Читать книгу Фунт лиха. Хроника отношений - В. А. Еремин - Страница 9

Теперь можно было ехать к фашикам, будь они неладны. Свидание с Надей откладывалось на неопределенный срок. По крайней мере, пока не вернусь из Питера. Но я особенно не переживал. Возможно, это тот случай, когда следует перетерпеть. Когда судьба сразу не бросает в омут, то потом не так уж очень хочется. Только в подобных случаях следует учитывать, что женщина не прощает медлительности.

Купив билет, последний раз подметаю двор возле дома. Первые четыре года жизни в Москве у меня кроме двух: участков была другая работа – в архиве. Там было достаточно много времени для писанины. Изредка по заданиям редакций вылетал в краткие, не больше двух суток, командировки. В штат меня не брала ни одна редакция. Сначала из-за отсутствия прописки. А когда прописка появилась – из-за отсутствия партийности. Не взяла даже газета «Лесная промышленность» и журнал «Клуб и художественная самодеятельность».

Хотя сейчас я был уже в штате редакции, мне все время казалось, что меня за что-нибудь выпрут, а найти работу в наше время… Ну и сказывалась привычка. Сколько я махал метлой (летом) и лопатой (зимой)? Семь лет!

Есть шутливый совет: в какую бы позу тебя ни поставила жизнь, стой красиво. Для того чтобы стоять красиво, нужно увидеть плюсы в самой некрасивой позе. Когда ты метешь двор, а на тебя из окон пятиэтажной общаги поглядывают девки, в этом есть важная работа над собой. Дворницкая работа учит смирять гордыню. Опуская себя в глазах людей, поднимаешься в собственных глазах. В этом есть особенный восторг.

И вот сегодня прощальная работа метлой. С некоторым лирическим томлением в сердце. Все-таки семь лет на таком поприще – это семь лет. Но жизнь моя сюжет-на. Было бы странно, если бы эти последние минуты закончились ничем.

На лавочке во дворе расположились двое хмырей. А я там уже подмел. И вот на земле полно окурков, а под лавочкой пустая бутылка. Ну и плевки, конечно, окурки. А на лавочке этой обычно сидели мамочки из общаги со своими колясками. И вот эти мамочки выходят из дома и что же видят?

Я очень спокойно, почти вежливо и уж точно совсем не грубо, попросил хмырей прибрать за собой. Зачем? Ведь понимал, что для них сделать это – ниже их достоинства. Проще было прибрать самому. Но об этом тут же узнала бы вся общага. Тоже не фонтан.

Короче, слово за слово… Видит бог, я не хотел. У меня что-то с головой. Сорвало башню. Одному хмырю стряхнул лампочку, у него признали сотрясение мозга. У меня распухла правая кисть.

В травмопункте сделали рентген. Перелом какой-то косточки в запястье. Там их столько, мелких косточек! Повезло еще, что сломалась одна. Кое-как наложили гипс. Я заметил, что доктор делал это неловкими движениями, но в целом, кажется, правильно. Эскулап признал, что вообще-то он психотерапевт. Но по специальности мало востребован. Это на Западе люди стремятся завести себе личного психоаналитика. Мы к этому никогда не придем.

Поинтересовался осторожно:

– Как же вас угораздило?

– Вспышка.

Эскулап сказал с умным видом:

– Так устроена наша сегодняшняя жизнь. То, что выводит нас из себя, мы преодолеваем. А срываемся на чем-то совершенно постороннем. Давайте я вас послушаю.

Он велел мне снять рубашку и начал слушать по старинке фонендоскопом.

– У вас нервное сердце – тахикардия. Дыхание поверхностное. Неужели до сих пор курите?

Меня передернуло. Какая к черту тахикардия? Я столько занимался спортом. И я уже четырнадцать лет, как бросил курить. Правда, изредка, в нервные минуты, покуриваю.

– Возраст – это не цифры прожитых лет, – сказал доктор. – Возраст – это анализы. Вот такая конфузия. Перестраивайтесь, привыкайте к мысли, что у вас в любой момент что-то найдут. О смерти, наверное, не думаете?

– У меня иногда такое чувство, будто жизнь только начинается, – сказал я.

– Жизнь начинается тогда, когда мы понимаем, как мало нам осталось, – изрек доктор. – Давайте примем обезболивающее.

Арнольд Иванович (так звали врача) полез в шкафчик, достал баночку со спиртом. Развел водой из-под крана. Выпили. Оказалось, доктор был постоянным читателем нашей газеты. По ухоженному лицу, хорошей стрижке и дорогой обуви было видно, что в годы советской власти Арнольд не бедствовал и до сих пор не прозябает.

– Первое, что должен сделать нормальный человек в эпоху перемен, – это забрать у государства свои деньги.

Значит, я ненормальный, почти дебил. У меня даже сберкнижки не было.

– На мой взгляд, вы обыкновенный шизоид, – сделал вывод Арнольд. – Не обижайтесь. Вы ж сами себе поставили диагноз. Вы сказали – вспышка. Многие люди – шизоиды, только разных направлений и, так сказать, не в чистом виде. Я тоже из этого разряда. Быть шизоидом даже выгодно, уж поверьте. Мы не так, как другие, боимся умереть.

Доктор изложил еще один взгляд на гримасы текущей жизни.

– Скорее всего, мы получим совсем не то, чего ждали, хотя бы потому, что толком не представляем, что нам надо. Наших врагов всегда побеждали не столько наши армии, сколько пространства. Сегодня я бы назвал пространством нашу психологию. Нам ее не победить.

Эта была любопытная мысль. Я подумал: свести бы его с Сыром и записать их беседу на диктофон. Ныла кисть руки – спирт не помогал. Доктор предложил еще по глоточку. Мы выпили и поговорили еще, пока не появился другой пострадавший.

– Это ужасно, – сказал на прощание Арнольд, продолжая затронутую тему. – Какая власть ни придет, ненавидишь ее, стыдишься или презираешь. А ведь власть – это как мама с папой. Стыдно за родителей. Заходите. Обсудим житье-бытье. Это ведь в некотором роде взаимная психотерапия. Даже самый хороший хирург не может вырезать себе аппендицит. Вот ведь какая конфузия.

Мы стали приятелями за сорок минут.

– Из-за меня ты никого ни разу пальцем не тронул, – ревниво выговаривала мне Вера. – Хотя алкаши меня оскорбляли не раз.

Не припомню, чтобы это случалось в моем присутствии. Но точность обвинения не имела для Веры никакого значения. Главным для нее был повод. А мне обидней всего был сам перелом. Ведь знал, что в ярости бить ничем не защищенным кулаком себе дороже. Лучше ладонью. Эффект удара, например в основание носа, ничуть не меньше.