Читать книгу Большевизм (понять и преодолеть) - В. Ф. Мешков - Страница 6

Нигилистический морализм или утилитаризм есть не только этическое учение или моральное настроение, он состоит не в одном лишь установлении нравственной обязанности служения народному благу; психологически он сливается также с мечтой или верой, что цель нравственных усилий – счастье народа – может быть осуществлена, и притом в абсолютной и вечной форме. Эта вера психологически действительно аналогична религиозной вере и в сознании атеиста заменяет подлинную религию.

Но как можно надеяться, что историческое развитие неизбежно приведёт к царству разума и устроению земного рая, если мир есть хаос и определяется только слепыми материальными силами? Однако жажда общечеловеческого счастья, потребность в метафизическом обосновании морального идеала так велика, что эта трудность просто не замечается, и атеистический материализм спокойно сочетается с крепчайшей верой в мировую гармонию будущего. В так называемом «научном социализме» этот метафизический оптимизм мнит себя даже «научно доказанным».

Социальный оптимист убеждён, что все бедствия и несовершенства человеческой жизни проистекают из ошибок или злобы отдельных людей или классов. Природные условия для человеческого счастья, в сущности, всегда налицо; нужно устранить только несправедливость насильников или непонятную глупость насилуемого большинства, чтобы основать царство земного рая.

Таким образом, социальный оптимист опирается на механико-рационалистическую теорию счастья. Проблема человеческого счастья есть с этой точки зрения проблема внешнего устроения общества; а так как счастье обеспечивается материальными благами, то это есть проблема распределения. Стоит отнять эти блага у несправедливо владеющего ими меньшинства и навсегда лишить его возможности овладевать ими, чтобы обеспечить человеческое благополучие. Таков несложный, но могущественный ход мысли, который соединяет нигилистический морализм с религией социализма. В результате воинствующее социалистическое народничество не только вытеснило, но и морально очернило народничество альтруистическое, признав его плоской и дешёвой «благотворительностью».

Социалист не альтруист; правда, он также стремится к человеческому счастью, но он любит уже не живых людей, а лишь свою идею, именно идею всечеловеческого счастья. Жертвуя ради этой идеи самим собой, он не колеблется приносить ей в жертву и других людей. В своих современниках он видит лишь, с одной стороны, жертв мирового зла, искоренить которое он мечтает, и с другой стороны – виновников этого зла. Первых он жалеет, но помочь им непосредственно не может, так как его деятельность должна принести пользу их отдалённым потомкам; поэтому в его отношении к ним нет никакого действенного результата; последних он ненавидит и в борьбе с ними видит ближайшую задачу своей деятельности и основное средство к осуществлению своего идеала. Это чувство ненависти к «врагам народа» и образует конкретную и действенную психологическую основу его жизни. Так из великой любви к грядущему человечеству рождается великая ненависть к людям, страсть к устроению земного рая становится страстью к разрушению и верующий народник-социалист превращается в революционера.

Не следует смешивать революционность как морально-общественное мировоззрение с революционной деятельностью. Можно участвовать в революции не будучи революционером по мировоззрению, и, наоборот, можно быть принципиально революционером и по соображениям тактики и целесообразности отвергать необходимость или своевременность революционных действий. В основе революционизма как мировоззрения лежит тот же мотив, который образует и движущую силу социалистической веры: социальный оптимизм и опирающаяся на него механико-рационалистическая теория счастья.

Согласно этой теории, внутренние условия для человеческого счастья всегда налицо, и причины, препятствующие устроению земного рая, лежат не внутри, а вне человека – в его социальной обстановке, в несовершенствах общественного механизма. И так как причины эти внешние, то они и могут быть устранены внешним, механическим приёмом. Таким образом, работа над устроением человеческого счастья, с этой точки зрения, есть по самому своему существу не творческое или созидательное дело, а сводится к расчистке, устранению помех, т. е. к разрушению.

Эта теория обыкновенно не формулируется отчётливо, а живёт в умах как бессознательная, самоочевидная и молчаливо подразумеваемая истина. Чтобы установить идеальный порядок, нужно «экспроприировать экспроприирующих», а для этого добиться «диктатуры пролетариата», а для этого уничтожить те или другие политические и вообще внешние преграды. Таким образом, революционизм есть лишь отражение метафизической абсолютизации ценности разрушения. Необходимо совершенно иное понимание человеческой жизни, чтобы осознать несостоятельность одних этих механических приёмов и обратиться к новому началу – началу творческого созидания.