Читать книгу Вниз по реке к морю - Уолтер Мосли - Страница 10

Квартира, где я живу, находится прямо над офисом. Потолки тут тоже высокие, два великолепных окна, выходящих на оживленную улицу с отреставрированными фасадами, а на окнах – от потолка до пола – темно-красные занавески из легкой ткани, каким-то неведомым образом изготовленной из бамбука. По ночам я открываю занавески и не забочусь о том, что кто-то подсмотрит за тем, что происходит в моей комнате. Зевак ослепит свет уличных фонарей. Вся квартира, собственно, и состоит из одной большой комнаты и уборной. Там отличная, утопленная в пол ванна, в комнате – огромная двуспальная кровать на невысоком постаменте и стол красного дерева, которому уже больше ста лет.

Я включил настольную лампу, оставив остальную часть комнаты утопать во тьме, и открыл полную документов сумку, которую принесла мне Уилла.

Либо сама Уилла, либо ее босс обладали незаурядным организаторским талантом. Сверху на кипе бумаг лежала синяя папка, в которой была вполне систематизированная информация по защите Свободного Мэна (он же Леонард Комптон). Тут были данные о его личной жизни, политических делах, о работе, о военном опыте, а также обо всех событиях, предшествовавших той ночи, когда убили офицеров Валенса и Прэтта.

К странице с оглавлением была приложена фотография девять на двенадцать – улыбающаяся темнокожая женщина средних лет. Улыбка обнажала золотой зуб – один из верхних передних, – а в глазах отражались и ум, и уверенность. Под фото красной лентой струилась подпись: Джоанна Мадд. Наверняка Уилла Портман поместила туда это фото потому, что исчезновение мисс Мадд само по себе заслуживало отдельного расследования.

Когда Мэн еще носил имя Леонард Комптон, он служил в армии в чине старшего сержанта и был рейнджером. Много заслуг было на его счету и много медалей, что по меньшей мере давало намек на его храбрость и патриотизм. Отслужив в армии, он поступил в Городской колледж, а потом и сам стал школьным учителем в Верхнем Манхэттене. Там он усердно трудился, стараясь, чтобы его воспитанники – и мальчишки и девчонки – не попали в беду.

Леонард писал статьи для маленькой местной газеты, которая называлась «Призыв народа». Начал он с того, что делился воспоминаниями из своего военного опыта, но время от времени попадались и истории преступлений, совершавшихся по отношению к молодым людям в черных кварталах Нью-Йорка. В какой-то момент он примкнул к группировке «Бродвейских братьев по крови», а может быть, сам ее основал. В группе было пятеро мужчин и две женщины.

Таня Ларк была одной из самых успешных находок Мэна. Она была убийцей из банды, которая запугивала всех, кто имел неосторожность попасться ей на пути, пока Мэн не показал ей, что злобу и насилие можно пустить на благо общества.

Грег Лоуман работал охранником в «Трикстер Энтерпрайсез» – компании, производившей игрушки и входившей, по сведениям Брауна, в различные технологические концерны. Лоуман состоял в НАБР – Национальной армии борьбы с расизмом – и был твердо уверен в том, что каждый американец имеет полное право на самозащиту.

Кристофер Карсон, он же Кит, отсидел шесть сроков в тюрьме, по большей части за грабежи, при одном из которых Прэтт его и взял.

Сон Мали – африканист, который верил, что рано или поздно революция разорвет Соединенные Штаты на части. Работал он слесарем.

Ламонт Чарльз был самым скользким из «Бродвейских братьев». Подозревался в соучастии, но его так и не осудили. Везучий настолько, что это похоже было на мистику, и такой великолепный игрок в покер, что его пускали играть только с определенными профессиональными игроками из Атлантик-Сити и Лас-Вегаса.

Лана Руиц – доминиканка – перерезала горло своему сутенеру, когда тот спал, и при этом как-то умудрилась убедить судью в том, что это была самозащита. С фотографии смотрела очень красивая темнокожая женщина, которая даже на камеру улыбалась с очевидным вызовом.

Дела у «Братства» и вовсе не задались. И Лоумана, и Карсона, и Мали убили в течение полутора лет, предшествовавших перестрелке, в которой погибли Прэтт и Валенс. Ламонта Чарльза ранили, но он выжил и теперь вековал век паралитиком в доме инвалидов на Кони-Айленд. Лану Руиц осудили за вооруженное нападение и попытку убийства, а Таня Ларк и вовсе пропала с радаров. Для воинствующей политической группировки это был полный провал, даже при самом радужном раскладе.

Далее следовал длинный список свидетелей, которые заявляли, что погибшие полицейские были замешаны в криминальных делах; а двое из них утверждали, что полицейские первыми открыли огонь по Мэну. Их показания были практически идентичны, но оба затем отказались от них с разницей всего в три дня.

Среди аргументов, выдвигаемых Брауном, об этом не было ни слова, но я все равно не мог взять в толк, с чего бы это бывшему Леонарду Комптону вздумалось напасть на полицейских – одному на двоих. Он был снайпером, а они – тренированными профессионалами. Так почему бы ему не залечь на какой-нибудь крыше и не снять их аккуратными выстрелами прямо при исполнении?

Да и зачем вот так бросать дело, даже если клиент мог все-таки быть виновен? Адвокаты должны работать с законом, их не должно волновать, что правильно, а что – нет.

Кажется, я прочел порядка четырехсот страниц, когда заметил, что уже пять утра. Пора было ложиться, но приведенные доказательства дали мне обильную почву для размышлений. Что если Адамо Кортез на самом деле никакой не полицейский из Нью-Йорка? Может быть, это его псевдоним, а может, он тайный информатор?

И именно в тот момент я понял, что возьмусь за оба дела. И за свое собственное, и за дело Свободного Мэна.

О да, я был рожден стать следователем. Для меня это словно складывать трехмерную правдоподобную головоломку, которая сложится в точную копию фрагмента реального мира.

Из нижнего ящика своего древнего стола я вытащил две стопки бумаги пастельных оттенков: одна – синяя, другая – розовая. Это был мой способ наметить очертания того, что два расследования могут идти разными курсами, но потом соединиться. Раньше в своей работе я, бывало, использовал и пять различных цветов.

А теперь мне заплатили двести пятьдесят долларов, чтобы я провел восьмичасовой рабочий день, выясняя, есть ли смысл вести эти два расследования. Путь мне был открыт, потому что никто не знал, что я задумал.

Для начала я вытащил из верхнего ящика стола белый лист бумаги и озаглавил его «Общие элементы».

Первый вопрос, актуальный для обоих дел, заключался в том, нужен ли мне напарник.

Я подумал про Глэдстоуна Палмера. Он мой друг – в этом никаких сомнений. Он отправился в Райкерс и обеспечил мне безопасность в одиночке. А когда я надрывался по семьдесят часов в неделю, работая охранником в двух местах одновременно, он одолжил мне денег, чтобы я мог основать собственное детективное агентство, а потом и первых клиентов ко мне направил. А еще Глэд знал, как работает Управление. У него были свои люди в каждом здании и дорожки к каждому капитану, да и к большинству простых солдат Управления полиции Нью-Йорка. Его участие было бы попросту бесценно, а если… если ему удастся помочь мне смыть позор с моего имени, то он, вероятно, и себе откроет дорогу к дальнейшему продвижению по службе.

Однако его сильные стороны одновременно были и слабостями. Он действительно знал всех более-менее значимых игроков и на полицейском поле, и вне его, а значит, он может быть привязан к тем людям, которым мне придется нанести вред. Прибавьте ко всему мою попытку очистить имя предполагаемого убийцы полицейских – и это когда он признается, что спустил курок… это уж точно не будет моему другу на руку.

Другой вариант – патрульный первого класса Генри Торнео. Он родился на Гаити, и его отец когда-то попросил меня помочь ему подготовиться к поступлению на службу. Я сопровождал парня на всех этапах, сам научил его пользоваться компьютером, поэтому Генри получил те навыки, которыми не владели большинство курсантов. А когда он приступил к службе, я наставлял его во всем, начиная с общения с его капитаном и заканчивая работой с системой файлов. И я же объяснил ему, какие законы можно обойти, а какие священны.

Единственное, что от него требовалось, – это никому не раскрывать, что я не просто старый друг его отца.

Генри позволял мне покопаться в базах данных, но взять в напарники на эти два дела совсем молодого, да вдобавок недавно женившегося полицейского – это было слишком.

Больше никто из полицейских на эту роль не подходил, поэтому я позволил себе расширить зону поиска. За годы работы я познакомился с полудюжиной коллег, но ни с кем из них я не общался настолько близко, чтобы полностью довериться в таких серьезных вопросах.

Солнце уже выглянуло из-за здания банка, что находилось через дорогу, когда я подумал о Мэлкворте Фросте. Мэлкворт, больше известный как Мэл, был жестоким преступником.

Мэл много чего наворотил в своей жизни. Он грабил банки, убивал конкурентов, пытал кого-то, подкладывал бомбы и был членом весьма опасных группировок, совершивших некоторые из самых громких грабежей двадцать первого века.

С этим преступным элементом я познакомился, когда ФБР поручило группе городских полицейских прикрыть «дыры» в той сети, что они расставили на банду Байронов. Тед и Франсуа Байроны были прямо-таки виртуозами криминала. Они спланировали и провернули как минимум восемь ограблений банков, в которых взрывали внутренние стены, чтобы добраться до хранилища. И на подобные дела они всегда брали с собой парня, подобного Мэлу, на случай если придется драться.

Дело было в начале четвертого утра в среду в одном из центральных банков на 56-й Западной улице. Я сторожил сливную решетку в боковом подъезде на углу 63-й, так как федералы сказали, что она может стать одним из путей бегства преступников. Я был один, ведь они не предполагали, что кто-то уйдет настолько далеко, и потом, за каждого из головорезов – живого или мертвого – была назначена награда в двадцать пять тысяч.

Я слушал обратный отсчет по защищенной линии, к которой были подключены все участники. А в три ноль девять раздался взрыв. И шестерых из семерых налетчиков тут же повязали, даже стрелять не пришлось. О том, куда подевался седьмой, завязался разговор. А я оставался на посту, потому что такова была моя работа. Я всегда выполнял свою работу до конца – конечно, если на пути не попадалась женщина.

Через тридцать две минуты после взрыва решетка чуть приподнялась. Я наблюдал, скрытый тенью, и пока не вмешивался.

Я мог бы вызвать подкрепление, но тогда преступник наверняка успел бы уйти. Я мог прострелить ему икру или стопу, я мог бы его и убить, но очень уж это было мне не по душе. Поэтому я дождался, пока из-под земли высунулась рука и тут же защелкнул на ее запястье один браслет наручников, а второй мгновенным движением пристегнул к тяжелой металлической решетке. Потом я приставил ствол своего табельного пистолета к голове появившегося из-под решетки человека и сказал:

– Давай-ка сюда другую руку, и лучше бы, чтоб в ней ничего не было.

За этот арест я получил медаль «За особые заслуги» из рук самого шефа полиции. И ФБР вызывало меня к себе в офис, где начальник особого отдела пожал мне руку.

Однако все эти почести были забыты, когда Мэлкворт оказался в суде. Шестерых прочих судили вместе, но, поскольку Мэл был пойман один и достаточно далеко от места преступления, его адвокат Юджиния Поток сумела убедить присяжных рассмотреть его дело отдельно.

Прежде чем мне предстояло дать показания, прокурор побеседовал со мной, а также очень интересовался, не слышал ли я, чтобы обвиняемый признавался в сопричастности к преступлению. Прочие члены банды отказались дать показания друг против друга, и Мэл – тоже.

Я же не знал ничего кроме того, что видел своими глазами. Но еще раньше, с самого начала своей карьеры полицейского, я был убежден, что всегда буду придерживаться духа и буквы закона. Закон был моей скрижалью.

Мэлкворта оправдали, а меня перевели в ночной патруль на Стейтен-Айленде, где я и проработал следующие три года.

Время шло. Я успел побывать в тюрьме, посидеть в карцере, вылететь с работы. Неудивительно, что я совершенно забыл о Мэлкворте. И вдруг два года назад, когда я, как обычно, сидел в офисе, смотрел в окно и вспоминал заключение, раздался звонок.

– Мистер Оливер, – проговорила в интерком Тара Грэндсил, предшественница Эйжи.

– Да, Тара?

– К вам мистер Джонсон.

– Кто?

– Говорит, что хочет обсудить с вами одно дело.

Разумеется, я подумал, что мистер Джонсон – просто еще один потенциальный клиент. Я и не знал, что им окажется тот самый человек, которому я был обязан тремя годами вахты на Стейтен-Айленде.

– Пропустите его ко мне, – сказал я, засовывая в карман пистолет просто на всякий случай.

И когда Мэлкворт Фрост вошел в мой кабинет, я чуть не схватился за оружие. Но посетитель улыбнулся и протянул руки, показывая пустые ладони.

Я нажал на кнопку интеркома и произнес:

– Надо наменять мелочи.

– Хорошо, – ответила Тара. Это был наш с ней код, означавший, что ей надо уйти.

– Что ж, здравствуйте, мистер Оливер!

– Здравствуй, Мэлкворт Фрост.

– Зовите меня Мэлом, как все друзья.

– Я тебе не друг.

– Может, и так, – отозвался он. – Но я – ваш друг. Можно мне присесть?

Я обдумывал ответ чуть дольше, нежели это было прилично, но потом сказал:

– Конечно.

Он был одет в свободный серый костюм, который одновременно не стеснял движений и мог сойти за деловой.

– Чем могу быть вам полезен?

– Я только что ограбил троих ребят на улице Жюли, – сообщил он так, будто это был ответ на мой вопрос. – Это мое второе и последнее признание.

Костюм не соответствовал образу Мэла. Мой посетитель выглядел опасным – подтянутый, с ровным загаром и темными глазами, которые наверняка пленяли женщин. Руки у него были тяжелые и мускулистые.

– Ты что, купил смертельную таблетку и собираешься совершить суицид? – поинтересовался я.

– Один из подельников выстрелил мне в спину, когда мы проворачивали дело в банке, – проговорил Мэл. – Прямо вот сюда, за какую-то гнусную одну пятую от шестнадцати процентов, – он с отвращением покачал головой.

– И что, он теперь где-то в городе?

– Нет, – губы Мэлкворта Фроста изогнулись, и от этой ухмылки мне стало не по себе. – Когда дело было сделано, он стал встречаться с моей подружкой.

– Так может, дело было вовсе не в одной пятой от шестнадцати процентов?

Мэл улыбнулся, затем ухмыльнулся снова:

– Они должны были с нею встретиться в «Резном столе», это такое местечко в северном Чикаго. И вдруг его кто-то застрелил, попав прямо в глаз.

– Все это общеизвестно?

Вместо ответа он продолжал:

– Сначала полицейские спасли мне жизнь, а потом не сумели посадить за решетку. Деньги из того банка достали у меня из кармана! Но адвокат сумела доказать, что это не я их туда положил. У меня в кармане был нелегальный пистолет. Если бы это всплыло – одного этого факта хватило бы, чтобы упрятать меня на двенадцать лет. Но им пришлось об этом умолчать, иначе они сами бы попались на горячем.

Я обратил внимание, в какой позе сидит мой гость. Ноги его были широко раскинуты, а еще он подтянул незанятый стул и положил левую руку на его спинку. Правая лежала у него на колене. Создавалось полное ощущение, что он чувствует себя как дома, прямо-таки наслаждается жизнью, словно миллиардер.

Он выбрал точку где-то у меня над головой и уставился туда с явным оттенком превосходства или даже иронии.

– И что же из этого следует? – поинтересовался я, пока он окончательно здесь не обжился.

– Мне дали пять лет, и с первого же дня меня держали в изоляторе.

Должно быть, меня передернуло, потому что по лицу уголовника скользнула улыбка, и он едва заметно кивнул.

– Меня это почти сломило, – продолжал он. – Почти. Помню, как кричал днями напролет. А потом – плакал. Но однажды утром – то есть я думаю, что это было утро, потому что я тогда проснулся, – ко мне вернулось спокойствие духа, и я смог подумать о своей жизни. Я вспомнил в подробностях все – от средней школы до того, как попал в одиночку. И знаешь, что я обнаружил?

– Даже не догадываюсь.

– Что за все это время ты один обошелся со мной по-честному.

– С какого хрена? Я тебя арестовал за попытку ограбления банка.

– Ты мог подстрелить меня. Мог дать по башке крышкой от того люка. И как пить дать, ты мог на суде упомянуть, что я каким-то образом обмолвился об этом деле в банке. Поверь, я уж знаю, как взбеленилось твое начальство, когда ты этого не сделал и не стал лгать.

Мэл подался вперед, положив обе руки на бедра.

– Так ты приехал из самого Иллинойса, чтобы сказать мне спасибо? – спросил я.

– Я тебе уже сказал, – проговорил он, – я назад в тюрьму не собираюсь. Я вернулся, чтобы возобновить свое торговое дело. И еще сказать тебе, что если когда-нибудь тебе понадобится помощь – обращайся, я твой должник.

Это было для меня исключительно важно, ведь редко кто видит во мне то же, что и я вижу, глядя в зеркало. Может, Мэлкворт и был злодеем, но это свой злодей.

Впрочем, делиться с ним этим соображением я отнюдь не собирался и вместо этого спросил:

– А что у тебя за дело?

– Часовая мастерская.

– Неужели?

– Мне было четырнадцать лет, когда меня хотели отправить в колонию за оскорбления и побои. Судья предложил мне выбор – колония или специальная программа дополнительного образования. Я выбрал второе и стал учиться делу часовщика у маленького еврея по имени Гарри Слэткин, который держал мастерскую на Черри-Лейн. Он очень многому меня научил. Позже я применил эти знания, изготавливая бомбы, но в свободное время изучал часы.