Читать книгу Княжья травница - Ульяна Гринь, Юлия Гринченко - Страница 1

Ноябрь 5 число

Они пришли, когда сумерки накрыли лес, а луна ещё не взошла.

Варвары, как есть варвары: ни тебе доброго вечера, ни тебе можно войти… Сначала громыхали кулаками по тяжёлой двери, потом выбили замок и ворвались в избушку. Я тряслась от страха, но, когда увидела их головы в лёгких шлемах, успокоилась. Нет, ничего весёлого, конечно, не предвидится – что-то с князем или с кем-то из княжьего терема. А хотя бы не хазары…

– Собирайся, ведьма, светлый князь тебя требует! – гаркнул один из них – с порванной ноздрёй. Да, я видела его на княжьем подворье. Десятник. А ещё двое подхватили меня под локти и подняли на ноги. Я запротестовала:

– Аккуратнее! Пусти! Сама пойду.

Десятник кивнул. Меня выпустили. Я огляделась. Раз травница понадобилась, значит, кто-то серьёзно заболел. Середина осени, вроде бы рано для переохлаждений, разве что упал кто и голову расшиб… Надо взять всё, что возможно. Всё, что я могу взять. Потому что, если не хватит, придётся посылать одного из этих, а он разнесёт мне всю избушку в поисках нужной вещи.

– Мне нужно собрать травы, – сказала, ни к кому особо не обращаясь. – Подождите снаружи.

Отвернулась за мешочком, в котором носила свои ведьмовские причиндалы, и замерла, прислушавшись. Заразы! Эти солдафоны даже с места не двинулись. Топнув ногой, я рассердилась. Ах так? У меня есть верное средство, чтобы их напугать!

Уперев руки в боки, я прищурилась и тихо, но чётко начала:

– Бамбара, чуфара!

Десятник вздрогнул и отступил. В детстве я очень любила «Волшебника Изумрудного города» и всё ещё могла цитировать с любого места.

– Скорики, морики!

Вокруг меня образовалось свободное пространство.

– Турабо, фурабо…

Солдаты жались к двери, бросая жалобные взгляды на своего начальника. Я решила добивать. Взметнув руки вверх, провыла дурным голосом:

– Я нашлю на вас белый мо-о-ор! Лорики, ёрики!

Толкаясь в узком косяке, дружинники высыпали наружу. Десятник, как и положено шефу, покинул избушку последним. Я вздохнула, качая головой:

– Как дети, ей-богу…

Ладно, ну их. Взяв заплечный мешок, я оглядела стройные ряды склянок и кисетов. Сколько времени мне понадобилось, чтобы привести в порядок тот базар, который царил у прошлой травницы! Я всё перебрала, сортировала, расставила и разложила по полочкам. Полочки, кстати, своими руками сделала, чуть пальцы не отбила молотком…

Так, что мне может понадобиться? Я прищурилась, размышляя, и сказала:

– Заживить раны.

Несколько баночек вспыхнули почти сразу же – ярким зелёным цветом, медленно затухающим до блёклости. Я сложила их в мешок и сказала:

– Ожоги.

Кисет на нижней полке загорелся, как светофор, зелёным, а потом красным. Да, понимаю, надо быть осторожной в дозировке.

– Понос.

Нерешительный зелёный напомнил мне, что в здешних краях понос зовётся дриснёй. Ладно, я выучу. Не бейте травницу, она лечит как умеет!

– Боль… Сердце… Камни в почках… Чесотка…

Вроде всё. Собрала то, с чем уже сталкивалась при лечении. Закинув мешок за спину, вышла из избушки:

– Я готова.

Десятник смотрел с опаской. Но долг для него был превыше всего, поэтому он подвёл ко мне своего коня и кивнул:

– В седло, травница.

Икнув, я зажмурилась. Ненавижу ездить верхом! В этом сумасшедшем мире я могу смириться с чем угодно, но только не с надобностью карабкаться на лошадь…

Десятник вскочил в седло привычным движением, а потом подхватил меня под мышки и посадил перед собой. Я даже пикнуть не успела! Пикнула уже после, когда он навалился на меня, понукая лошадь, и обволок запахом конюшни.

– Эй, не боишься, значит, белого мора?!

– Все мы умрём, – философски буркнул десятник. – А лучше когда-нибудь от белого мора, чем сейчас от княжьева меча.

И пустил лошадь противной тряской рысью.

Счастье, что до города недалеко! Минут десять, но и их мне хватило, чтобы совершенно отбить седалище. Впечатляющих размеров ворота в высоченном, в три мужских роста, частоколе открылись будто по мановению руки, однако я уже знала, что для этого требовалась сила минимум четверых дружинников. Мы въехали на широкую улицу, выложенную досками, кое-где потрескавшимися от влаги и бесчисленных копыт. Я выглянула из-под капюшона плаща, крепко держась за луку седла. Что всегда удивляло в этом городе – огромные двух- и трёхэтажные терема, улицы, где могли спокойно разъехаться два грузовика, и люди. Как ни старалась, не могла вспомнить, видела ли я такую одежду на картинках в интернете. Женщины всегда в сарафанах до земли, увешанные бусами и оберегами, в платках, повязанных на меховые шапочки. Всё вроде русское народное, а другое. Чужое, непривычное, странное.

Сейчас, когда стало темно, на улицах зажгли большие факелы, и они освещали нам путь до самого княжьего терема. Обогнув его улочкой, десятник осадил коня и спешился, потом сдёрнул меня, как курицу с насеста, потащил к маленькой дверце в стене. Я подчинилась, только фыркнула, чтобы он меня услышал:

– Даже не с парадного крыльца!

– Моя б воля, тебя вообще не позвали б, – буркнул десятник, втолкнув меня в сени. Я даже не нашлась, что ответить, задохнувшись от обиды. И хорошо, что промолчала. Не стоит никому знать, что я не люблю местных жителей почти так же сильно, как и они меня. Впрочем, не люблю – это мягко сказано. Они меня боятся, а я их презираю.

Дружинник последний раз ткнул меня в спину – как раз в направлении к узкой лестнице, на ступеньках которой ждала дородная тётка в пышном сарафане и рогатой кике на голове, сбившейся на сторону. Она огляделась по сторонам, наклонилась ко мне и зашептала:

– Травница, травница, князю нужна пока, а потом ко мне заглянешь, а? Нужно мне зельице одно!

– Загляну, – процедила я сквозь зубы. Как пить дать, зельице ей нужно приворотное…

– А теперь, волей Сва, подымайся быстрее, ждут тебя с нетерпением!

Подобрав подол, чтобы не запнуться на крутой лестнице, я принялась подниматься по ступенькам. Запыхавшаяся служанка ползла сзади. Что меня ждёт, что аж в княжью горницу впустят?

Узким коридором мы пошли по анфиладе горниц, и прислужница отворила богато расписанную дверь. Пригнувшись, я вошла. В нос ударил запах свечей, пота, крови, удушливый запах смерти. Что у них здесь…

Я даже не закончила думать, как увидела на кровати роженицу. Это же княгиня… Бедная! В лице ни кровиночки. Конечно, вся кровь на простынях… Повитуха – сухонькая старушка – суетится в углу. Там свалены тряпки в крови, там дымятся пучки трав, погружая комнату в сизый туман. Где же ребёнок? Я огляделась.

Тяжёлая рука схватила меня за плечо.

– Травница! Лечи её!

Подняв лицо, я встретилась взглядом с глазами князя. Такие же тёмные и живые, как в тот день, когда я увидела его впервые, они смотрели гневно, будто это я была виновата в неудачных родах.

Князь, мой князь… Почему же ты сразу меня не позвал, зачем позволил жене мучиться… Как теперь спасти её?

Я дёрнула плечом, освобождаясь, шагнула к кровати. Протянув руки к роженице, медленно провела ими над животом. Уже не в первый раз я делала это, но всегда с восторгом. Все, буквально все внутренние органы вспыхнули красными очертаниями. Матка в огне, печень, селезёнка, правая почка… Левая ещё держится, пытается перебить зелёным алые всполохи, но ей осталось недолго. Переместив руки чуть выше, я почувствовала, как в груди рождаются обида, злость, досада, и к лицу приливает жаркая волна, грозящая превратиться в слёзы. Как жалко! Как жалко, что такая молодая девушка, едва успевшая познать счастье любви и семейной жизни, едва ставшая матерью, обречена!

В том, что княгиня умирает, не было никаких сомнений. Весь её живот был наполнен узелками метастазов. Даже если я удалю их один за другим, организм изношен до конца. Она не выживет, да и я рискую собственным здоровьем – тут на несколько дней работы… Я даже не стала искать саму опухоль. Незачем. Скорее всего, выходя замуж за князя, девушка уже была больна. Не повезло. В этом мире, в это время либо ты, либо тебя. В нашем мире можно и нужно бороться с раком, медицина придумала способы и лекарства. А тут… Увы.

Я сжала ладони в кулаки и отступила. Голос князя – удивлённый и злой – хлестнул, как плеть:

– Лечи её! Спаси мою жену!

– Её не спасти, я сожалею, – пробормотала, не оборачиваясь. Поверь мне, мой князь, если бы я могла… Я бы сделала это! Но уже слишком поздно!

Он шагнул ко мне – я ощутила это спиной – и схватил за плечи, развернул к себе. Глаза горели яростью и сумасшествием. Мне стало страшно, но всего на миг. Поэтому, когда он встряхнул меня, когда выхватил из-за пояса украшенный головой ягуара кинжал и приказал сквозь зубы:

– Лечи её немедля! Иначе я тебя…

Закричала в ответ, толкнув его в грудь изо всех сил:

– Я не могу! Убей меня, снеси мне голову, сожги, зарежь – я не смогу ничего сделать, чтобы спасти твою жену!

Воздух между нами накалился до такой степени, что поднеси свечу – и он взорвётся. Пальцы князя на рукояти кинжала побелели, зубы скрипнули, желваки на скулах двинулись вверх-вниз, а потом он отпустил меня, отшатнулся к стене, закрыл ладонью лицо:

– Как же теперь… Ни жены, ни ребёнка…

– Ребёнок! – вспомнила я, словно меня ударили. – Где ребёнок?

– Умер, – бросил князь, махнув рукой куда-то в угол. Я шагнула к повитухе:

– Покажи ребёнка!

– Преставился младенчик, – прошептала та. – Владыка всезнающий Велес-зверь заберёт его в своё подземное царство и даст другую жизнь…

Дура! Я оттолкнула повитуху и склонилась над крошечным ребёночком, измазанным в крови. Его даже не обтёрли… Девочка, маленькая, сморщенная, с тоненькими, как веточки, ручками и ножками. Я обняла ладонями воздух над ней, надавила, чувствуя кожей, как он уплотняется, как звенит и дрожит, зажигая органы младенца зелёным. Блёклым, в серый, но зелёным! Лёгкие не дышат, шея пульсирует красным, сердечко размером с абрикос бьётся редко, слишком редко… Но мозг не пострадал, ещё пока не пострадал… Пуповина не обрезана, на другом конце послед… Надо спасать малышку!

Пальцами я разгладила два сморщенных комочка – вверх, вниз, вправо, влево. Распрямляйтесь же! Коснулась шейки, провела по трахее, которая светилась светлым оливковым всполохом, и та вдруг вспыхнула ярко и весело. Сердце… Нажала, ещё раз нажала. Погладила. Ткнула чуть сильнее. Ну же, давай! Живи, девочка! Дыши! Ты должна дышать! Нет ничего, что тебе мешает теперь, я всё поправила, всё отремонтировала!

Ребёнок слабо запищал, словно котёнок мяукнул. У меня отлегло от сердца, я вытерла пот со лба и прикрыла глаза.

– Ведьма, – с тайным страхом шепнула повитуха. – Возьми отцову рубаху, заверни младенчика.

– Зачем? – спросила сквозь зубы.

– Родовая сила в отцовой рубахе.

– Оботри хоть, – я с сомнением бросила взгляд на стиранную-перестиранную вышитую по подолу и рукавам длинную мужскую рубашку. – Кровь смой.

– Опосля! Сейчас пусть силы наберётся. Глянь, оживила ж… Ведьма и есть ведьма.

Я досадливо поморщилась. Поверь мне, бабуся, я не выбирала свой дар. Никто не спросил меня: эй, детка, не хочешь ли немного волшебства в твоей жизни? Ладно, пусть шепчутся, пусть ненавидят меня от страха, сейчас для меня главное – спасти княжью дочь.

Льняная ткань обволокла девочку, укутала, как будто материнское чрево, я осторожно прижала малышку к себе, баюкая. Она дышала часто, плохо, но дышала. Повернувшись к князю, я улыбнулась призывно:

– Посмотри на свою дочь, светлый князь. Она жива. Дай ей имя.

Он взглянул на меня, на умирающую жену. Глаза князя почернели, он глухо сказал:

– Займитесь княгиней.

И вышел из горницы. Нет, его можно понять, но в чём виновата девочка? Я отогнула уголок рубахи, погладила новорождённую по щёчке и сказала ей тихонечко:

– Твой папа обязательно полюбит тебя, кроха. Пусть твоё имя будет Отрада. Вот вырастешь и будешь солнышком для всех!

Повитуха толкнула под локоть:

– Помоги покойницу обмыть, ведьма.

Я бросила взгляд на роженицу. Та дышала тяжело, с натугой, словно всё больше и больше погружалась в пучину смерти. Но дышала. А её уже покойницей назвали…

– Кормилицу найди для девочки, – велела повитухе. – Да поскорее. Да чтоб чадо только родилось, надо хорошего молока!

– Уж найду, найду, – заворчала, обидевшись старуха, приняла младенца из моих рук. Я только плечами пожала. Мне до её обидок как до Луны…

Я присела рядом с умирающей, взяла её за руку. Прости меня, княгиня Слада, я ничего не могу для тебя сделать… Только быть с тобой до самой смерти. Облегчить твою боль. Травы мои ни к чему, нет там таких сильных обезболивающих. И опухоль тоже не убрать.

Вздохнув, я погладила пальцем её ладонь. Женщина мелко дрожала всем телом, несмотря на духоту в комнате. Холодно ей… Я развязала завязки её рубахи и бросила сидевшей в углу прислужнице:

– Помоги переодеть её.

– Велес-батюшка, да уж ей всё одно… – та отложила штопанье и тяжело поднялась. – Пущай уйдёт с миром в подземное царство!

– Не перечь мне! Помоги лучше.

Вдвоём мы переодели умирающую, перестелили простыни, и я накрыла женщину тёплым одеялом, подбитым мехом. Каждый миг я чувствовала её боль, прожигавшую внутренности, и сердце сжималось от жалости. Эх, будь что будет, не могу видеть, как она мучится!

Положила руки на живот, всё ещё растянутый и дряблый после родов, очертила круг, пытаясь поймать средоточие боли. Опухоль была в желудке. Как только выносила ребёнка? Ведь есть не могла нормально, наверное, всю еду возвращала… Я погладила опухоль, представила, будто она противное и злобное животное, сказала ей про себя: «Оставь её, не боли, дай умереть спокойно, ты уже добилась своего». И гладила это маленькое чудовище, пока оно рычало в глубине тела, пока не успокоилось и не отступило, не уснуло. Боль стихла, прекратив терзать измученную роженицу, и та вдруг открыла глаза. Невидящие, они уставились в потолок, женщина с трудом облизала потрескавшиеся, искусанные губы и прохрипела:

– Где… ребёнок…

– Здесь, княгиня, не беспокойся о ней, – тихо сказала я.

– О ней… Это девочка… – упавшим голосом ответила Слада. – Как жалко…

– Хорошая, здоровая девочка, слава Мокоши! – улыбнулась я, пытаясь подбодрить умирающую мать. – Она вырастет и станет красавицей, как ты.

– Жалко… Не дала сына князю, – женщина глянула на меня влажными от слёз глазами и спросила: – Как назвала?

– Отрадой.

– Хорошее имя.

– Хочешь подержать её?

– Нет. Не надо… Пусть так, пусть совсем меня не помнит…

Она сжала мою руку, вцепилась в неё так, что стало больно. Я стиснула зубы, чтобы ничем не выдать этого. Слада шепнула из последних сил:

– Позаботься о ней, ведьма… Я тебе её доверяю…

Усилие далось ей нелегко, и княгиня прикрыла глаза. Грудь её поднималась всё реже и реже, смерть душила, не давала дышать. Я молча прогнала вставшие в глазах слёзы. Ещё никогда на моих руках никто не умирал. А в меде говорили, что первую смерть не забываешь… Конечно, такое не забудешь.

Княгиня угасла в один миг. Просто вдохнула с натужным хрипом и больше не выдохнула.

Я разжала её пальцы, вытянув свою руку, встала. Подумав, накрыла ей лицо одеялом, вытерла слёзы. Где там этот Велес, когда придёт за ней? Опаздывает… И усмехнулась. Я же не верю в этих богов! Я ни в каких богов не верю. Ни рая, ни ада нет. И женщина в кровати – теперь уже просто мёртвое тело. А я свою работу сделала, мне пора возвращаться в лес.

Повитуха баюкала обмытую и спелёнатую девочку на руках, и я, взявшись за саквояж, сказала старухе резко и весомо:

– Отвечаешь за неё головой. Проверю!

И вышла из комнаты.

Поскорее на свежий воздух! Поскорее надышаться осенним лесом и прелой листвой, запах которой высвобождается при каждом шаге! Поскорее вернуться в свой новый дом, к которому я уже худо-бедно привыкла… Там сухо, тепло, аромат свечи мешается с ароматом зверобоя, ромашки и мяты, подвешенных в пучках под потолком. Там моя кружка чая…

Но, когда я запуталась в переходах и, под испуганные взгляды челяди, покинула терем с парадного, высокого и богато украшенного резными фигурками, крыльца, увидела стоявшего над перилами князя. Он опирался ладонями на балясины и просто смотрел вдаль, на уходящее зарево заката. Горизонт над лесом горел пожаром, и я подумала: завтра будет ветер. Хотела уже пройти мимо, но не смогла. Приблизилась, встала рядом, избегая касаться рукавом рукава. Мне не нужно было его касаться, уже этой близости хватало…

– Умерла?

Вопрос прозвучал неожиданно, и я кивнула, потом спохватилась, ответила:

– Да.

Он молчал, как будто ему нужно было время, чтобы осознать, поэтому добавила мягко:

– Она отмучилась.

– Почему она умерла?

– Княгиня болела. У неё была смертельная болезнь. Никакие силы этого мира не смогли бы спасти её на этой стадии.

– А раньше? Ты смогла бы, травница?

Я покачала головой:

– Не здесь, не травами. Там, откуда я родом, такие болезни лечат, но не всегда успешно. Княгиня хотела дать тебе ребёнка, поэтому жила… Но сегодня болезнь убила её.

– Ты должна была спасти её, – гневно бросил он и отвернулся так, что я не видела его лица. Князь, мой князь… Я не всемогуща.

– У тебя осталась дочь, люби её.

– Мне нужен сын! Мне нужна была жена, чтобы родить сына! Я позвал тебя, потому что ты спасла меня! Ты должна была спасти и её тоже!

– Прости меня, светлый князь, – покаялась неизвестно отчего. Мне показалось, что сейчас ему нужно только это – только знать, что виноват кто-то другой. Пусть это буду я. Пусть…

– Уходи, ведьма!

Он выплюнул эти слова почти с ненавистью. Моё сердце отозвалось болью. Он никогда не полюбит меня… Никогда не посмотрит с нежностью, никогда не возьмёт за руку. Никогда не поймёт, как сильно я люблю его!

– Прости, – пробормотала ещё раз и отошла.

Спустившись по ступенькам, двинулась в сторону ворот. Слёзы застилали глаза, и я шла, нащупывая дорогу ногами. Как всё обернулось! Зачем я попала сюда, зачем? Все меня ненавидят и боятся, ни друга, ни подруги, даже пожаловаться некому, даже поплакаться на чьём-то плече не могу! Проклятый мир! Проклятое время, где нельзя спасти умирающую женщину…

В ладонь ткнулось что-то мокрое. Я вскрикнула от неожиданности и, вытерев глаза, опустила взгляд.

Бурый пёс смотрел неотрывно круглыми карими глазами. Я невольно улыбнулась:

– Привет, Буран. Давно не виделись.

– Давно, – согласился он, как всегда, без слов. – Провожу.

– Да я сама дойду, не впервой!

– Провожу, – упрямо повторил пёс. – Ночь.

– Ну пошли тогда, – усмехнулась, проходя в отворенные передо мной ворота. – Но я не буду с тобой говорить, прости, мне нужно помолчать.

– Молчи, – с лёгкостью согласился Буран. – И я молчу.

Ступив на дорогу, ведущую к лесу, я вздохнула. Что ж всё так плохо-то? Сегодня тот самый день, когда просто нужно напиться, чтобы забыть хоть на одну ночь. А когда нечем напиваться, это не жизнь, а смех один. Чем я заслужила это попадалово?