Читать книгу Государство в пути. Институциональное строительство Палестины или политическая афера - В. А. Корочкина - Страница 4

«Не может быть общей теории государства. Могут быть государственные структуры, сформированные в результате непредвиденных обстоятельств в процессе социального развития»[25]. На пути рассмотрения генезиса того или иного государства встречается большое количество теорий и дефиниций, наблюдается отсутствие универсального определения или теории, которые могли бы послужить в качестве основы для построения обобщенной гипотезы. История формирования государства основана на различных теориях его происхождения в связи с отсутствием согласия в среде экспертов относительно того, чем же все-таки является государство. Мы не ставим задачи перечисления всех имеющихся теорий происхождения государств, отметим некоторые из характеристик государства.

Согласно одним авторам, государство как таковое возникло несколько тысячелетий назад, тогда как другие считают XIX в. начальным этапом государства в его современном формате.

Определенно влияние политических и социально-экономических изменений XIX в. не могло не повлиять на сферу политической мысли. Идеи К. Маркса и М. Вебера легли в основу большинства теорий государства в XX в.

Для Чарльза Тилли государство – это «организация, которая контролирует население, занимающее определенную территорию. Эта организация является государством, поскольку она отделена от других организаций, функционирующих на той же территории; автономна; централизована; ее подразделения формально координируют свои действия между собой»[26].

Государство создает структуры с различными интересами; находится в рамках социального пространства, на которое влияет и одновременно подвергается его воздействию; вовлечено в дела международного сообщества.

Неотъемлемость признаков современного государства подтверждается позициями международного права. Так, согласно ст. I Конвенции Монтевидео о правах и обязанностях государств от 1933 г., государство как субъект международного права «должно обладать постоянным населением; определенной территорией; правительством и способностью вступать в отношения с другими государствами»[27].

Государство, в отличие от иных политических институтов, обладает особым классом управленцев, правом осуществления политики от имени суверена (народа), монопольным правом налогообложения и формирования национального бюджета. При этом большинство населения легитимизирует данную государственную власть, испытывая гордость от причастности к данной национальной общности.

Уровень развития государства определяется такими критериями, как дифференцированность, координация работы государственных структур, автономия и централизация. Государственный процесс нуждается в организованном взаимодействии исполнительной, законодательной и судебной ветвей власти, которые обособлены от экономических и социальных организаций в (западном) обществе. От этого взаимодействия зависит автономность государства, которая сама по себе является достаточно расплывчатой концепцией.

Чарльз Брайт и Сьюзан Гардинг полагают, что автономность государства заключается в его способности к саморегулированию, в том смысле что государство управляется в соответствии с им же принятыми законами и не подвержено влиянию как извне, так и изнутри[28]. Й. Мигдаль акцентирует внимание на государственных деятелях, независимость которых в реализации своих интересов и определяет уровень автономности государства[29].

Степень автономности военных и административных институтов может быть определена только в условиях, специфичных для конкретных социально-политических систем и в рамках определенного набора исторических и международных обстоятельств. Т. Скочпол полагает, что эти институты составляют основу государственного могущества, поскольку ресурсы извлекаются для их функционирования, и они обладают возможностью быть автономными во взаимоотношениях с общественными группами внутри страны, а также с другими государствами[30].

С концепцией государственной автономности неразрывно связана концепция государственной централизации, под которой подразумевается способность принудить население к соблюдению моральных и юридических правил; это является нормативной базой для мощи государства. При этом реальное могущество государства заключается не в способности монополизировать средства принуждения, а в возможности проникнуть в общество и внедрить в нем непререкаемые юридические правила таким образом, чтобы они превалировали над этническими, клановыми, семейными или иными общественными нормами, установленными в обществе[31].

Таким образом, организация, которая контролирует население на конкретной территории, формулирует обязательные для всех своих граждан правила и обладает монополией на насилие, называется государством. Это основополагающие предпосылки, которые принимаются как данность любого современного государства. Ученые расходятся лишь во взглядах на взаимоотношения между обществом и государством.

Некоторые специалисты предлагают несколько отличное (от марксистской и веберовской трактовок государства) видение этих взаимоотношений. В частности, финский историк Б. Страси шведский историк Р. Торстендаль[32] проследили процесс формирования государства с раннекапиталистической стадии начала XIX в. до современного государства всеобщего благоденствия. В результате получилось сформировать всестороннюю картину, к тому же в динамике взаимоотношений между обществом и государством. Исследователи пришли к выводу, что форма государства не определяется интересами какой-либо социальной силы в обществе или той или иной государственной структуры, а скорее является результатом их взаимовлияния. Так что, с одной стороны, государство представляется автономным, но, с другой – подверженным влиянию общества.

К такому обоюдному влиянию общественных классов и властных структур некоторые аналитики добавляют соревнование между политиками и бюрократами, способными формулировать и отстаивать свои интересы наперекор своим оппонентам, как еще один фактор, определяющий форму государства. Весь этот соревновательный процесс одновременно позиционирует государство по отношению к другим социальным и экономическим институтам и перманентно его модифицирует. В данном случае не объясняется, каким образом на бюрократов и политиков могли бы оказывать влияние различные социальные группы. Ответ мы находим в работах Йоэля Мигдаля[33].

Мигдаль рассматривает государство как организацию, не только сформированную из упомянутых бюрократов и политиков, но и из многих различных групп со своими интересами. Бюрократы и политики пребывают в постоянной борьбе с остальными социальными группами. В данный процесс вовлечены высокопоставленные лица, принимающие решения, законодатели, исполнительные органы, бюрократическая система и т. д.

Нововведение Мигдаля заключается в утверждении, что при этом различные части государства в соответствии со своими интересами по-разному реагируют на давления извне. Подобного рода соревновательный процесс формирует суммарную реакцию различных частей государства и социальных сил, которая определяет модель доминирования в обществе. От этой реакции зависит, способно ли государство полностью доминировать, установив полный контроль над обществом, и таким образом действовать последовательно (осуществляя централизацию), либо ни государство, ни иная социальная сила не в состоянии распространить свое абсолютное влияние в стране (а это означает процесс децентрализации и дезинтеграции).

Однако нас больше интересует не взаимоотношения между государством и обществом, а современное западное национальное государство.

Распад на наших глазах многонациональных государств, как СССР, Югославия, Чехословакия, и образование новых национальных государств в современном мире, насыщенном разнообразием наций, народов, национальных и даже террористических государств, приводит к необходимости снова задуматься над понятиями «нация» и «народ», «национальное государство» на фоне существующего дуалистического различия между западным (французским) политическим и восточным (немецким) культурным понятиями нации: государственная нация и культурная нация.

Первоначально определимся с понятиями «народ» (этнос) и «нация».

Этнос (или народ) – это исторически сложившаяся устойчивая общность людей, объединенная единством языка, территории, хозяйственной жизни, культуры и обычаев, национальным самосознанием. При этом предполагается, что культурные и религиозные обычаи являются определяющими признаками, так как место проживания или язык не всегда общие.

Определенное же сообщество граждан, объединенное с помощью культуры, ментальности, общей истории и даже политического строя, а также отличающееся одними и теми же физическими и духовными качествами и находящееся на одной территории проживания или территории одного государства мы уже называем нацией.

Категория «народ» – вневременная, постоянная величина, в то время как «государство» – понятие относительное, четко привязанное ко времени и месту. Например, еврейский народ имеет за плечами тысячелетия, а государства, в которых он жил, которые он образовывал, существовали лишь на определенных исторических этапах. Даже если бы не было исторической возможности создать Иудею и Древний Израиль, все равно вряд ли евреи, рассеянные по всему миру, не считались бы народом до момента образования Израиля в 1948 г.[34]

Некоторые исследователи справедливо указывают на необходимость разграничить досовременные народности с этнической национальной идентичностью и современные национальности, в которых, в отличие от первых, мы обнаруживаем юридическую, политическую и экономическую идентичности[35]. Эти элементы создают такие современные институты (парламенты, СМИ, образовательные учреждения и пр.), где и происходит оформление, сохранение, передача национальной идентичности и увязывание ее с какими-либо интересами.

Историческим фактом является то, что в Европе, не считая Андорру, Лихтенштейн, Монако, Сан-Марино и Ватикан, только 10 государств возникли вследствие преобразования из преднациональных государств в национальные государства. Только Франция расширилась, а Испания и Португалия остались неизменными по своей территории. Все другие существенно потеряли в территориях (Нидерланды, Соединенное Королевство, Швеция, Дания) или радикально уменьшились (Австрия, Турция, Россия) в результате отделения новых государств. В большинстве случаев в ходе реформаторской, редко революционной трансформации из абсолютистского княжеского государства в национальное государство невозможно установить определенную дату и отдельные фазы, как это возможно при объединении или отделении государств. Передача суверенитета от князя народу в названных десяти случаях часто проходило десятилетиями, в общей сложности более одного столетия, в период с 1789 по 1923 г., когда Турция окончательно образовалась как национальное государство.

На западе и севере Европы внутренняя трансформация была почти полностью завершена уже в 1866 г., но действительная национальная консолидация происходила только лишь после отделения наций, чувствовавших себя под чужим имперским господством (норвежцы, ирландцы, исландцы). Западные национальные государства еще долго после этого времени оставались центрами колониальных империй и лишь после Второй мировой войны действительно стали национальными государствами[36].

В XX столетии нации-государства начали рассматриваться как естественная и, возможно, идеальная форма организации государств. Но в большинстве современных государств, как и в государствах прошлого, корреляция между нацией и государством далеко не столь отчетлива.

Тем не менее нация – это политическая ипостась народа, и трудно представить государство без нации. В основе нации лежит лояльность людей по отношению к своему государству и связанному с данным государством обществу. Национальный дух (по Гегелю) объединяет нацию с государством и определяет национальную идентичность людей. Национальное соответственно – свойственное, присущее данной нации. Нередко такие понятия, как «национальное» и «националистическое», отождествляются.

Национальность, помимо принадлежности к этнической общности людей (народу), выступает в качестве определения государственной принадлежности индивида. В то время как под национальным меньшинством понимается группа людей, территориально оторванных от основных ареалов расселения своих народов (например, турки в Германии), либо народы, которые вообще не имеют своей государственности или автономии (курды в Турции, Ираке и Иране, баски в Испании и во Франции).

Самоутверждение национальности может принимать формы национализма, т. е. замкнутости, исключительности, вражды к другим национальностям. Это есть болезнь национальности, она раскрывается особенно в наше время[37]. Авторитетный современный исследователь национализма Э. Хобсбаум рассматривал внешнюю угрозу как фактор становления идеологии национализма[38].

В реальной жизни национальное самосознание способно трансформироваться в такой негативный феномен, как этноцентризм – взгляд, «при котором собственная группа человека является центром всего, и все другие шкалируются и оцениваются референтно к ней»[39]. Умеренные формы национализма именуются патриотизмом, который, в свою очередь, бытует в виде «хорошего» патриотизма и «злобного» национализма. Тем не менее Э. Хобсбаум считает, что национализм – это в первую очередь ксенофобия[40].

Полноценный национализм как идеология, соединяющая воедино два противоречивых понятия нации (объединение граждан и культурное сообщество), не может опираться исключительно на лозунги, одновременно не предлагая программ социальных преобразований, призванных обеспечить поддержку различных слоев общества[41]. Без модернизационных процессов в государстве трудно возникнуть сильным националистическим движениям, а национализм рискует остаться лишь риторикой. Как бы там ни было, в основе национализма лежат идеи, которые выполняют важные для нации функции координации, мобилизации и легитимации[42].

Правом политического господства любой народ наделяется посредством гражданства, которое связывает государство и индивида. Причем стать гражданином возможно благодаря принадлежности к тому или иному сообществу по национальному признаку («по крови», по факту рождения) или благодаря легальному проживанию на данной государственной территории.

Следовательно, заполучить определенный гражданский статус возможно традиционным (наследственным) и эгалитарным (достижительным) путем. В любом случае гражданин современного государства (Западного, по крайней мере, до сегодняшнего момента, но никак не Израиля) не будет связан с государством своей этнической принадлежностью, а его патриотизм будет базироваться на гражданстве. Статус гражданина должен постоянно подтверждаться посредством общественной демонстрации лояльности: участием в выборах, воинской повинностью и др. Государство более не выступает в роли инструмента власти-насилия, а становится правовым (опять-таки с известными оговорками). В то время как религиозная легитимация государства если и применима, то в единичных случаях, эта теория правового государства имеет шансы стать единственно возможной и оправданной. Однако, по меткому замечанию французского эксперта салазаризма Жака Жоржеля, «хотя право иногда успешно сопротивляется и даже одерживает верх над политикой, ему всегда в итоге достается роль вечного побежденного», ибо «политические императивы обычно оказываются более могущественными, чем юридические соображения»[43].

Как бы там ни было, демократия исходит из «народа» как данности», но не привносится извне, точно так же и национализм «исходит из «нации» как данности. Политическая составляющая национализма возводит этот феномен над принципом этнической принадлежности. Национализм облачается в форму определенной политической доктрины. Этническая же принадлежность не содержит программных установок и еще в меньшей степени является политическим явлением. Поэтому современным полиэтничным социумам следует быть начеку по поводу возможного придания принципу этнической принадлежности политического содержания и его перерождения в национализм.

Пример развития стран Запада как по либеральному (США), так и по авторитарному (Франция, Германия, Италия) пути показал переход к своего рода классическому национализму, заключающемуся в синтезе нации на основе всего народа, проживающего не только в унитарных, но и в федеративных государствах.

Федеративное государство состоит из нескольких государств в одном государстве. Если эти государства в составе другого государства представляют собой национальные государства, как, например, в Бельгии или в Советском Союзе, то в соответствии с этим могут существовать нации в другой нации, т. е. в федеративной нации. Или же, наоборот, одна нация может состоять из субнаций. Можно одновременно иметь национальное сознание испанца и каталонца, бельгийца и фламандца, россиянина и тувинца. В силу того что некоторые нации находятся внутри других наций, может сформироваться ступенчатое национальное сознание. Предполагается, что у многих европейцев уже имеется европейское национальное сознание, это значит, что они как граждане ЕС желают более крепкого Евросоюза или даже европейского федеративного государства. Однако европейское (национальное) движение еще довольно слабое. Кризис с беженцами, поразивший Европу в 2015 г., продемонстрировал не такой уж и глубокий характер «европейской солидарности» и обострил у граждан ЕС осознание своей национальности.

В Европе новые национальные государства возникли в конце ХХ столетия. С одной стороны, произошло национальное объединение обеих Германий (вопреки принципам международного права), с другой – национально мотивированный раскол таких государств, как СССР, Чехословакия и Югославия. Национализация Восточной коммунистической Европы была обусловлена процессами либерализации и демократизации, что привело к появлению более 20 независимых государств. Государственное советское, югославское или чехословацкое национальное самосознание, как и «социалистическое немецкое» в бывшей ГДР, оказалось намного слабее этнического национального сознания, опирающегося на общий язык, происхождение, религию. Это сознание раскололо населения государств по этнонациональной линии, изменило границы и внутриполитический процесс, в том числе благодаря появлению этнонациональных партий. Вспышка национализма с середины 1980- х гг. не затронула государственно-территориальную целостность в национальных государствах Албания, Болгария, Венгрия, Польша, Румыния, но способствовала разрушению коммунистической системы межгосударственных отношений.

Таким образом, между демократией и национализмом проявилась взаимосвязь, по аналогии той, что просматривается между демократией и исламизмом. Хотя это, конечно же, не означает того, что национализм без демократии не возможен (точно так же, как и исламизм без демократических процедур), поскольку суверенитет народа может быть выражен и в виде недемократического господства, поддерживаемого народным большинством.

Вообще, национализм с позиций либеральных деятелей выступает в качестве второстепенного фактора современности, который допустим до тех пор, пока он не начинает препятствовать глобальным интеграционным процессам. Одновременно националистов вполне устраивают основные тенденции современного мира: глобальное неравенство (для них это лишь очередное подтверждение неравенства рас), секуляризация (как либерализм, так и национализм предполагают вторичность религии по отношению к собственно либеральным ценностям или нации), неприкосновенность личности и частной собственности, рыночная экономическая система. Более того, у национализма и либерализма три общих противника: племенное сознание, клерикализм и коммунизм. Сторонники обоих идеологических направлений разделяют прогрессистские взгляды на историческое развитие.

Помимо появления новых государств, наблюдалось изменение функций существующих национальных европейских государств на международной арене на фоне социально-экономической глобализации и делегирования наднациональным институтам Европейского союза важных компетенций, вытекающих из их государственного суверенитета. Несмотря на то что сегодня все более отчетливо вырисовываются контуры интеграционного процесса в СНГ, последние политические события в Европе лишний раз убеждают нас в том, что национальное государство и в XXI в. сохранит за собой функцию обеспечения этническо-культурного своеобразия. Наметившаяся было тенденция полной передачи международным организациям функций внешней безопасности и экономического развития на современном этапе как минимум начнет пробуксовывать. Как бы там ни было, глобализация, интернационализация и европеизация, с одной стороны, и национализация – с другой, уже проявили себя в качестве совместимых в историческом смысле противоположных тенденций развития. Национализм так и не был искоренен, а его разрушительный или созидательный потенциал оказался вполне управляемым.

Национализм и национальные движения, как правило, рассматриваются в рамках независимого суверенного государства, что фактически представляет собой один из этапов государственности. Национал-сепаратистские движения окраин уже раскололи последние континентальные империи современности – СССР и Югославию, а в единой Европе все явственнее слышатся голоса басков, каталонцев, шотландцев, фламандцев, выступающих под лозунгами политического самоопределения.

Наконец, прогрессивная Европа почти единогласно признает Косово – проект албанских сепаратистов, активно поддержанных США[44].

На современном этапе в мире насчитывается более 2000 суверенных наций[45] и народностей, но собственной государственностью, т. е. территориальной и политической организацией, обладают всего лишь 193 государства – члена ООН. Именно по отношению к ним может идти речь о независимости.

Политическая самостоятельность, отсутствие подчиненности, а именно: неприкосновенность территории, нерушимость границ, невмешательство во внутренние дела, равноправие во внешних сношениях, право на обороноспособность – вот критерии независимости. Много ли современных нам западных государств довольствуются фактической независимостью?

В свою очередь, такое понятие, как суверенитет, означает неделимое и неотделяемое верховенство права каждой нации самостоятельно без внешнего вмешательства организовывать свою внутреннюю и международную жизнь. Суверенитет государства определяется наличием абсолютно полноценного и полновластного политического института. Это одно из важнейших международных прав, закрепленное в Уставе ООН и других международных актах. При этом следует различать национальный и государственный суверенитеты. И если последний подразумевает верховенство прав государства, то согласно первому нация-государство[46] является источником высшей политической власти, осуществляемой в полной мере в пределах собственной территории без внешнего воздействия. На международной арене национальный суверенитет предполагает самостоятельную внешнюю политику государства и уважение такого же права других[47]. Суверенитет нации является первоосновой, а государственный суверенитет – одной из форм реализации суверенитета нации, живущей в данном государстве.

На сегодняшний день некоторые суверенные народы не обладают государственным суверенитетом (курды, палестинцы, баски, каталонцы и т. п.). Однако палестинцы и курды очень близки к своей заветной цели: при наличии национального суверенитета приобретение государственного суверенитета – лишь следующий шаг.

В то же самое время обладатели национального и государственного суверенитета в результате экономической деятельности некоторых мегакорпораций постепенно передают его в руки этих корпораций. Ни о какой самостоятельности уже не может идти речь, если государство имеет долг, превышающий его годовой доход. Как раз сегодня таких государств больше, чем тех, у которых суверенный долг значительно меньше ВВП.

Очевидно, что национальное государство в XXI в. не в состоянии выполнять тех функций, которые оно выполняло в XIX и в первой половине XX в. Возникает риторический вопрос: стоит ли тогда народам, имеющим сегодня непризнанные государства, особенно переживать по этому поводу?

Можем ли мы утверждать, что национальным суверенитетом обладает такое «европейское» и притом общепризнанное государство, как Украина? Является ли это государство «несостоявшимся»? Очевидно, что отрицательный ответ на первый вопрос и утвердительный на второй заставляют задуматься как минимум над изменением критериев международно-правовой практики признания государств. Особенно в свете того, что самопровозглашенные Донецкая и Луганская республики заявили 12 мая 2014 г. о независимости от Украины. Сама политическая реальность подбрасывает больше вопросов, чем ответов.

Если в случае с корпорациями возможно допустить, что потеря суверенитета происходит вынужденно или «неосознанно» со стороны элит, то современное признанное государство всегда осознанно ограничивает свою независимость посредством членства в тех или иных международных организациях, сообществах и блоках, подписания и ратификации международных договоров, Пактов, Конвенций и соглашений, как на двусторонней, так и на многосторонней основе. В конце концов, независимость одного государства ограничена независимостью другого, ограничена территориальными границами (рубежами) страны, в то время как народ и его представители суверенны всегда, даже находясь за рубежом[48].

Вообще, на протяжении всего XX в. количество стран, не присоединившихся к тем или иным союзам и обладавших статусом всемирно признанных, суверенных государств неумолимо сокращалось. Так, в штаб-квартире Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке наряду с флагами 193 стран – членов организации подняты государственные флаги наблюдателей ООН – Палестины и Ватикана. Таким образом, суверенитет всех объединенных международной организацией государств был ограничен путем их отказа от права наступательной войны и передачи ответственности за международное обеспечение мира Совету Безопасности ООН.