Читать книгу Пока смерть не обручит нас 2 - Ульяна Павловна Соболева - Страница 3

Все это время она стояла там у столба. Дрожащая, мокрая, в полном неведении, что с ней будет дальше. Я кивнул Чарльзу, и тот понял меня без слов.

– Куда увести, Ваше Сиятельство?

– Пока что в темницу. Там безопасней будет, а там посмотрим. Глашатого ко мне позови. Немедленно!

– Уже стоит за дверью. Ожидает.

– Усилить охрану замка. Выставить дозор по периметру.

– Понял.

– Выполняй.

Он вошел в мои покои весь мокрый, с дрожащим подбородком, и я протянул ему приказ, подписанный королем.

– Зачитаешь его перед толпой. В краске и в цвете. Если мне что-то не понравится, я тебя там сожгу, ясно?

– Д-д-да, Ваша Светлость!

– Иди!

Подошел к окну и отодвинул тяжелую штору, глядя на эшафот и на связанную Элизабет. За горло словно тисками схватили. Она голову подняла и на дождь смотрит, на небо. Промокшая насквозь, такая маленькая, худенькая, стянутая веревками посреди обугленного хвороста. Захотелось пыхнуть огнем на всю толпу, собравшихся внизу. Спалить к дьяволу за то, что посмели желать ей смерти.

– Внимание, жители Адора! Эта женщина не является Элизабет Блэр. Произошла ошибка. Ведьму уже настигла Божья кара. Именем короля подписан приказ о помиловании.

– Ложь!

– Как же так? То она, то не она?

– Мы не дураки!

– Блэр это! Я ее в лицо знаю!

– Конечно, Блэр! И дождь она наслала, чтоб огонь погасить!

– Простые смертные такими красивыми не бывают! Ведьмааааа!

Не бывают, и это немыслимо, как ей удавалось оставаться настолько ослепительной, будучи униженной, связанной и напуганной. Что даже там, на костре, под проливным ливнем Элизабет Блэр притягивала к себе взгляды и заставляла всех смотреть только на нее, сгорая от ненависти и восхищения.

– Приказы короля не обсуждаются! Покиньте площадь и займитесь своими делами! Элизабет Блэр уже была сожжена на этой площади!

– Не была! Мы знаем, что там была другая! Знаееем! Люди не идиоты!

– Герцог хочет трахать ее! Она его окрутила, вот почему!

Я сдавил руки в кулаки, продолжая смотреть, как Элизабет отвязывают от столба, набрасывают ей на плечи накидку и уводят под стражей, и я всем телом ощущаю, как меня разламывает на куски, я своим разумом больным понимаю, что не могу отступиться от ведьмы этой. И ненависть моя к ней больная, на любовь похожая, то ли любовь похожая на ненависть. Она там горела минуты, а я поджариваюсь каждый день. Нескончаемо.

Да, был соблазн превратить всю эту одержимость в пепел, но это ведь ничего не изменит. Даже если ее не станет, я продолжу корчиться в адовых муках, помноженных на боль от ее потери. Вот и послан к черту народ, честь, совесть, память. Все полетело в бездну. Она моя олла, а я на коленях. Проигравший изначально каждую бойню и опустивший голову к ее маленьким ступням. Если бы она знала об этом, то втоптала бы мое лицо в грязь или размозжила об камни своей ненависти ко мне.

***

– Вы ведь знаете, что теперь будет.

– Могу предполагать.

– Она начнется рано или поздно.

– Начнется. Я знаю.

Задернул штору и вернулся к столу, осушил кубок и поставил на стол, избегая смотреть Гортрану в лицо.

– Но пока что у нас мир. Усиль охрану замка, отправь в дозор в два раза больше людей. Пусть патрулируют город утром, вечером и ночью. Охрану к мосту и разведку на границу.

– Карл хитер. Он ударит тогда, когда мы не будем ожидать.

– Либо не ударит совсем.

– Я бы на это не рассчитывал.

Гортран стал напротив меня и сложил руки на груди. Он был бледен, и под глазами виднелись черные круги. Не спал. Знал, что что-то сегодня произойдёт.

– Что ты предлагаешь?

Советник усмехнулся и отвел взгляд. Теперь он смотрел на огонь.

– То, что я предлагал, вы не сделали. – резко обернулся ко мне. – Если бы она сгорела, все проблемы решились бы!

– Какие? Король отрекся бы от рудников? Или забыл бы, что у меня все права наследия трона? Горючая смесь и огонь поблизости, рано или поздно оно бы рвануло.

– Адор бы окреп, и люди были бы на вашей стороне!

– Они и так на моей стороне!

– Нет! Люди возмущены, напуганы, настроены против вас.

Я обернулся к советнику и облокотился на стол одной рукой.

– Я хочу, чтобы все, кто говорили, что узнали ее, были мертвы.

Гортран побледнел еще сильнее.

– Думаете, никто не поймет, что им закрыли рты?

– Не надо много думать. Делай, что я сказал!

– Хотите держать их в страхе, да? Вот ваша стратегия?

Каждое его слово, как пощёчина или удар под ребра. Настолько сильные, что меня чуть ли не швыряло от каждого из них. Потому что прав, потому что, ДА, я закрывал рты. Засыпать землей всех, кто мог причинить ей зло. Прямо или косвенно.

– Страх – это прекрасный стимулятор. Страх держит в узде самых борзых и сковывает яйца самым смелым. И не важно какой именно страх. За себя или ближнего. Едва они поймут, что, если слишком много говорить, можно остаться без языка или без головы – слухи стихнут.

– Или народ восстанет!

– У меня есть армия – я подавлю восстание!

Говорил и чувствовал отвращение сам к себе. Ради чего? Ради кого? Ради сучки, которая даже ни разу не улыбнулась мне, не посмотрела с одобрением. Ради сучки, которая меня ненавидит и любит другого! Ради нее я убиваю свой народ и развязал войну с Карлом.

***

В какой уже раз спускался к ней в подвал, спускался и ощущал, что трясет всего от предвкушения встречи. Отпустил стражника и подошел к клетке, глядя ей в глаза. Мокрая, босая, со спутанными волосами и невозможно прекрасная. Свернуть бы ей за это шею. Встала с соломы и смотрит на меня… в глазах застыли боль и слезы. Я подошел еще ближе, слыша, как бьется собственное сердце.

– Король помиловал тебя.

– Я слышала.

Ответила глухо, но ко мне не идет. Стоит там у стены такая же гордая, неприступная, чужая. Как же низко я пал, если пришел сюда… Зачем? Не знаю. Наверное, просто увидеть ее, убедиться, что живая, что не сгорела.

– Зря! – прохрипела она. – Надо было сжечь!

Щелкнул замком, открывая клетку, и шагнул к ней, хватая за руки и сдавливая ледяные запястья горячими ладонями. Вблизи ее глаза такие огромные, кристально-чистые светло-зеленые, как весенняя листва на рассвете. Не зря! Вытащу ее отсюда, спрячу подальше от глаз людских. Не отдам никому. Моя она. Мне обещана и моей ей быть до самой смерти. Возможно, моей. Ведь ее убить я не смог и вряд ли смогу.

– А как же твой Миша? Если сдохнешь, то не увидишь его!

И каждое собственное слово полосует по сердцу, будоражит, сводит с ума.

– Кто знает… может, именно смерть обручит меня с ним.

Сказала так обреченно и печально, что я задохнулся. Впечатал ее в стену изо всех сил, сдавливая хрупкие плечи, схватил за горло пятерней.

– Значит, ты не сдохнешь никогда! Замурую! Закую в цепи! В клетку посажу! Но ты будешь жить! Потому что мне принадлежишь!

– Принадлежу… тебе, – согласно ответила, и на глаза слезы навернулись, разозлив меня еще больше, как будто сожалеет о том, что принадлежит, как будто вся ее ненависть стала адской грустью, выматывающей мне нервы.

Не удержался, впился в ее мокрый рот губами. Изголодавшийся, растерзанный казнью этой, ревностью к неизвестному любовнику. Выдыхая ей в горло судорожно, сдавливая ей шею.

– Я сам… убью тебя сам… потом, – кусая нижнюю губу, затем верхнюю, – кожу сниму лоскутками, чтоб мучилась дольше. Изуродую тебя… превращу в чудовище… ты даже не представляешь, какие муки ада я для тебя придумаю… Элизабеееет.

Вдавил ее в стену, распластал собой по холодному камню, причиняя боль и согревая своим жаром. У меня как будто лихорадка и в голове мутно. Я слишком испугался, что она сгорит, и сейчас мне нужна была ее плоть, убедиться в том, что живая, наказать за мой страх и мою ревность. Попыталась вырваться, но я развернул ее спиной к себе и впечатал обратно в камень. Злой, растерянный, опустошенный пониманием, что творю из-за нее. В каком-то диком припадке нестерпимой жажды.

Задрал мокрое платье вверх, на талию, приподнимая ее ногу, пристраиваясь сзади, одной рукой сдавливая грудь, а другой доставая вздыбленный член, направляя в нее, чтобы одним толчком войти в ее тело. Застонала, закрывая глаза. Не сопротивляется, но и не отвечает. Ну и пусть. Плевать. Меня это не волнует. За жизнь надо платить… пусть платит мне своим телом. К черту ее душу. Пусть дарит ее своему проклятому Мише, который все равно ее не получит.

Вцепился зубами в нежный затылок, чувствуя, как бьет в нос запах мокрых волос и костра, как она пахнет моим безумием.

– Еще раз…, – толкаясь все сильнее и быстрее, – еще раз вспомнишь о нем вслух… пожалеешь.

Глубоко, яростно, спуская вниз мокрую ткань с груди, сдавливая голое полушарие, чувствуя острый сосок, упирающийся в ладонь. И мой член становится еще тверже, и возбуждение граничит с сумасшествием и с болью.

– Пожалею, – вторит мне, и с губ срывается стон, а я накрываю ей рот ладонью, чтобы ничего не сказала, чтоб не нанесла еще один удар. Яростно трахаю ее тело все быстрее и быстрее. Только наслаждение граничит с пыткой. А Элизабет голову запрокинула и глаза мокрые то ли от слез, то ли от дождя закрыла, и я чувствую, как ее плоть сжимает мой член сначала легкими судорогами по нарастающей, и первобытная похоть глушит все мысли. Плачет по нем и кончает со мной! Развернуть лицо к себе, наброситься на ее рот, сдирая стоны, вколачиваться, как ошалевший сильнее, быстрее, с дикой яростью пока, не забилась в моих руках, выдыхая жалобным криком, и я вторю ей рычанием, воем, изливаясь во вздрагивающее тело, наклоняя назад за волосы, терзая задыхающийся рот, кусая губы и делая последние сильные и быстро-хаотичные толчки, пока не распял ее на той стене, прижимая всем телом, зарываясь лицом в мокрые волосы, удерживая, чтоб не упала. Весь покрыт потом. Опустошённый своей страстью, слышу смрад гари – это моя гордость вместе с самолюбием потрескивают и скукоживаются, разлетаются в ничто.

Она ведь даже не представляет, чего мне стоила ее жизнь и чего еще будет стоить.

Отстранился от Элизабет, поправляя штаны, задыхаясь и чувствуя себя последним жалким идиотом. А она не оборачивается. Так и стоит у стены, упираясь в нее лбом, только спина уже не прямая, а согнутая, и пальцы, отливающие перламутром на фоне серых камней, дрожат, и их кончики испачканы кровью, а я понимаю, что она сломала ногти.

Ударил кулаком по стене рядом с ее головой, сдирая костяшки и чувствуя отрезвляющую физическую боль, отступил назад.

– Вечером тебя отсюда заберут.

– Мне все равно.

Ответила очень тихо, а я сжал пальцы в кулаки. Ей все равно. Сегодня будут резать, топить, ломать тех, кто знает Элизабет Блэр в лицо… а ей все равно. Бесчувственная дрянь. Развернулся и вышел из темницы, закрыл клетку на замок и, проходя мимо стражника наверху, прорычал:

– Головой за нее отвечаешь. Волосок упадет – тебя четвертуют.