Читать книгу Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции, 1874–1920 гг. - В. Ф. Романов - Страница 2

Многие поколения российской и зарубежной читающей публики воспринимали и воспринимают царское чиновничество сквозь призму творчества Н. В. Гоголя и особенно М. Е. Салтыкова-Щедрина, хотя, согласно элементарным законам литературного творчества, созданные ими персонажи, даже если они имеют прототипы, относятся не столько к исторической, сколько к искусственной, виртуальной реальности, сотворенной этими гениальными писателями. Между тем революция 1917 г. в высшей степени актуализировала вопрос о степени адекватности Хлестаковых и Угрюм-Бурчеевых дореволюционным реалиям. В августе 1918 г. П. Б. Струве признавался: «В настоящий момент, когда мы живем под властью советской бюрократии и под пятой Красной гвардии, мы начинаем понимать, чем были и какую культурную роль выполняли бюрократия и полиция низвергнутой монархии. То, что у Гоголя и Щедрина было шаржем, воплотилось в ужасающую действительность русской революционной демократии»[1]. Струве вторила его бывшая коллега по ЦК Конституционно-демократической партии А. В. Тыркова, которая, уже в эмиграции, писала, что в Российской империи второй половины XIX – начала XX в. «жизнь брала свое, и мало-помалу выработался новый тип чиновника, честного, преданного делу, не похожего на тех уродов дореформенной России, которых описывали Гоголь и Щедрин. Мы их оценили только тогда, когда революция разогнала и искоренила старый служилый класс»[2]. Уникальность воспоминаний В. Ф. Романова, предлагаемых вниманию читателей, объясняется тем, что в них мемуарист, отталкиваясь от тех же посылов, что и Струве с Тырковой, попытался создать повествование не только о самом себе, т. е. индивидуальную биографию, но и коллективную биографию царской бюрократии конца XIX – начала XX в., причем всех ее уровней – низшего, среднего и высшего. Воспоминания Романова – в полном смысле слова апология (от древнегреческого «ἀπολογία» – «оправдание»), т. е. произведение, нацеленное на оправдание или защиту кого- или чего-либо, в данном случае – на оправдание и защиту старорежимного чиновничества. Оно, однако, под пером Романова предстает перед нами со всеми своими достоинствами и недостатками, в виде реальных, живых людей, а не шаржей, пусть даже гениальных. Причины того, что именно Романов взялся за такую задачу, коренятся в его делах и днях…

Владимир Федорович Романов родился 4 марта в Киеве и был крещен 19 марта 1874 г. в Киево-Новостроенской Троицкой церкви. По своему сословному происхождению Романов являлся разночинцем – его отец, Федор Михайлович Романов, на момент рождения старшего сына имел чин коллежского регистратора (самый низкий чин по «Табели о рангах» – 14-го кл.) и служил в Киевском окружном интендантском управлении. Мать новорожденного – Дарья Владимировна – происходила из дворянского рода Волжиных. Восприемниками младенца, крещеного протоиереем Алексеем Колосовым, стали прапорщик 2-го полевого инженерного управления Иосиф Борисович Федоров и вдова коллежского советника Надежда Ивановна Волжина, бабушка Володи по матери[3]. Позднее В. Ф. Романов значился как «сын титулярного советника»[4] (чин 9-го кл.). Не сделав блестящей карьеры, Федор Михайлович Романов поднялся до чина лишь надворного советника (7-го кл.) и дослужился до скромной должности старшего помощника по 4-му участку в городе Бендеры надзирателя 1-го округа Бессарабского губернского акцизного управления[5]. От супруги, Дарьи Владимировны, Ф. М. Романов имел еще одного сына и дочь. Алексей Федорович Романов (1875–1924) получил известность, поскольку в 1917 г. являлся членом Президиума Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства и в эмиграции опубликовал нелицеприятный отчет о ее деятельности[6]. Огромное влияние на формирование личности В. Ф. Романова оказала его мать – она была «довольно известной малороссийской писательницей», которой «“украинцы” очень гордились»[7]. Однако своему сыну Д. В. Романова, считавшая Украину (точнее, в терминах того времени, Малороссию) нераздельной частью России, привила любовь прежде всего к русской литературе. В результате В. Ф. Романов, который с рождения говорил исключительно по-украински, позднее, в юности, отменно знал русский язык, а украинский – только понимал. С другой стороны, имея музыкальное образование и обладая прекрасным голосом и большими артистическими способностями, Дарья Владимировна входила в Бендерский театральный кружок. Его членами были двоюродная сестра Д. В. Романовой, М. К. Хлыстова, и братья И. К., Н. К. и А. К. Тобилевичи, получившие известность как основатели украинского профессионального оперного и драматического театра под сценическими фамилиями «Заньковецкая» и «Карпенко-Карый», «Садовской» и «Саксаганский». Показательно и другое – лучшие годы детства В. Ф. Романова прошли в имении матери Гладышево Радомысльского уезда Киевской губернии, в двадцати верстах от городка Чернобыль на реке Припяти. Здесь на маленького Володю влияние в сугубо русском духе оказывала его широко образованная бабушка – Надежда Ивановна Волжина, по причине чего Володя являлся типичным маменькиным сынком, но еще более – бабушкиным внуком. Таким образом, уже в детстве В. Ф. Романов невольно оказался как бы на острие украинского вопроса, тема которого, наряду с апологизированием царского чиновничества, проходит красной нитью сквозь его воспоминания.

Необходимо сразу оговориться, что В. Ф. Романов, как и подавляющее большинство его современников из Великороссии и Малороссии конца XIX – начала XX в., видел в украинцах (или малороссах) не особый народ, а часть единого русского народа. «В настоящее время, – писал в 1933 г. в эмиграции известный адвокат и общественный деятель Г. Б. Слиозберг, – мы постоянно слышим о вопросе украинском… То, что в настоящее время составляет предмет довольно острых дискуссий, представляется, однако, явлением новым, до революции неизвестным. <…> Трудно было бы указать точно этнографические границы Украйны. Даже язык украинский не мог бы служить отличительным признаком для распределения географических или демографических частей между Россией и Украйной. Тот украинский язык или, вернее, диалект, который встречается в Киевской, Екатеринославской, Черниговской и Полтавской губерниях, причисляемых бесспорно к Украйне, является языком смешанным, даже иногда с преобладанием русского над украинским. Ни в смысле этническом, ни в смысле политическом Украина прежде не выделялась из общего состава Российской империи». «Русская политика, – подчеркивал Слиозберг, – содержала лишь один момент борьбы против возможной пропаганды Галицийской Украины или Австро-Венгрии, а именно – борьбу против распространения украинской литературы и языка». Однако «политика правительства в отношении украинского языка не вызывала развития особых националистических тенденций в населении украинских губерний. Вопроса о самостийности Украины и даже об автономии, о соединении русских частей с Закарпатской Русью не существовало. <…> Украинские провинции не составляли того, что мы ныне называем частями территории, населенными национальным меньшинством. В отношении политическом Украйна никогда и ничем не отличалась от остальной России. Этим и объясняется то, что до войны и до революции украинского вопроса, как политического, не существовало. Обострение его является последствием не нормального развития и не культурных постулатов, а политическим последствием Великой войны и революции… Но как бы то ни было, заявление некоторых украинских политиков в настоящее время о том, что Украйна была угнетена прежним режимом, решительно не соответствует действительности, ибо никакого особого режима в отношении Украйны не существовало, кроме вышеприведенного отношения к украинскому языку»[8]. В сущности, со Слиозбергом согласен современный исследователь, полагающий, что преувеличивать силу украинского национального движения начала XX в. «не стоит», поскольку вплоть до революции 1917 г. «оно так и не стало массовым» и, например, в 1903 г. все его активисты могли поместиться в двух пассажирских вагонах[9]. Неудивительно, что к деятельности «галицийских украинцев» В. Ф. Романов, будучи «русским украинцем», относился более чем отрицательно.

Получив блестящее домашнее воспитание и образование, в 1883 г. Володя был определен в Благородный пансион при 1-й Киевской классической гимназии, самой престижной гимназии из всех средних учебных заведений дореволюционного Киева. Аттестат об окончании им 1-й Киевской гимназии датирован 15 июня 1893 г. По окончании гимназии Романов представлял собой молодого интеллектуала, отличавшегося знанием нескольких языков, русской и зарубежной литературы, особенно – драматургии, и музыки, прежде всего – оперной, и умевшего, как его мать и бабушка, виртуозно музицировать на рояле. В 1893 г. Романов поступил на Юридический факультет Киевского университета, однако проучился на нем только два семестра, но не потому, что ученье не пошло ему впрок. Наоборот, в мае 1894 г. на полукурсовом экзамене он, к примеру, получил: «5» – по истории римского права и «4» – за общую часть системы римского права и по энциклопедии права. Дело в том, что Романов решил, и довольно неожиданно, стать китаистом и перевестись на Восточный факультет Петербургского университета. Прошение о переводе на Китайское отделение упомянутого факультета он подал 16 июня 1894 г., а уже 13 июля отношение ректората Университета Св. Владимира полетело в столицу. Появление Романова в стенах Восточного факультета произошло «вследствие того, что, – как писал Романов 31 августа 1894 г. в прошении на имя ректора Петербургского университета, – [я] интересуюсь литературой и историей Востока»[10]. Зачисление киевлянина на Восточный факультет последовало 1 сентября 1894 г., и он, даже чуть ли не на спор (!), успел выучить азы китайского и монгольского языков, однако 22 сентября все того же 1894-го подал прошение о переводе на 3-й семестр Юридического факультета – экстравагантный интеллектуал явно посерьезнел. Курс этого факультета Романов окончил 13 марта 1897 г. с дипломом 1-й ст., что, при поступлении на государственную службу, сразу обеспечивало ему получение чина 10-го кл. (коллежского секретаря). По состоянию здоровья (астигматизм правого глаза) Романов был освобожден от исполнения воинской повинности и зачислен в ратники ополчения 2-го разряда. Еще на студенческой скамье он решил, если не получится стать офицером, делать чиновничью карьеру в МВД.

Благодаря давнему знакомству Н. И. Волжиной с тогдашним председателем Комитета министров И. Н. Дурново, ранее занимавшим пост министра внутренних дел, у Романова появилась возможность поступления в только что созданное и потому модное Переселенческое управление МВД. Однако при представлении товарищу министра внутренних дел князю А. Д. Оболенскому чиновник-абитуриент заявил, что, стремясь работать по крестьянскому делу, не желал бы попасть в Переселенческое управление, т. к. не может расстаться с родными и друзьями. В ответ Оболенский посоветовал Романову поступить в Земский отдел МВД, и приказом по гражданскому ведомству от 19 февраля 1898 г. он был причислен к МВД и откомандирован в Земский отдел с 31 января того же года. Несмотря на свое название, этот отдел не имел ничего общего с земством, т. е. с местным самоуправлением, ведая всем обширным крестьянским делом. Управляющий Земским отделом Г. Г. Савич назначил Романова в его 3-е Делопроизводство, которое возглавлял С. В. Корвин-Круковский, однако будущим покровителем начинающего чиновника оказался не Савич или Корвин-Круковский, а помощник управляющего Земским отделом Б. Е. Иваницкий[11]. 3-е Делопроизводство ведало, помимо прочего, вопросами об ответственности около шести тысяч земских начальников, которые с 1889 г. осуществляли контроль за органами крестьянского самоуправления. В. И. Гурко, преемник Савича на посту управляющего Земским отделом, несомненно, имел в виду и Романова, когда вспоминал: «Стремлением улучшить должность земских начальников и направить их деятельность в русло строгой законности были вообще преисполнены все служащие Земского отдела»[12]. Впрочем, 8 декабря 1898 г. Романова назначили младшим помощником делопроизводителя 8-го Делопроизводства, ведавшего инородцами Азиатской России и евреями-колонистами. По поручению начальника этого делопроизводства, И. И. Крафта, Романов дни напролет проводил в Публичной библиотеке, где на основании всех имеющихся литературных источников составил 1000-страничную рукописную «справку» по истории, правовому положению и быту азиатских народов Российской империи. Очевидно, не только за выслугу лет, но и за служебное усердие 19 февраля 1901 г. чиновника-интеллектуала произвели в чин титулярного советника со старшинством с 31 января того же года. Хотя – не сумев установить нормальных отношений с излишне темпераментным Савичем, не менее темпераментный Романов ушел из Земского отдела и вообще из МВД. Что называется – хлопнул дверью!

Молодой чиновник 18 ноября 1901 г. по собственному желанию был переведен… в МПС, в Управление водяных и шоссейных сообщений и торговых портов[13] и назначен на место старшего помощника делопроизводителя Отдела водяных и шоссейных сообщений с 6 ноября. Решение Романова могло показаться неожиданным только на первый взгляд, поскольку с 1 октября 1899 г. начальником упомянутого подразделения МПС был Б. Е. Иваницкий, который и пригласил своего бывшего подчиненного по Земскому отделу в МПС. Покровительство Иваницкого Романову предопределило ускорение его чиновной карьеры в Управлении внутренних водных путей и шоссейных дорог – уже 4 февраля 1903 г. Романова назначили старшим помощником делопроизводителя Эксплуатационного отделения (с 21 января), 7 июля того же года – старшим помощником делопроизводителя Счетной части (с 20 июня), наконец, 3 ноября 1903-го – чиновником 7-го кл. для особых поручений при Управлении с откомандированием в Юридическую часть. Находясь на последней должности, Романов непосредственно участвовал в составлении, помимо прочего, Положения об эксплуатации силы падения воды, законодательного акта, который должен был устранить правовые преграды для отчуждения государством речных берегов, находившихся в частной собственности, в целях устройства между ними гидроэлектростанций. Уже тогда, в начале 1900-х, задолго до большевиков, именно в Управлении внутренних водных путей и шоссейных дорог был поставлен ребром вопрос о необходимости сооружения сети мощных гидроэлектростанций, в том числе – Днепрогэса, и начаты соответствующие подготовительные работы. В 1903–1905 гг. службу в МПС Романов сочетал с деятельностью в корпорации помощников присяжных поверенных, но не настолько, чтобы это могло помешать его дальнейшей карьере. Если 25 октября 1904 г. Романова произвели в коллежские асессоры (чин 8-го кл.) за выслугу (со старшинством с 31 января того же года), то 12 сентября 1905 г. его назначили чиновником особых поручений 6-го кл. при Управлении, а 2 апреля 1906 г. произвели в надворные советники (чин 7-го кл.) уже «за отличие» (со старшинством с 31 января).

В Земском отделе В. Ф. Романов не пришелся ко двору Г. Г. Савичу, в Управлении же внутренних водных путей и шоссейных дорог Романову самому наскучило место его службы. Сблизившись через Б. Е. Иваницкого с бывшим старшим сослуживцем по Земскому отделу МВД Г. В. Глинкой, ставшим 30 сентября 1905 г. начальником Переселенческого управления Главного управления землеустройства и земледелия (ГУЗиЗ), Романов, всегда мечтавший работать по крестьянскому делу, перешел в это ведомство. В сентябре 1906 г. Глинка писал главноуправляющему землеустройством и земледелием князю Б. А. Васильчикову: «Решился взять в Переселенческое [управление] на 3000 руб. лично мне известного Романова, служившего в Земском отделе, потом – в Управлении водных сообщений. Испрашиваю Вашего согласия, которое буду считать последовавшим в случае неполучения запрещения на этой неделе»[14]. В результате 14 октября 1906 г. Романов был переведен в ГУЗиЗ чиновником особых поручений 6-го кл., с поручением исполнять обязанности делопроизводителя центрального учреждения ГУЗиЗ с 10 октября, но с ежегодным содержанием – в 2400 руб. Романова сделали начальником 5-го Делопроизводства, ведавшего переселением на Дальний Восток (в Амурский и Приморский районы) и на Кавказ. Так волею судьбы Романов оказался-таки в том ведомстве, куда в начале своей службы он поступать не хотел. «С окончанием Японской войны, – вспоминал сослуживец Романова И. И. Тхоржевский, – подошла вплотную очередь для Сибири. Свыше полумиллиона душ стало переходить туда ежегодно, тесня старожилое население. Миллионы десятин надо было спешно “подавать” ежегодно. Местами население Сибири удваивалось. В то время не говорили “догнать и перегнать Америку”, но масштабы и темпы колонизационной работы пришлось взять рекордно-американские. При отсутствии в Сибири земства и общей отсталости сибирской администрации Переселенческое управление занималось всем: проводило дороги, торговало молотилками, строило больницы, копало колодцы, корчевало и осушало, сооружало церкви, посылало в глушь – крестить и хоронить – разъездные причты»[15]. Еще более актуальным было ускоренное освоение (или, как тогда говорили, колонизация) Дальнего Востока.

Упрочению служебного положения В. Ф. Романова способствовало то, что 2 августа 1907 г. тогда уже сенатор Б. Е. Иваницкий был назначен товарищем (заместителем) главноуправляющего землеустройством и земледелием. Романову, вспоминал другой его сослуживец, Иваницкий «говорил “вы”, но дружески с ним подчас ссорился и бранился; вообще, отношения у них были скорее дружеские, чем чисто служебные»[16]. Появление в ГУЗиЗ Иваницкого сразу отразилось на Романове: 1 ноября 1907 г. его содержание довели до 2800 руб., 18 ноября того же года его назначили представителем ГУЗиЗ в Совещании по вопросу о содержании пароходных сообщений на Дальнем Востоке, 9 января 1908 г. – в Особый комитет по организации прибрежной обороны на Дальнем Востоке, 24 января того же года – в Особое совещание при МПС для обсуждения проектов договора с Китаем о плавании по рекам Амурского бассейна и регламента о судоходстве и судоходном надзоре, а 1 августа 1908 г. содержание Романова повысили до обещанных 3000 руб. Карьере Романова содействовало то, что 6 июня 1908 г. Николай II утвердил закон о начале постройки Амурской железной дороги, которой надлежало стать главной магистралью Дальнего Востока. Для исследования колонизационного потенциала будущей железной дороги Иваницкий, с высочайшего повеления, был командирован на Дальний Восток, Романов же 12 сентября 1908 г. назначен в его распоряжение. В октябре – ноябре Романов вел журнал заседаний совещания Иваницкого с приамурским генерал-губернатором П. Ф. Унтербергером и его подчиненными. В опубликованном виде журнал Хабаровского совещания составил более 200 страниц[17]. В награду 1 января 1909 г. Романов был произведен в коллежские советники «за выдающиеся отличия» со старшинством с 31 января 1907 г. Позднее, 2 сентября 1909 г., Иваницкий командировал Романова в Хабаровск в распоряжение Унтербергера для участия в заседаниях совещаний под председательством приамурского генерал-губернатора и для исполнения его отдельных поручений по переселенческому делу.

В. Ф. Романов, никогда не замыкавшийся в узкой специализации, всегда мыслил широкими государственными категориями, а потому мечтал о том, чтобы во главе колонизации Дальнего Востока находился бы особый высший орган, и даже разрабатывал соответствующий проект. Этот орган, своего рода – Министерство колоний, должен был, по мысли Романова, объединять руководство всеми отраслями колонизационного дела в регионе, опираясь на данные всестороннего исследования колонизационного потенциала Дальнего Востока, для чего следовало послать туда особую экспедицию. Пока Романов находился в дальневосточной командировке, его мечта сбылась – 27 октября 1909 г. Николай II учредил под председательством П. А. Столыпина Комитет по заселению Дальнего Востока и под руководством томского губернатора Н. Л. Гондатти – Амурскую экспедицию. В связи с этим Романов был отозван из дальневосточной командировки и 15 января 1910 г. возвратился в Петербург. Более того, 22 февраля того же года его назначили чиновником особых поручений 5-го кл. при ГУЗиЗ, а 9 марта, по соглашению главноуправляющего землеустройством и земледелием А. В. Кривошеина с П. А. Столыпиным, Романову поручили исполнять обязанности уполномоченного ГУЗиЗ и управляющего делами (начальника Канцелярии) Амурской экспедиции, командированной «по Высочайшему повелению». Таким образом, Романов стал правой рукой Гондатти в этом важном деле.

Амурская экспедиция, насчитывавшая более ста человек, состояла из уполномоченных заинтересованных ведомств и ученых специалистов по агрономическим, геологическим, гидротехническим, дорожным, лесным, почвенно-ботаническим и статистическим исследованиям. Современные историки Амурской экспедиции пишут о «надлежащей организации работы специалистов различных отраслей знаний» и «высокой квалификации этих специалистов»[18]. Первоначально цель Амурской экспедиции состояла в изучении колонизационного потенциала только района Амурской железной дороги и в подготовке предложений по наилучшей постановке колонизационного дела именно в данном районе, однако в ходе экспедиции ее цель была скорректирована в смысле расширения и позднее подразумевала составление плана колонизации всего русского Дальнего Востока. Амурская экспедиция работала в течение 1910–1912 гг., однако Романов время от времени возвращался в Петербург с очередными итогами деятельности экспедиции. В связи с его возвращением в столицу 7 февраля 1911 г. чиновник МВД С. Н. Палеолог вспоминал: «В Петербург вернулась с В. Ф. Романовым Амурская экспедиция, посланная Столыпиным для исследования всех сторон жизни Дальнего Востока»[19]. Заслуги Романова его начальство оценило по достоинству: 28 марта 1911 г. его произвели за выслугу в статские советники (чин 5-го кл.) со старшинством с 31 января. Для Амурской экспедиции Романов оказался незаменимым человеком, и в феврале 1911 г. Н. Л. Гондатти, теперь уже – приамурский генерал-губернатор, телеграфировал А. В. Кривошеину: «Очень прошу оставить управляющим делами экспедиции Романова, который был очень полезен»[20]. П. А. Столыпин, как председатель Комитета по заселению Дальнего Востока, согласился с Гондатти и 27 марта предложил А. В. Кривошеину продлить полномочия его подчиненного[21]. В результате 26 апреля 1911 г. Романову было поручено продолжать исполнение обязанностей начальника Канцелярии Амурской экспедиции вследствие ее продления с 1 марта. Между тем заслуженные награды сыпались на Романова почти как из рога изобилия: 30 июля 1911 г. за Амурскую экспедицию он удостоился «Высочайшего благоволения», 25 марта 1912 г. – награжден орденом Св. Анны 2-й ст. Покровительство со стороны начальства не превратило Романова в оппортуниста, свидетельством чего является его, написанное 17 октября 1911 г. в критическом духе, письмо-доклад начальнику Переселенческого управления Г. В. Глинке[22]. В составе Амурской экспедиции Романов возвратился в Петербург 1 мая 1912 г.

Современные историки дают самую высокую оценку итогам деятельности Амурской экспедиции, которой «удалось дать квалифицированные ответы на вопросы, поставленные Комитетом Дальнего Востока о колонизационной ценности района Амурской железной дороги»[23]. Более того, от экспедиции «правительство и местная власть получили не только вполне объективную оценку состояния экономики региона, но и оценку социальных и экономических последствий строительства Амурской железной дороги»[24]. Многотомные труды Амурской экспедиции стараниями В. Ф. Романова были весьма оперативно подготовлены к публикации и изданы в 1911–1913 гг.[25] Характеризуя труды экспедиции, исследователи отмечают: «В силу высокой квалификации, профессиональной и личной добросовестности авторов, входящие в эту серию работы и сегодня могут по праву считаться эталонами качества для исследований в соответствующих областях дальневосточного регионоведения»[26]. Сам Романов, совместно с Н. Л. Гондатти, составил «Общий отчет» Амурской экспедиции, в котором описаны ее цели, задачи и методы, организация работ экспедиции и их предварительные результаты[27]. Лично Романов написал на основе «Общего отчета» «Свод первоочередных мер»[28] – о ни стал планом правительственной политики на Дальнем Востоке в последующие годы. Отчет и Свод свидетельствует о том, что «мы, – подчеркивают А. Н. Демьяненко и Л. А. Дятлова, – имеем перед собой, возможно, один из первых в отечественной истории план колонизации мегарегиона. Причем речь идет о разработке того, что сейчас стало модным называть региональной стратегией»[29]. Романов также написал работу, посвященную конкретному экономическому району, а именно – Николаевскому району Приморской области[30]. По мнению А. Н. Демьяненко и Л. А. Дятлова, «исследование это может быть отнесено к одному из первых, в рамках которого широко использовались качественные методы социологического исследования». Заключавший работу Романова колонизационный план, «Свод мероприятий по колонизации Николаевского района Приморской области», те же исследователи рассматривают «как вполне логически выстроенную концепцию развития экономики региона, скажем – мезоуровня», концепцию, нацеленную «на создание общих условий, которые мы бы сейчас назвали инфраструктурным обеспечением территории»[31]. Труды Амурской экспедиции не остались втуне. «Огромные и солидные материалы этой экспедиции, – вспоминал С. Н. Палеолог, – были положены в основание ближайших намеченных реформ для оживления богатейшей окраины»[32]. Более того, по наблюдениям А. В. Ремнева, деятельность Амурской экспедиции связана «с последующим хозяйственным освоением российского Дальнего Востока», «в том числе и в Советский период»[33]. Оно и неудивительно: если царская власть и ее бюрократия, констатируют современные исследователи, «нашла в себе политическую волю, силы и средства для осуществления подобного научного проекта», то «ни советское “общенародное”, ни современное “демократическое” и “социальное” государства оказались на это неспособными»[34]. На примере Амурской экспедиции хорошо видно, кто же в истории России XX в. не на словах, а на деле оказался самым эффективным менеджером! Учитывая, что степень эффективности менеджмента определяется достижением наибольшего результата не любой ценой, а с наименьшими издержками…

В 1912 г. произошли события, сильно повлиявшие не только на чиновничью карьеру Романова, но и на его личную жизнь. Б. Е. Иваницкий, покровитель и старший друг Романова, 1 января 1912 г. ушел с поста товарища главноуправляющего землеустройством и земледелием, будучи назначен членом Государственного совета. А 9 сентября 1912 г. Романов в 38 лет женился в Киеве на потомственной дворянке девице Екатерине Дмитриевне Ганзен, 19 лет от роду. Впрочем, работа для Романова продолжала оставаться главным, и, насколько известно, детей от юной супруги он не имел. После ухода Иваницкого Романову оставалось надеяться на поддержку Н. Л. Гондатти, который 7 февраля 1913 г., приехав из Владивостока в Петербурге, возглавил Особое межведомственное совещание по делам Дальнего Востока. С 20 марта по 1 мая 1913 г. Романов заведовал делопроизводством этого совещания. В письме А. В. Кривошеину Гондатти сообщал о Романове, что он «блестяще, как и всегда, выполнял возлагаемые мною на него поручения, связанные с указанным совещанием», и ходатайствовал о «личной» награде[35]. Однако 31 августа 1913 г. Романов был награжден только светло-бронзовой медалью в память 300-летия Дома Романовых, орден же Св. Владимира 4-й ст. получил лишь 6 апреля 1914 г. Карьера способного и темпераментного чиновника стала замедляться: 5 июня 1913 г. Романова назначили ревизором по межеванию и поземельному устройству поселенцев, но не Дальнего Востока, а четырех сибирских губерний (с 15 мая). Да, 2 августа 1913 г. Романову поручили заведовать делопроизводством по вопросам, подведомственным Канцелярии Комитета по заселению Дальнего Востока. Соответствующий приказ Г. В. Глинки гласил: «Все проекты представлений в высшие государственные учреждения и исполнительных бумаг, заключающих в себе принципиальное разрешение по делам, касающимся землеустройства Азиатской России и дальневосточных вопросов, должны быть предварительно, до преставления их делопроизводителями к надлежащей подписи, просматриваться статским советником Романовым»[36]. Однако после гибели П. А. Столыпина Комитет по заселению Дальнего Востока почти не работал. Конечно, 30 октября 1913 г. Романову поручили заведование в Переселенческом управлении поземельно-устроительными работами и делами общего характера по дальневосточным вопросам, однако это поручение и в самом деле имело слишком общий характер.

Обиженному чиновнику оставалось довольствоваться представлением ГУЗиЗ в разного рода межведомственных совещаниях: с 18 марта 1913 г. – в Особой комиссии по рассмотрению условий предоставления графу А. Г. фон Кейзерлингу содержания рейсов между портами Тихого океана в 1914 г. и проекта кондиций содержания этих рейсов после 1 января 1915 г., с 25 июня 1913 г. – в Особом совещании под председательством управляющего Учебным отделом Министерства торговли и промышленности А. Е. Лагорио для обсуждения проекта преобразования Практической восточной академии, учрежденной Императорским Обществом востоковедения, и с 19 ноября 1913 г. – в Межведомственном совещании по делу об учреждении «Сибирско-Монгольского торгово-промышленного акционерного общества». Будучи назначенным 27 января 1914 г. чиновником особых поручений 5-го кл. при главноуправляющем землеустройством и земледелием, Романов ушел из Переселенческого управления и стал исполнять обязанности помощника начальника (вице-директора) другого подразделения ГУЗиЗ – Отдела земельных улучшений, который возглавлялся князем В. И. Масальским. Впрочем, на 1914 г. Романов хорошо зарабатывал, получая 4000 руб. в год (в том числе 1500 руб. – жалования, 1500 руб. – столовых и 1000 руб. – квартирных).

В опубликованном в 1914 г. фундаментальном ведомственном издании «Азиатская Россия» Романов подвел итог своей деятельности как одного из руководителей колонизации Дальнего Востока, написав о нем особый раздел[37]. «Для нас, – отмечал Романов, – обширные Дальневосточные области представляют первостепенное государственное значение, в особенности потому, что Россия – государство континентальное, с береговой полосой, примыкающей к морям или закрытым, или замерзающим». Всего с 1901 по 1914 г. в Приамурье были поселены 230 200 человек, т. е. в 2,5 раза больше, чем за весь период с 1861 г., когда произошло окончательное присоединение Приамурья к Российской империи, причем к 1914 г. Приамурье могло принять еще свыше 1 млн землепашцев. С 1911 по 1913 г., в результате мер, нацеленных на замену желтого труда русским на Дальнем Востоке туда переехали, на тех же и даже более льготных условиях, что и крестьяне, 150 000 русских рабочих. В результате буквально за считанные года в Амурской области возникли свыше 20 поселков городского типа, которые стали городами еще до революции 1917 г. (например – Алексеевск и Бурея) либо после нее[38]. Естественно, что советская власть все эти потрясающие успехи старорежимного чиновничества приписала исключительно себе, хотя в действительности в данном случае, как и во многих других (с тем же Днепрогэсом), она лишь побиралась крохами с барского стола старого порядка…

В июле 1914 г., с началом Первой мировой войны, карьера Романова сделала крутой поворот – и опять по вине его покровителя Б. Е. Иваницкого, который был назначен председателем Комитета Российского общества Красного Креста на Юго-Западном фронте со штаб-квартирой в Киеве. Иваницкий призвал Романова к себе на пост своего товарища (заместителя). Ю. И. Лодыженскому, начальнику Киевского лазарета Красного Креста имени великого князя Михаила Александровича, Романов, как помощник Иваницкого, запомнился в 1915 г. «чрезвычайно дельным и корректным». Это был, отмечал Лодыженский, «человек неизменно очень тактичный и сдержанный (в противоположность своему начальнику сенатору Иваницкому)». К 1917 г. Романов в глазах Лодыженского принадлежал уже к числу тех деятелей, которые характеризовались им как «выдающиеся работники Красного Креста с общепризнанным авторитетом». После Февральской революции, благодаря тому что Алексей Федорович Романов являлся членом Президиума Чрезвычайной следственном комиссии Временного правительства, Владимир Федорович имел возможность одним из первых ознакомиться с результатами расследования деятельности экс-императора Николая II и императорского правительства. Такие честные члены комиссии, как А. Ф. Романов и В. М. Руднев, должны были признать, что Николай II и представители верхушки старорежимного чиновничества каких-либо преступлений, в том числе и уголовных, не совершали[39]. Тем не менее Временное правительство продолжало держать под арестом царскую семью и некоторых сановников, утаивая от широкой общественности правду, которая могла роковым образом отразиться на легитимности нового режима.

Пребывание В. Ф. Романова на посту одного из руководителей РОКК, да еще в Киеве, стало, пожалуй, самым драматическим периодом его жизни, если принять во внимание, что в условиях революции 1917 г. и Гражданской войны с марта 1917 по июнь 1920 г., за тридцать девять месяцев, власть в городе менялась пятнадцать (!) раз[40]. Все это время, до декабря 1918 г., Романов оставался на своем красно-крестном посту, одновременно, после прихода к власти 29 апреля 1918 г. гетмана П. П. Скоропадского, занимая должность товарища державного секретаря, ведавшего делопроизводством Совета министров, а затем – сенатора Державного Сената Украинской державы.

Идя на службу к гетману, Романову не надо было кривить душой и изменять России, поскольку хотя Скоропадский и опирался на германо-австрийские войска, но сами эти войска пришли в Малороссию по приглашению не гетмана, а его предшественницы, социалистической Украинской центральной рады. «Великороссы и наши украинцы, – излагал Скоропадский собственное кредо, – создали общими усилиями русскую науку, русскую литературу, музыку и художество, и отказываться от этого своего высокого и хорошего для того, чтобы взять то убожество, которое нам, украинцам, так наивно любезно предлагают галичане, просто смешно и немыслимо. Нельзя упрекнуть Шевченко, что он не любил Украины, но пусть мне галичане или кто-нибудь из наших украинских шовинистов скажет по совести, что, если бы он был теперь жив, отказался бы от русской культуры, от Пушкина, Гоголя и тому подобных и признал бы лишь галицийскую культуру; несомненно, что он, ни минуты не задумываясь, сказал бы, что он никогда от русской культуры отказаться не может и не желает, чтобы украинцы от нее отказались. Но одновременно с этим он бы работал над развитием своей собственной, украинской, если бы условия давали бы ему возможность это делать. Насколько я считаю необходимым, чтобы дети дома и в школе говорили на том же самом языке, на котором мать их учила, знали бы подробно историю своей Украины, ее географию, насколько я полагаю необходимым, чтобы украинцы работали над созданием своей собственной культуры, настолько же я считаю бессмысленным и гибельным для Украины оторваться от России, особенно в культурном отношении. При существовании у нас и свободном развитии русской и украинской культуры мы можем расцвести, если же мы теперь откажемся от первой культуры, мы будем лишь подстилкой для других наций и никогда ничего великого создать не сумеем»[41]. Понятно, что Романов мог бы подписаться под каждым словом из приведенной цитаты.

После падения гетманата, с декабря 1918 по август 1919 г., Романов жил в Киеве на подпольном положении, не только в прямом, но и в переносном, точнее – экзистенциальном, смысле, пережив все ужасы петлюровского и большевистского террора. Седьмая, последняя, глава его воспоминаний, посвященная в том числе и этому периоду, своего рода новое издание «Записок из подполья» Ф. М. Достоевского, поражает тонкостью самоанализа и соотносится, по части описания террора, с другими источниками[42], хотя, конечно, не лишена антисемитских мотивов. Объясняя, почему нельзя считать антисемитскими фразы, которые могли показаться таковыми и которые в январе 1919 г. делегация евреев услышала от председателя Украинской директории В. К. Винниченко по поводу массовых избиений еврейского населения шомполами, А. Д. Марголин писал: «Вообще, каждого человека надо брать целиком, когда его судят. Нельзя по одной неосторожной фразе составлять суждение. Надо всегда учитывать и обстановку, и момент, когда эта фраза произносится. Участие еврейства в большевистском движении вывело из состояния душевного равновесия и трезвого, справедливо-объективного отношения к этому вопросу весьма многих испытанных борцов за права и свободу того же еврейского народа»[43]. В подтверждение своего вывода Марголин сослался на антисемитские пассажи из воспоминаний В. Д. Набокова[44] и Н. П. Карабчевского[45]. «И если Карабчевские и даже Набоковы, – отмечал Марголин, – могли настолько утерять правильное понимание и оценку всего происходящего и чувство меры и справедливости, если из-под их пера появились такие нелепые обвинения (Карабчевский) или такие неудачные выражения (Набоков), то нельзя в таком случае быть очень строгим к неосторожным словам, которые вырвались у Винниченко в самом начале, когда вопрос об участии евреев в большевизме еще не был и не мог еще быть основательно изучен и продуман»[46]. Если нельзя быть «очень строгим к неосторожным словам» лидеров Украинской директории, при благосклонном попустительстве которой с декабря 1918 по декабрь 1919 г. произошли 439 еврейских погромов, когда погибли 16 706 человек[47], то тем более не приходится говорить о строгости по отношению к повествованию Романова, не являвшегося антисемитом и принципиально осуждавшего еврейские погромы.

После прочтения воспоминаний старорежимного чиновника нельзя не признать истинности слов П. Б. Струве. Указав на то, что «обычное ходячее объяснение той катастрофы, которая именуется и впредь будет, вероятно, именоваться русской революцией», заключается, помимо прочего, в ссылке «на “режим” (“старый порядок” и т. п.)», в августе 1918 г. он писал: «Между тем один из замечательнейших и по практически-политической, и по теоретически-социологической поучительности и значительности уроков русской революции представляет открытие, в какой мере “режим” низвергнутой монархии, с одной стороны, был технически удовлетворителен, с другой – в какой мере самые недостатки этого режима коренились не в порядках и учреждениях, не в “бюрократии”, “полиции”, “самодержавии”, как гласили общепринятые объяснения, а в нравах народа или всей общественной среды, которые отчасти в известных границах даже сдерживались именно порядками и учреждениям. Революция, низвергшая “режим”, оголила и разнуздала гоголевскую Русь, обрядив ее в красный колпак, и Советская власть есть, по существу, николаевский городничий, возведенный в верховную власть великого государства. В революционную эпоху Хлестаков как бытовой символ из коллежского регистратора получил производство в особу первого класса, и “Ревизор” из комедии провинциальных нравов превратился в трагедию государственности. Гоголевско-щедринское обличие Великой русской революции есть непререкаемый исторический факт»[48].

В марте 1920 г. В. Ф. Романов эмигрировал из России в Югославию, где стал правительственным уполномоченным по устройству русских беженцев, председателем Белградского отдела и членом Окружного совета Русской беженской организации в этой гостеприимной стране[49]. Свои воспоминания он написал в 1922 г. Скончался Владимир Федорович от грудной жабы 26 апреля 1929 г. в Белграде в Топчидерской здравнице имени баронессы О. М. Врангель. Его прах покоится на Новом кладбище Белграда[50]. Жизненный путь старорежимного чиновника закончился. Но жизнь его воспоминаний, как читаемого текста, только начинается…

Считаю своим долгом выразить искреннюю благодарность А. В. Дыдычкину и Н. С. Петросян, которые более десяти лет назад абсолютно безвозмездно, в свободное от основной работы время, создали электронный вариант воспоминаний В. Ф. Романова, рецензентам И. В. Лукоянову и А. С. Пученкову и коллегам по Отделу Новой истории России СПбИИ РАН, высказавшим на его заседании ценные замечания при обсуждении подготовленной к изданию рукописи воспоминаний, и членам Ученого совета СПбИИ РАН, утвердившего рукопись воспоминаний к печати.