Читать книгу Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания - В. А. Сухомлинов - Страница 8

Можно считать, что этим окончился период боевых столкновений, наступили лишь одни походные движения. Наше занятие Адрианополя походило на церемониальный марш. Кавалерия Струкова быстро заняла его, и армии Сулеймана не дали отступить в этот хорошо укрепленный лагерь, на который турки возлагали большие надежды.

Наши войска наступали со стороны Шипки и Софии на Константинополь. Впереди бежало туда же почти поголовно все мусульманское население. В обратную сторону, по направлению к Дунаю, в Россию тянулись колонны пленных турок. По пути пришлось видеть немало тяжелых сцен, неизбежных следствий паники среди местных жителей, внезапно сорвавшихся и с детьми на руках бросивших насиженные места.

В Адрианополе я поселился вместе с генералом Скобелевым, который ко мне привык и от себя не отпускал. Город был в относительном порядке, не испытав участи населенных пунктов, переходящих из рук в руки по несколько раз между противными сторонами.

Мне хотелось осмотреть большой турецкий город, но начальство мое, Дмитрий Иванович, был недоволен, когда я уходил. «Ну что вам за охота слоняться. Сидите дома, мало ли какие теперь приказания могут быть», – ворчал он.

Скобелев считался начальником кавалерии, весь же штаб его состоял из меня и князя Сумбатова. Ни одна из конных частей нам никаких донесений не присылала, и мы понятия не имели, где какая из них находится. Но мы получили приказание из штаба генерала Гурко прибыть на вокзал для встречи великого князя Николая Николаевича (старшего).

Обходя встречающих, великий князь спросил меня: «А ты почему же не по форме одет?» И, улыбаясь, дотронулся до моей груди.

Я понял это в буквальном смысле и стал объяснять подошедшему ко мне генералу Левицкому, что, кроме полушубка, у меня нет никакой другой одежды. Но, засмеявшись, «Казимир» крепко пожал мне руку и сказал: «Да нет же, совсем не то, ведь вы награждены Георгиевским крестом».

На этот раз, очевидно, экзамен из тактики я и у него выдержал.

В тот же день я получил приказание разыскать генерала Чернозубова, от которого не получали никаких донесений, что вызывало беспокойство в связи с тем, что на фланге находились отступившие войска Сулеймана. Чернозубову предлагалось следовать по пятам отступавших турок в Родопских горах. Перевалив последние, его отряд должен был спуститься на берег Эгейского моря.

Немедленно оседлав коней, с моим казаком Усовым мы тронулись на поиски чернозубовской бригады.

Двигались мы по тому же пути, по которому пришли из Филиппополя. Навстречу нам шли войска, обозы, и шоссе в оттепель превратилось в неудобопроходимое месиво из щебенки. На второй день нашего движения мы наткнулись вскоре на двух казаков 30-го полка, искавших свою часть.

Я их забрал с собой, и к концу дня у меня набралось еще три станичника того же полка, так что ночевали мы всемером в каком-то брошенном чифлике близ отрогов Родопских гор.

На следующий день, перед выступлением, Усов заметил довольно далеко всадника и признал, что это казак. Пошли к нему навстречу, оказался станичник 30-го полка, высланный командиром накануне с пакетом в штаб. По праву начальника штаба я его распечатал и узнал место стоянки всей бригады: не особенно далеко от Станимака.

Явившись к генералу Чернозубову, я передал приказание генерала Гурко: его беспокойство и сильное неудовольствие тем, что отряд не выполняет своего назначения и о преследовании противника не присылает никаких донесений.

Оказывается, что, попав в район с обильным фуражом, Чернозубов признал за благо подкормить немного коней, а затем двинуться в горы. Его связывали конные орудия, которые по Родопским горам следовать не могли.

Я предложил их отправить под конвоем полуэскадрона драгун в Адрианополь и немедленно двинуться в горы на юг, чтобы восстановить потерянное соприкосновение с неприятелем. До Гюмурджины, на берегу Эгейского моря, по прямому направлению через всю горную площадь было не менее 120 верст. Колесных дорог не было, и предстояло тяжелое движение по тропам, в один конь.

Среди населения было много «помаков» – болгар, принявших ислам. Эти ренегаты не внушали к себе доверия, хотя охотно предлагали свои услуги проводников. Без последних же было очень трудно пробраться благополучно в этой горной толчее, именуемой Родопскими горами. У меня была десятиверстная карта, русская, в отношении точности с большими погрешностями.

Тем не менее по нашей десятиверстной карте и с проводниками из помаков мне удалось провести наш партизанский отряд с севера на юг, от Хаскова до Гюмурджины. Никакого обоза, даже вьючного, у нас не было. Шли совсем налегке, длинной колонной в один конь, что производило впечатление большого отряда, несмотря на то что в нем не было и тысячи всадников. Я мог представить себе, насколько местные жители могли преувеличивать силу нашего партизанского отряда.

За время сравнительно продолжительного пребывания чернозубовской бригады на поправке остатки сулеймановской армии успели, почти без остатка, пройти родопскую горную площадь.

Застряли лишь больные и слабые, небоеспособные люди, поэтому нам пришлось преодолевать лишь природные препятствия, проходить по тропам над пропастями.

Очень тяжелой операцией была наша переправа через реку Арду, почти в центре всей горной площади.

На наше счастье, вода уже значительно спала, и хотя немало людей выкупалось, но все же обошлось относительно благополучно.

Поднявшись, в конце концов, на горное плато, с которого открылся уже вид на Эгейское море, нельзя было не поразиться той дивной картиной, которая предстала нашим глазам. О зиме, понятно, мы забыли совсем.

От встречных турок я узнал, что Гюмурджина занята табором турецкой пехоты и в окрестностях города лагерем расположилось несколько десятков тысяч мусульманского населения, частью вооруженного, бежавшего перед «московом». В соседнем же порту собрались отступившие войска Сулеймана, которые грузятся на броненосцы для отправки в Галлиполи.

При таких условиях отряд наш был слишком слаб, чтобы брать открытой силой довольно крупный город, раскинувшийся на плоском морском побережье. Взять его можно было только с налета, и для этого необходимо было, чтобы о численности нашего отряда в Гюмурджине не знали. Поэтому, закрыв выход из гор, мы никого уже в город не пускали до занятия его нами.

Занятие же его я просил разрешения генерала Чернозубова исполнить так: с небольшим разъездом из трех-четырех всадников возможно быстрее пробраться в город и потребовать сдачи его во избежание якобы артиллерийского обстрела и неизбежного разрушения домов.

Не особенно охотно, но согласие на это последовало, и с трубачом и тремя казаками я довольно быстро прошел три или четыре версты от гор до города.

Большой торговый город, населенный преимущественно греками, не мог ожидать таких невиданных гостей. На улицах было большое движение, приходилось останавливаться.

Продвигались мы все медленнее и медленнее, на балконы выходили женщины, дети, за нами собиралась толпа, и мы наконец добрались до ворот в решетке, отделявшей от улицы конак в глубине небольшой площади. Там же были часовые, а также около десятка оседланных лошадей.

Часовой у ворот не только не задержал нас, но отдал нам честь. Я думаю, что он ошалел и ничего не понял.

Я направился к подъезду дома, а за казаками хлынула с улицы толпа любопытных.

Отдав лошадь казаку, я вместе с трубачом взошел по ступенькам в подъезд, в котором широкая лестница вела на второй этаж.

Здесь мы не встретили ни одной живой души, поэтому я открыл большую массивную дверь и был поражен неожиданным зрелищем: на сплошном диване вдоль стен залы сидели турки именно по-турецки, то есть не опуская ног на пол. Посредине сидел красивый турок с окладистой, черной как смоль бородой и в красной феске.

Если я был поражен неожиданностью очутиться среди городского собрания представителей враждебной страны, то и этих последних не мог не поразить русский офицер, вошедший к ним неожиданно.

Эта «живая картина» прервалась моим заявлением через переводчика, что я прибыл от начальника больших русских сил, головная колонна которых, пройдя горы, остановлена, чтобы избежать тяжелых последствий для города, если бы его пришлось брать силою.

Что мы сильнее и настроены мирно, доказывает мое появление среди них. При добровольной сдаче город будет занят только кавалерийским отрядом. За порядком мы сами будем строго наблюдать, а за фураж и продовольствие заплатим золотом.

Моя спокойная речь, а в особенности последнее заявление подействовали успокоительно. Начались благоприятные для меня разговоры, но в это время вошел командир турецкого батальона, окинул меня сердитым взглядом и обрушился на каймакама за то, что меня не арестовали и ведут какие-то переговоры. В своей резкости и несдержанности он, очевидно, пересолил, и это, в свою очередь, возмутило некоторых энергичных отцов города, которые начали возражать. Поднялся порядочный гвалт, и я попросил выслушать меня, чтобы не затягивать дела.

Из того, что мой переводчик им передал, они узнали следующее: если на мои миролюбивые условия они не согласны, я покину город; начальник отряда долго ждать не будет, начнет враждебные действия и предоставит разговаривать с ними своим «топам» (топ – по-турецки пушка), а тогда уже в покупке припасов мы нуждаться не будем и ни на какие соглашения не пойдем.

На это я потребовал немедленного ответа. Тут уже все набросились на командира батальона, к которому на помощь пришлось уже прийти мне. Я просил передать ему, что война приходит к концу и от него зависит теперь сохранение этого города в целости. Пусть его батальон сложит свое оружие в цейхгауз, поставит своих часовых. Мы введем тогда в город только отряд конницы. За порядок ручаемся и, наверное, долго оставаться здесь не будем.

В окно я видел на площади море голов и затертых в массе казаков с нашими конями. К оседланным лошадям у караульного помещения вышли всадники, как потом оказалось, из конвоя Сулеймана и удрали с площади.

Я собирался уходить, но ко мне подошел каймакам и заявил, что условия мои принимаются, и просил, чтобы все мною обещанное было выполнено.

Мы пожали друг другу руки, и я покинул зал городского совета. К моей лошади было нелегко пробраться, а когда мы сели, то еще труднее было выбраться через густую толпу на улице. Казаки собирались уже призвать на помощь свой универсальный инструмент – нагайку, но я строжайше запретил, и шаг за шагом нам удалось выйти на улицу и направиться к выходу из города.

Как только появилась возможность, мы пошли рысью, и, выйдя из города, не далее как в версте, я, к ужасу своему, увидел наш отряд, двигающийся нам навстречу. Подскакав к генералу Чернозубову, я просил остановить бригаду и доложил ему все, что произошло.

Сотни и эскадроны подтянулись, спешились, и, насколько можно, люди привели себя в порядок.

Навстречу нам показалась целая кавалькада: впереди сам начальник города, а за ним верхом разные его представители, в том числе и греческий священник. С обеих сторон последовали дружелюбные приветствия.

Когда все церемонии и формальности относительно занятия нами Гюмурджины, расквартирования и снабжения войск продуктами были окончены, колонна вступила в город.

С депутацией впереди, хором трубачей казачьего полка и пением песенников, точно у себя дома, в условиях глубокого мира, двигались мы по улицам города.

Я просил только, чтобы турецкие солдаты, аскеры, не показывались на улице, в районе нашего расположения, так же как и нашим не разрешено будет появляться в одиночку.

На все это изъявлено было согласие, даже командир турецкого батальона не протестовал, убедившись в действительно мирном нашем настроении.

Так, совершенно благополучно, наладилось дело с занятием города, но необходимо было принять меры, чтобы мы не очутились в ловушке ввиду близкого соседства с портом, где были еще сосредоточены остатки армии Сулеймана.

Не успел я сойти с коня, как ко мне подошел грек, хорошо говоривший по-французски, и предложил свои услуги. Он находился на службе в банке, а до того служил на телеграфе в Константинополе. Такой человек был мне очень на руку, поэтому, взяв двух казаков, мы сейчас же отправились на телеграфную станцию, где телеграфист энергично настукивал какую-то депешу, не обернувшись даже при нашем входе.

С греком я условился о вознаграждении за его труд, и он принял станцию, опытною рукою пересмотрев ленты.

Кроме того, на телеграфной станции поставлен был часовой и приняты меры охранения и разведки.

Разместились мы вместе с Грековым так хорошо и удобно, что после всего испытанного в походе мой сожитель находил Гюмурджину «седьмым небом». Я был «един в трех лицах» личного состава штаба отряда: начальника штаба, адъютанта по строевой части и такового же по хозяйственной. Но дел было много, поэтому наслаждаться благоденствием времени не хватало.

Непосредственное соседство с турецким батальоном, хотя и сложившим свое оружие в цейхгауз, но имевшим возможность забрать вновь свои ружья, да притом вблизи остатков армии Сулеймана, создавало для нас такое положение, в котором долго оставаться было нельзя.

Я был того мнения, что в условиях, в которых находился наш отряд, нельзя рисковать сидеть в городе до наступления турок и целесообразнее атаковать их.

С этим согласились генерал Чернозубов и командиры полков. А так как на основании этого решения необходимо было произвести предварительно рекогносцировку, то и я пошел на свою квартиру, чтобы приказать седлать лошадей. Но по дороге меня догнал есаул сторожевой сотни с известием о прибытии турецкого парламентера.

Действительно, очень скоро показалось около 20–25 всадников, к которым я пошел навстречу.

Впереди ехал немолодой человек с длинными усами, который остановился передо мной и спросил по-французски, где начальник отряда. На мой вопрос, с кем я имею честь говорить, он в высокомерном тоне ответил: «Скендер-паша». Этот тон меня обозлил, и я заявил, что он говорит с начальником штаба, а потому я уполномочен узнать о цели его приезда, так как паша прибыл без парламентерского флага.

На это он ответил, что имеет письменное заявление лично для русского генерала и что мы должны немедленно покинуть город.

В это самое время приближался пеший караул дежурного эскадрона драгун с примкнутыми к винтовкам штыками. Когда он подошел к нам, я приказал начальнику караула остановиться за прибывшими турками и преградить дорогу. Затем попросил пашу слезть с коня, рекомендовать сделать то же самое своим спутникам и быть нашими непрошеными гостями. А так как Скендер не слезал, то я приказал караулу подойти и принять коней у турок.

После этого, конечно, они спешились, в присутствии уже большой компании любопытных местных жителей.

Надо было водворить гостей на квартире, и целой процессией мы двинулись на площадь.

Краткий манускрипт Савфет-паши заключал в себе требование турок, чтобы отряд наш немедленно покинул Гюмурджину, так как заключено перемирие.

Подобное требование было совершенно невыполнимо, тем более что мы не имели никакого официального извещения о состоявшемся перемирии.

Я был того мнения, что Скендер-пашу надо отправить назад, причем я буду его сопровождать, что даст возможность ознакомиться с местностью для предстоящей атаки турецкого лагеря.

Планам моим не суждено было осуществиться. Из Адрианополя прибыл корнет Бунин с предписанием из штаба об отходе нашего отряда за демаркационную линию реки Арды, так как перемирие действительно состоялось. Дело существенно менялось.

Радость была неописуемая: перспектива скорого возвращения на родину всех ободрила.

Весь день превратился в праздник. На плацу города играл хор наших трубачей, исполнялись песни; улицы были иллюминованы. Скендер-паша принимал участие в нашем празднестве.

Его решено было отпустить лишь на следующий день, после выступления нашей бригады за демаркационную линию.