Читать книгу Подонок - Ульяна Павловна Соболева - Страница 6

И никто и никто, никогда, никогда, 

Не заменит тебя, не подарит тепла. 

И никто никогда не заметит, что я 

очень сильно люблю, очень сильно тебя. 

Сегодня без тебя, неоправданно тяжело, 

Это больше чем просто боль, когда кто– то другой. 

С тобой, но не я. 

Это даже больше, чем ревность. 

Ведь, если ты не со мной, значит тебе так захотелось. 

И не повлиять на тебя, ни понять, ни сдержать. 

И как следствие – не обнять, у подъезда не ждать. 

Но… Ты загадочна как море. 

Намекала на что– то, но я ничего не понял. 

И выходит я дурак, потерял, как же так? 

Ты и не была моей, но хоть был шанс, а теперь никак. 

А кому– то повезло, он взял и просто подошел. 

А я ведь скромный как назло, может и хорошо. 

Но теперь я одинок, и что, что таких полно. 

Я хочу лишь одного, ее взгляда и далеко. 

Убежать, но все далеко не так как хочется. 

Была песня про любовь, а стала про одиночество.

(с) Леницкий. Очень сильно тебя

Сучка! Дрянная, мерзкая сучка!

Дом ее здесь! Нет у нее дома! Был да сплыл. Сама из этого дома сбежала. Подло, ночью с этим уродом!

Трясущимися пальцами сигарету достал, сунул в рот. Руки мокрые, зажигалка не работает. Психанул отшвырнул сигарету, раздавил мощной подошвой кроссовки.

В кармане трусы ее лежат и, кажется, прожигают там дыру. От одной мысли о них яйца в узел скручивает. Думал, прошло это все. Думал, что ненависть давно стерла все эмоции к этой…

Но они вернулись с новой силой. Как удар в солнечное сплетение. Да так, чтоб дыхалку свело, и диафрагма от судороги сжалась до боли. Рядом оказался, глаза ее увидел вблизи, и все, и пиз*ец!

Ему снова восемнадцать, и его ведет, как прыщавого девственника.

Безвольный, конченый слабак. Как и тогда… Ни хрена не изменилось. Она, сууууука такая, стала еще красивее. То же облако русых волос с нежным запахом ириса, те же прозрачные голубые глаза… те же розовые губы без косметики. Собрала волосы в дурацкий узел. Так и тянет содрать и посмотреть, как эти нежные пряди струятся по ее спине… как когда– то, когда подсматривал за ней. Бессчётное количество раз подсматривал. Фотографировал. Во сне видел.

Бедер ее ладонью коснулся и чуть не кончил. Мощно, быстро, унизительно и жалко. Как тот сраный, тупой подросток, который дрочил на ее фото, дрочил на все, что принадлежало ей. Даже, мать ее, на ее расческу. И ревновал. Бешено, адски, дико ревновал. К каждому столбу. К стульям, к столам, к подушке… Но больше всего к Богдану. Любил его, был предан ему и… ненавидел за то, что тот трахал эту дрянь. Каждую ночь. А он бился головой о стену с крепко зажмуренными глазами и на всю громкость врубал музыку, или на хер уходил из дома.

***

Ранее…

– Поможешь принести уголь из подвала? Буду жарить мясо на гриле!

Вбежала к нему в комнату, а он в одних джинсах стоит перед зеркалом, с футболкой в руках и прикидывает – пойти на их сраный пикник или нет. Резко к ней обернулся, увидел, как она на последнюю татуху его смотрит. Огромный череп волка на груди с розой в оскаленных зубах. Выпуклые кости на скулах как раз там, где его пресс, а пасть, со стекающей слюной, опускается чуть ниже пупка.

На ней короткое легкое светлое платье, похожее на футболку, голые ноги слегка загорели и манят взгляд. Длинные светлые волосы в косу заплела, а челка постоянно падает ей на глаза.

– Поможешь? Бодя еще не вернулся, а я хочу к его приезду все успеть.

– Да. Идем.

Отшвырнул футболку в сторону, а она губу закусила и замерла, когда он оттеснил ее к косяку двери и протиснулся рядом. ПахнУло чертовым запахом ириса. Она что купается в нем?

– Может, наденешь что– то? Там не так уж и жарко.

Посмотрела на его грудь и тут же взгляд отвела.

– Я тебя смущаю? Голых мужских торсов не видела никогда? Бодя тебя в одежде…

– Все! – оборвала, махнула руками. – Не помогай! Сама достану!

Развернулась и быстро сбежала по лестнице. Он за ней. Бл*… какого хера рот на замке не держится. Так и хочется гадость сказать. Унизить, обидеть. Сам не знал почему. Точнее, знал. Потому что с ее появлением он начал считать себя мразью. Потому что трахнуть невесту брата хотел. И не просто трахнуть… а быть с ней вместо него.

Светлое платье мелькнуло за дверью чулана, пошел следом, спустился по лестнице и остановился, во рту мгновенно пересохло, когда увидел, как она наклонилась за мешком с углем. Платье поползло вверх и обнажило ноги до трусиков. Скромные, белые без узоров. Обтянули обе ягодицы, и из– под резинок видны налитые полушария и прикрытая трикотажем промежность. У него встал. Мгновенно. Дыбом. Так, что в паху прострелило. Обернулась с мешком в руках. Нахмурилась. Быстро одернула платье.

– Сказала же, не надо!

– Сюда давай!

Выхватил у нее пакет и заодно ширинку прикрыл. Понес наверх. Бросил рядом с мангалом и быстрым шагом в дом, в туалет. Лбом к стене прислонился, член из штанов достал и, закусив губу, прокручивая перед глазами ее попку и длинные ноги, быстро дергал рукой, пока не излился в унитаз. Иначе не смог бы выйти. После взгляда на нее у него не падал. Стоял намертво. Только единственный выход – передернуть, как малолетка, и немного успокоиться.

Потом огонь разжигал, пока она мясо нарезала. Бегает в этом платье своем проклятом, ноги мелькают, то к груди прилипнет, обрисует лифчик, то ветер челку швыряет ей в лицо. Она пальцы облизывает, а Демон то на нее смотрит, то угли вертит, и ему кажется, что он сам на этих углях поджаривается.

Подбежала, улыбается. Что– то в тарелке притащила. А ему хочется, чтоб не подходила. Никогда. Даже на метр.

– Хочешь попробовать? Я сама баклажаны в духовке запекала. Кусооочек.

У нее была удивительная способность забывать все плохое. Как будто грязь отталкивается от ее кожи, волос, от ее розовых губ и исчезает. Не пристает к ней. Сколько бы мерзости ей не наговорил, все оставалось только с ним, а ее не касалось.

– У меня руки грязные. – буркнул в ответ и потыкал железной палкой в очаг.

– Открой рот.

Бл******дь! Его током прошибает от ее слов. От каждого долбаного слова.

– Нууу. Вкусно. Попробуй! Скажи – ааааа. Давай. Да. Вот так.

Послушно открыл, и она ему на язык положила кусочек баклажана своим пальчиком. Своим маленьким белым пальчиком с остреньким ноготком. Гребаные баклажаны. Он их с детства ненавидел. Запах не переносил. Но стоял и жевал, как идиот. И с ее рук съел бы всю миску. Или сколько она их там напарила.

– Вкусно? – и в глаза заглядывает. – Скажи, ведь вкусно?

– Съедобно!

– Нравится?

– Нравится.

Да, она ему нравится. Зверски нравится, до дрожи во всем теле, до боли в груди, до едких ожогов в животе. И ему хочется за это выдрать себе глаза, отрезать пальцы. Пальцы, которыми хотел бы тронуть хотя бы ее волосы. Вот эту пушистую прядь у виска. Убрать за ухо. Он так и сделал. Убрал.

А потом руку на очаг положил и обжег ладонь.

– Твооооою мать!

– Что? Обжегся? Где? Покажи!

Хватает его за руку, а он сопротивляется, отпихивает ее от себя. Чтоб не прикасалась. Но она – дура. Просто дура, потому что не видит, не замечает. Руку схватила, дует, потом за льдом побежала. Прикладывает и спрашивает все время:

– Больно? Я в аптеку схожу за спасателем. Потерпишь?

– Куда сходишь?

– В аптеку. Тут недалеко. Всего минут двадцать идти.

Идти? Она серьезно? Для этого есть специально обученные люди, которые метнутся, едва он им головой кивнет.

– Пройдет. Давай мясо будем жарить. Неси сюда шампуры.

– Да. До свадьбы заживет.

Смеется и сама челку за уши прячет.

– Я не женюсь.

– Та до твоей долго еще. До моей заживет.

Одернул руку.

– И когда у вас свадьба?

– В следующем месяце. Я как раз рисую приглашения. Для каждого свое. Индивидуальное. Хочешь, покажу?

Она реально считает, что ему это интересно? Что она там рисует? А его рот, его язык, его голос говорит какое– то совершенно тупейшее:

– Да.

– Мясо пожарим, и покажу.

На часы посмотрела.

– Долго его нет. Обещал быть к обеду. Ну ничего. Может, Ирина и папа твой выйдут на пикник.

Да уж. Выйдут. Ее деревенские салатики есть и шашлыки из дешевой вырезки с рынка. Мадам Ирина поедет устрицы жрать во французский Шато.

Смотрит, как она набирает в сотовом номер. Видимо, Богдану звонит. Но ей не отвечают.

– Ты… давно с братом говорил? – спросила обеспокоенно. – Я дозвониться не могу. Переживаю уже.

О нем не переживал никто и никогда.

– Да. Месяца три назад.

«Как раз тогда, когда он тебя привел к нам домой»

– Ясно.

Сунула сотовый в карман и пошла стейки переворачивать. Он отобрал у нее огромную вилку с длинной ручкой.

– Салатик порежь. Мясо мужчины жарить должны.

– Ну, хорошо. Пожарь. Ты круто смотришься с этими шампурами.

Удивленно на нее посмотрел.

– Да– да, я серьезно. Очень круто. Таким взрослым кажешься.

Дааа, ему хотелось казаться ей взрослым. Хотелось, чтоб вот так смотрела на него, чтоб улыбалась, чтоб не думала о брате.

Богдан не приехал на ужин. Она изо всех сил пыталась показать, что не расстроилась, что все хорошо. Ела свои стейки с баклажанами и салатом. Мачеха с отцом укатили в ресторан, а Демьян сидел там в беседке и жрал ее стейки. Потому что кто– то должен был их жрать. Потому что в ее голубых глазах застыли слезы, когда машина отца отъехала, и он даже не попрощался с ней. Ни он, ни мачеха, скривившая нос от запаха мяса. Оба сделали вид, что не слышат, как она бежит следом и зовет их на ужин.

– Он глухой после ранения, а она беременная. Беременные немного шизанутые все. Она мясо не ест, – соврал Демьян и пошел к столу, – меня накорми. Я ем.

– Угу… я пойду принесу пиво.

Ушла в дом и не возвращается. Пошел за ней. Отыскал где– то в коридоре, у окна. Стоит ревет. В сотовый тыкает пальцами тонкими. Когда Демьян подошел, вздрогнула, зажала телефон за спиной.

– Я… сейчас приду.

Внутри все скрутило узлом от вида ее слез, и захотелось двинуто Боде по морде за то, что не приехал.

– Та ладно. У него сборы. Приедет скоро. Бывает, их задерживают. Идем, я тебе кое– что покажу.

Никогда никого сюда не приводил. Это было его место еще с детства. На крыше у самого края. Когда жизнь казалась не просто дерьмом, а дерьмом в десятой степени, он уходил сюда и лежал, глядя в небо. Как будто всего мира больше не существовало.

– Там темно, – боязливо сказала она и посмотрела на мальчишку, – и пауки.

– Не волнуйся, они сами тебя боятся.

– Ты первый.

На сколько лет она его старше? На шесть? Но сейчас он чувствовал себя крутым и огромным, а ее маленькой и хрупкой.

– Давай руку, Мишка.

Брови девчонки удивленно поднялись вверх.

– Что? Не нравится?

– Меня отец так называл.

Подал ей руку и помог влезть на чердак. Его царство. Старые гитары, ноты, какие– то рисунки, стихи и много альбомов, которые мачеха хотела вышвырнуть, едва переступила порог дома, но Демьян выхватил из ее рук мусорный мешок и пригрозил, что, если она еще раз тронет фотографии, в мусорке окажутся все ее вещи. Для наглядности отправил туда несколько ее бл*дских платьев. На этом попытки навести порядок на чердаке закончились.

Михайлина наклонилась к гитаре и тронула ее пальцем.

– Играешь?

– Уже нет.

– Почему?

И глаза огромные в полумраке блестят. Как же одуренно от нее пахнет. Так пахнет, что ему невыносимо хочется принюхаться, зарыться лицом в ее волосы, в ее шею.

– Вдохновения нет.

Наклонилась и подняла его рисунок, потом смутилась.

– Это…это я?

– Похожа?

На альбомном листе простым карандашом набросок девушки с собакой. Она сидит на корточках и гладит пса.

– Да… я тогда в первый раз к вам пришла.

И все. И пи*дец в его жизни тут же начался. Пришла, чтоб разодрать ему сердце напополам. Пришла, чтоб брата ненавидел, себя, ее и всех вокруг.

– Челси… как жалко.

Гладит пальцем рисунок, собачью морду. Вот– вот заплачет. Он руки в кулаки сдавил и молчит. Сука– мачеха. Никогда не простит ей этого. Специально ворота открыла и дала Челси сбежать со двора. А потом…потом только тело, сбитое машиной, нашли.

– Можно я себе возьму?

Кивнул, а сам взгляд отвести не может с овала ее лица, с изгиба шеи, с длинных ног. А она вдруг альбом с фотографиями схватила и открыла первую страницу.

– Ой, а это ты? Совсем мааленький? А это кто? Красивая такая… Это мама ваша?

Отобрал альбом и зашвырнул на старый стол.

– Я тебя не в моих архивах копаться притащил. Идем.

Схватил за руку и насильно вытянул на крышу.

– Ооох ты ж! – вскрикнула, когда увидела усыпанное звездами небо. – Как здесь красиво.

Он опустился на колени, а потом улегся на спину и закинул руки за голову.

– Когда вот так лежишь, кажется, что летаешь и вокруг ничего нет.

– Да?

Посмотрел на нее и судорожно сглотнул слюну. Снизу снова были видны ее ноги, попка и даже голая спина. А она вдруг опустилась рядом и тоже улеглась на спину.

– Точно. Словно летаешь. Дём…, – вздрогнул… а вот так его мама называла. Она нарочно, да? Словно знает, куда влезть и за какое болезненное место тронуть, – а где ваша мама?

– Называй меня Демон, поняла?

– Нет, – отрицательно покачала головой, – это другие думают, что ты демон. А ты нет. Ты Дёёёёма. Просто никто не знает, какой ты.

Хотел возразить, ляпнуть что– то мерзкое, но она вдруг за руку его схватила:

– Смотрииии. Ты видел? Звезда упала! Тааам. Вон. Еще одна.

У нее теплые, тонкие пальцы. И от ее кожи исходят заряды электричества по всему его телу. И вдруг до дикости захотелось вот так вечно лежать с ней рядом. Чтоб волосы сплетались, чтоб пахло ирисом, чтоб она руку его держала в своей и показывала в небо.

– Мама умерла…три месяца назад.

– Она рядом. – сплела пальцы с его пальцами. Так невинно. Ничего особенного в этом жесте, ничего сексуального, а его подбросило, затрясло. – Когда папа умер… нам отдали его тело и открывать не разрешили. Я больше всего плакала о том, что последний раз видела его очень давно, и теперь он никогда не будет рядом со мной. Я ошибалась. Он всегда здесь.

Она прижала ладонь к груди, продолжая удерживать его другую руку.

– Когда я хочу увидеть его во сне, я просто зову, и он приходит.

– Мама…ушла добровольно. Вряд ли она здесь рядом. Она приняла решение рядом не быть.

Большой палец ее руки нежно прошелся по его ладони.

– Мне…жаль.

– А мне нет!

И бросил ее руку.

– Захотела уйти и ушла. Она всегда так делала. Уходила от трудностей.

– У людей бывают разные причины поступить так или иначе, а нам никогда не узнать истину. Ведь мы – не они. Моя мама после смерти младшего брата приняла решение стать живым трупом. Она не ела, не вставала, не ходила. Когда– то я злилась на нее, не могла простить. А сейчас я понимаю, что она просто слабая… она сломалась от горя.

– У тебя нет родителей?

– Нет… только сестра. Она в детском доме. Когда мы с Богданом поженимся, я смогу ее забрать….

Внизу послышался скрип покрышек, и она подскочила.

– Бодя приехал.

Да, бл*. Приехал. Музыка на всю громкость, дверцей со всей дури стукнул. Михайлина тут же вылезла на чердак, потом вниз по лестнице побежала.

А он там, наверху остался. Но голоса их слышал хорошо, отчетливо.

– Я все приготовила, как ты хотел. Я целый день занималась этим пикником. А ты не приехал!

– Я был занят.

– Я приготовила мясо, я старалась я…

– Не истери. Я реально был занят. Иди ко мне. Ко мне иди, говорю.

Дальше голоса стали слышны менее отчетливо, потом стихли совсем. Какое– то время они молчали, а он лежал, сильно зажмурив глаза и стиснув кулаки. Он знал, что они трахаются. Нутром чуял, и хотелось выть и орать.