальцы и нашла ссадины на ладони, деловито стала лизать. Лечила. Хорошая собаченька, умная, ласковая! Я буду не я, если не заберу её домой. Нельзя её во дворе оставлять!

Быстрый шелест кед по асфальту, и парень присел рядом, отпихнул мои руки:

– Дай-ка я. Смотри, цапнет!

– Не цапнет! Лимон не кусается! – возразила я, отводя морду собаки подальше от раны.

– А ты смелая, – усмехнулся парень, откупорив тёмный пузырёк. – Держи тогда, чтоб не испугалась.