Читать книгу ГЕРОИ И ГЕРОИНИ - Ульяна Сомина - Страница 3

Молчание (размышления кого-то)

Замолчать – значит не врать, не теребить незажившие раны, не приставлять к виску собеседника пистолет, не прощать и не просить никогда и никого.

Что ты знаешь о молчании? Да, что ты вообще можешь знать о нем?! Оно наступает внезапно или преднамеренно, бывает неуклюжим и робким, а иногда – резким, словно противник на дуэли бросает вызов, держа револьвер наготове.

Я перечеркиваю молчанием твою жизнь. Страницу за страницей, строчку за строчкой, игнорируя знаки препинания. Ты же упиваешься им, как терпким вином и просишь еще. Я вижу твои жадные глаза, они умоляют меня помолчать. Застыть безмолвной статуей над тобой. А ты будешь благоговеть, преклоняться, как поклонялись наши отцы этому забытому теперь старику – отцу революции. И я буду точно так же, как этот старик, беспомощно и бесполезно взирать на все вокруг, что движется, меняется, развивается и погибает. Зачем? Зачем я молчу? Я не хочу такой судьбы! Тогда в предвкушении свободы, я произношу два слова, банальных и простых: «Забудь меня».

Мне надоело молчать, впору закричать, освободить легкие для новых звуков, составляющих новые слова. Ах да! Слово «люблю» так и не слетит никогда из моих уст по отношению к тебе. Потому что, если я опрометчиво произнесу его, смысла в моих пустых речах больше не будет. И я буду вынужден замолчать навсегда. Стать твоим монументом, безмолвной статуей, каменным идолом… Твоим…

Четыре года назад

Нотка грусти… Пахнет летом: еще юным и неокрепшим. Хотя по календарю оно еще не наступило. Май…

Комната пропитана этим запахом, он проникает в нее через распахнутое окно. Из окна виден город – полусонный и какой-то вечно уставший. Не помогают даже люди, бродящие бесцельно по улицам и скверам.

Тоска… Комната служит декорацией к ее жизни. Бежевые обои, ковер над кроватью, книжная полка, стол, шкаф с вещами и хламом… Все это вмещает в себе она. Это и есть она… Сидит на полу, скрестив ноги, думая о лете.

Вот уже несколько дней почти каждую ночь девушке снится один и тот же сон. Реальность, зажатая в объятьях первой любви. Последняя встреча, морщинка на переносице, хмурый взгляд, широкая ладонь на хрупком девичьем плече и небрежно брошенные слова напоследок. «Забудь меня», – сказал самый близкий для нее человек. Просто возьми и забудь. Выброси рисунки, фотографии, сотри память, перечеркни чувства. Она-то думала, что «мы» – это навсегда. Оказалось, что у счастья есть срок годности. И право беспощадно дробить местоимение МЫ на Я и ТЫ.

Смеркалось… Она обняла колени и посмотрела в окно. Стены давили, пытаясь одновременно уберечь и оставить здесь навсегда, задавив своей тяжестью. Уничтожить. Наверное, потому что девушка именно здесь возвращалась к одним и тем же мыслям, изводившим, мешающим жить и дышать. Здесь она дышала летним воздухом в конце весны…

Все мысли были размеренны, взвешены, но в той же степени непонятны и сумбурны. Отрицание всего и принятие одновременно.

И она рисует. Рисует долго. Лица, жесты, эпизоды из жизни. Рисует людей, животных, цвета и запахи. Она помнит. И не хочет ничего забывать. Здесь – жизнь. Где-то ее, где-то придуманная ею. Иногда эта грань становилась почти незаметной.

Рисунки (из первых уст)

На самом деле я никогда не умела рисовать. Все началось с переходного возраста и маминых истерик. Мама непонимающий человек, она из тех людей, кто гнет свою линию. Поэтому любые шаги на пути к формированию собственного мнения, – не совпадающего с ее – это скандал. В детстве она умудрялась раздавать подзатыльники за несогласие со «взрослым и умным человеком».

В лет четырнадцать все накалилось до предела. Как общеизвестно – это тот возраст, когда хочется все отрицать, ничего не брать на веру и никогда не соглашаться со старшими, а особенно с «предками». Не скажу, что я была ярой бунтаркой, но и паинькой меня назвать было трудно. Именно в этом возрасте я примкнула к какой-то популярной субкультуре. Ни с какими подозрительными компаниями не связывалась, сходила с ума в одиночку. Таким образом выражала своеобразный протест, «давала» пощечину маминому вкусу. Одежда мрачных тонов, браслеты с шипами, ремни, извечные кеды и значки с черепами. И даже сигареты – куда без них! Заядлым курильщиком стать не удалось, но несколько попыток было.

Тогда-то и началась эпопея с рисунками. Потребность возникла внезапно, в полночь, я схватила листок и начала изображать чей-то силуэт. Получилось вполне сносно. Дальше – больше. Изрисовала не один блокнот. И ничего конкретного – просто образы, наброски, незначительные детали. Силуэт у окна, широкая ладонь на моем плече, взгляды. Образы приходили неожиданно и чаще всего ночью. Словно заходили в гости, посидеть, поболтать за чашечкой чая.

Это намного позже я стала рисовать цельные картинки. Но это уже из жизни, все увиденное мною, осознанное.

Мама не одобряла моего увлечения. Она считала, что я бездарно порчу бумагу и вообще маюсь дурью. Мать была не романтичной особой, скорее практичной. И считала, что любое искусство – пустая трата времени и безделье. Не знаю, откуда в ней было столько желчи и глупости.

Отец сбежал от нее после пяти лет брака. На прощание чмокнул меня в нос и сказал:

– Солька, крепись!

За что получил очередную порцию упреков. Дело в том, что такое необычное имя дала мне мать. Ее звали слишком просто, как ей казалось, – Галя. Поэтому имя для единственного ребенка она подбирала с особой тщательностью. И никому в нашем доме не позволялось называть меня иначе, как Соломия.

Папа при расставании позволил себе нежно обозвать маму «командиром в юбке».

– Лучше быть командиром в юбке, чем болваном и тюфяком в штанах, – не осталась в долгу родительница.

Раньше отец ее побаивался и предпочитал не перечить. Но теперь брак распался и терять было нечего.

– Заметь, это ты меня своими гестаповскими повадками таким сделала. Учитывай свои заслуги, дорогая.

– Значит, это я работаю за гроши и пасу задних? Или, может быть, обжимаюсь с секретаршами во время обеденного перерыва?

Мама с папой работали в одной фирме. Родительница достигла некоторых карьерных высот, а отец оставался рядовым сотрудником. Понятное дело, что это било по его самолюбию.

– Рядом с тобой я перестал чувствовать себя мужчиной, – вот и все, что он сказал перед тем, как уйти, хлопнув дверью напоследок.

Мать осталась стоять в прихожей с каменным лицом. Любила ли она его? Или ее непримиримый нрав перечеркнул это светлое чувство?

Несмотря на молодой возраст (она родила в восемнадцать лет), вышла замуж родительница только через десять лет после ухода отца. Он же сразу после развода женился на секретарше Оле и был счастлив в браке.

Ломать, ведь не строить. А мать перла напролом, сметая все на своем пути, не обращая внимания на чувства других людей.

Нет, лучше бы она не выходила замуж и никогда не становилась другой. Женственной, мягкой, податливой… Не со мной, а с ним. И для него.