Читать книгу Остров на Птичьей улице - Ури Орлев - Страница 3

Я проснулся. Папа сидел на полу. Рядом с ним горела свеча. Я совсем не выспался и не досмотрел сон, который мне снился. Зевнув, я хотел заснуть обратно и попробовать узнать, чем там в моём сне всё закончится. Иногда такое получается, если не просыпаешься до конца. Мама говорила, что так бывает, главное – не смотреть в окно. Сейчас окно было плотно занавешено, потому что светомаскировка, да и на улице была темень.

Но я почему-то забеспокоился. Что папа делает на полу? Он возился с какими-то железками. Я слышал, как они позвякивают. Папа протирал их и внимательно осматривал. И тут он заметил, что я сел в кровати. В первый момент он прикрыл эти железки ладонями, будто хотел утаить от меня какой-то секрет. Но я сразу увидел, что там у него. Я успел разглядеть рукоятку и спусковой крючок. У папы есть пистолет! Я окончательно проснулся. Неужели он собирается убивать немцев?

Мама не вернулась. Она пошла в другой район, гетто алеф[1], проведать товарищей из сионистской организации[2] и больше не вернулась. Это было неделю назад. Или десять дней – я не считал. Считать было слишком грустно. Сначала мы думали, что её забрали для работ где-то поблизости. Потом – что её отправили на несколько дней куда-то далеко. В конце концов мы начали подозревать, что её увезли в Германию. Но людей, получавших оттуда письма через Красный Крест, было очень мало, и никто даже не знал наверняка, написаны эти письма по-настоящему или под диктовку.

Папа несколько секунд смотрел на меня, а потом убрал ладони, которыми пытался закрыть детали разобранного пистолета. Я уже было открыл рот, чтобы задать вопрос, но он приложил палец к губам. Может быть, из-за Гринов, которые спали в соседней комнате, – у нас с ними была общая квартира на две семьи. Я слез с кровати, подошёл и уселся на полу поближе к свече.

– Это настоящий пистолет? – спросил я шёпотом.

– Да, – ответил папа и улыбнулся.

Конечно, я и так это понял. Просто поверить было очень трудно. Я не слышал, чтобы хоть у кого-нибудь из наших соседей был пистолет. И вообще, если в гетто у кого-нибудь и был пистолет, то таких людей – по пальцам одной руки пересчитать. Всего, может, двое или трое. По правде говоря, я ничего про это не знал. Потому что такие вещи хранились в секрете, детям уж точно никто их не рассказывал.

– Что ты с ним делаешь?

– Чищу, смазываю, держу в боевой готовности на всякий случай.

– Ты будешь убивать немцев?

– Да, – сказал папа.

Мне стало страшно.

– Завтра?

– Нет, – сказал папа, – не волнуйся.

Папа не собирался открывать мне свой секрет и рассказывать о пистолете, хотя я всегда помогал ему во всём. И когда мы строили бункер с Гринами. И когда устраивали тайник – только для нас – из досок на чердаке. Не говоря уже обо всём том, что мы с ним чинили и делали дома. Но когда стало ясно, что его секрет больше не секрет, папа сразу перестал сомневаться и согласился показать мне, как эту штуку разбирать и собирать, как чистить и смазывать, чтобы всё работало идеально.

– Где ты научился?

– Когда-то давно я был солдатом, – ответил папа.

– Ты мне не рассказывал.

– Это был не самый лучший период в моей жизни, – сказал папа. – Правда, меня тогда быстро взяли в сборную по боксу, но другие евреи всякого там натерпелись, и мне было больно и обидно за них.

Пистолет у папы был итальянский, «беретта» с магазином на семь патронов. Папа вытащил их один за другим и объяснил мне, как они устроены.

– Я научу тебя стрелять из пистолета, – вдруг сказал он после некоторого молчания, будто ждал, пока решение созреет в нём окончательно.

И я научился. Если кто-нибудь разбудит меня посреди ночи и спросит, я смогу сразу, без запинки, сказать: итальянская «беретта», модель 1934 года, калибр 9 миллиметров, длина ствола 92 миллиметра, общая длина 149 миллиметров, вес 680 граммов.

После того раза мы с папой по ночам нередко сидели вдвоём на полу и я разбирал и собирал нашу «беретту», а папа показывал мне, как взводить курок, как снимать пистолет с предохранителя – всё по порядку. Ещё он учил меня целиться. Папа ложился напротив меня, держа в руках вырезанный из картона кружок, потом я целился в дырочку, которая была проделана в центре кружка, спускал курок и говорил: «Бум!» А папа в это время смотрел через эту дырочку, куда направлено дуло, и говорил, попал я или нет.

– Наступит день, – сказал папа, – и эти уроки, может быть, спасут тебе жизнь, Алекс. Кто знает, как и когда закончится эта война.

Он вздохнул. Война шла уже три года, и это была Вторая мировая война. Мой папа ещё не успел забыть Первую. Как-то раз он сказал, будто бы в шутку:

– А тебе, мой мальчик, посчастливится увидеть и Третью.

Я не понял, что на самом деле он хотел этим сказать: он надеется, что я доживу до тех времён? Или просто что эта война – не последняя? Я спросил его, и он объяснил, что, когда закончилась Первая мировая война, все думали, что она будет последней. Но вот уже опять идёт война. С той только разницей, что в Первую мировую не убивали евреев. Ну, то есть их не убивали только за то, что они евреи. Тогда они служили в армиях разных стран и воевали в разных местах по всему миру, и их убивали на войне точно так же, как убивали других солдат. И, может быть, евреи даже убивали друг друга. Кто знает. У родителей моего папы, то есть у моих бабушки и дедушки, в ту войну дома жили немецкие офицеры, и они никому ничего плохого не сделали. Так странно об этом думать. Они просто забрали у бабушки с дедушкой все дверные ручки из меди и другие медные штуки, чтобы потом отлить из них пушки. А один из этих офицеров даже ухаживал за тётей Луней. Бабушка ужасно сердилась. Как так вышло, что раньше они были людьми, а теперь?.. Папа не мог это объяснить. Может быть, поэтому никто вначале не хотел верить, что немцы действительно отправляют евреев на работы в лагеря и уничтожают их.

Мы с папой жили в общежитии для работников верёвочной фабрики, которая производила верёвки и канаты для немецкой армии. Папа каждый день вставал с рассветом и шёл на работу. Я прятался на чердаке, а иногда папа прятал меня внизу, в бункере. Это зависело от того, какие слухи ходили по гетто. А иногда через крыши и тайные дыры в стенах квартир папа проводил меня на территорию фабрики и оставлял внизу, на складе. Тогда мне было не так скучно, и к тому же папа был совсем рядом. Барух-кладовщик учил меня вязать узлы из верёвок и говорил со мной обо всём на свете. Я уверен, что старый Барух был такой же мудрый, как царь Соломон. Но даже ему я ни словечка не сказал про пистолет. Ведь я поклялся папе, что буду молчать.

Я не знал, но, оказывается, пистолет был всегда с папой. Папа под одеждой приладил на плечо ремень с кобурой и носил пистолет под мышкой, не снимая. Ночью – клал его под подушку. Папа не боялся, что немцы найдут у него пистолет. Ни одному немцу не могло прийти в голову, что у кого-то из евреев – хоть на фабрике, хоть на улице – может быть огнестрельное оружие. Они никогда никого не обыскивали, даже если собирали людей на площади для отправки в Германию, то есть в трудовые лагеря.

Старый Барух кипятил воду в маленьком электрическом чайнике, заваривал чай и следил за складом. Он записывал, сколько коробок с верёвками поступило на склад и сколько выдано со склада. Приезжала машина с немецким солдатом, и двое работников фабрики начинали грузить в неё коробки. Когда с машиной приезжал светловолосый немец, он угощал Баруха сигаретой. Но Барух никогда не предлагал ему чай. Когда приезжал рыжий немец, он орал на Баруха и заставлял его таскать коробки вместе с работниками. Ещё он иногда пинал Баруха. После того как машина наконец уезжала, старик утирал пот с лица и со вздохом опускался на стул. Затем ощупывал левую голень с внутренней стороны, примерно там, где кончался сапог, и бормотал что-то себе под нос.

Однажды я спросил его:

– У вас болит нога?

Он странно посмотрел на меня и, немного подумав, закатал штанину. Я увидел большой кухонный нож с широким лезвием – он был заткнут за голенище.

– Придёт день, и как минимум один немец ответит старому Баруху за всё.

– А у нас… – сказал я и прикусил язык. Ну надо же, чуть не проболтался! – …у нас нет такого ножа. А мне бы так хотелось иметь такой же! – нашёлся я, как закончить.

– Мал ты ещё для этого, – сказал Барух. – Но, я уверен, когда подрастёшь, будешь знать, что и как делать.

Убить немца было не так уж просто. Но вообще-то и не так уж сложно. Потому что ни один немец не мог даже предположить, что здесь, в гетто, его жизни угрожает хоть какая-то опасность. У немца, который приходил на склад, был пистолет в закрытой кобуре на поясе. Но пока бы он расстегнул кобуру и достал пистолет, Барух три раза успел бы его зарезать. Воткнул бы нож ему в спину, например, – и всё. Хотя это, конечно, не по-джентльменски. Но папа сказал, что в отношении немцев джентльменские правила не действуют. Хотя бы потому, что немцы сами постоянно их нарушают.

Но точно так же, как и Барух, папа не мог использовать пистолет. Только всё говорил, что когда-нибудь наступит день… Почему? Потому что если бы папа уложил из пистолета немца – на фабрике или на улице, – то другие немцы сразу бы убили большое количество народу – и женщин, и детей, всех без разбору, – просто чтобы запугать, чтобы никому не пришло в голову впредь делать что-то подобное. Это называется «акция устрашения». Вот никто ничего и не предпринимал – кому хочется брать на себя ответственность за жизни стольких людей лишь потому, что тебе приспичило убить одного жалкого немца?

Папа сказал:

– Мы не знаем точно, правда ли, что всех, кого отсюда увезли, немцы убили в лагерях.

А Барух сказал:

– Уже знаем. Я сам говорил с парнем, который сбежал оттуда. Я же тебе рассказывал.

Папа вздохнул. Ему хотелось верить, что мама ещё вернётся.

– Если ты так уверен, то почему ничего не предпринимаешь, а, Барух?

Отвечая на папин вопрос, Барух мне подмигнул:

– Потому что мне отведена важная роль. Я охраняю твоего сына.

Папа отправился работать. А мы с Барухом продолжили разговор.

Часто темой наших разговоров был Гитлер. Барух ни разу в жизни его не видел, зато читал много книг. В том числе книгу, которую написал сам Гитлер.

– Возьми, к примеру, Наполеона, – объяснял мне Барух. – Во время войн, которые он вёл, тоже погибло огромное количество народу. Люди мёрли от голода, от болезней. Но Гитлер – он строит фабрики уничтожения. Бойни, где людей хладнокровно убивают, как скот. Разница – огромная.

Сколько мы ни говорили про Гитлера, сколько я ни выслушивал его объяснения, Барух всегда заканчивал разговор одними и теми же словами: «Именно поэтому Гитлер проиграет войну, и его убьют как собаку, и страну его разрушат до основания, а имя его будет проклято на веки вечные».

Папа один раз сказал:

– Надо стереть память о нём, вычеркнуть его из истории.

– Нет, – возразил тогда Барух, – такие вещи нужно помнить, чтобы другие народы усвоили урок и понимали, что может произойти, если поставить во главе государства безумца. Чтобы другие народы знали, что в некоторых ситуациях даже детям может понадобиться умение обращаться с оружием.

Я незаметно посмотрел на папу.

Если бы мы с ним были рядом с мамой в тот день, то никто бы её никуда не забрал. Это точно. Даже если бы после этого немцы поубивали кучу людей.