Читать книгу Тайна убийства Столыпина - В. Г. Джанибекян - Страница 10

Долго террористы охотились за Столыпиным. Долго им это не удавалось. Наконец добрались.

Произошло это на даче, которая хорошо охранялась и куда, казалось, боевики не посмеют сунуться.

Что же представляла собой казенная дача на Аптекарском острове, о которой столько упоминается в нашей истории?

Она была двухэтажная, деревянная, уютная. Большой сад, прилегающий к ней, ограждался глухим высоким забором. В саду – оранжереи, лужайки, цветники, тенистые липы.

В то субботнее утро на даче был обычный приемный день. Записавшиеся пришли к премьеру правительства с просьбами.

Направляясь в свой кабинет, Столыпин встретил Горбатенкова, агента Петербургского охранного отделения, дежурившего на даче. Он знал, что Горбатенков не раз принимал участие в задержании вооруженных преступников, и Петр Аркадьевич заговорил с ним на интересующую их обоих тему.

– Как же вы выделяете в толпе террористов? – спрашивал Столыпин у агента. – Так ли они заметны? И вообще, скажите, возможно ли распознать в толпе такого человека?

– Ваше сиятельство, конечно, заметить их можно, – отвечал Горбатенков, польщенный, что к нему обратился сам министр. – Они обычные люди, как все, но слишком напряжены и своим состоянием выдают себя. Некоторые говорят, что террористы все равно как злобные разбойники и очень страшны. Поверьте, это не так. На вид, ваше сиятельство, они очень порядочные люди, вежливые, но никто не знает, что у них на уме…

– Мне говорили, что вы участвовали в задержании людей такого сорта и потому должны знать, какие они на самом деле.

– Они все разные, ваше сиятельство. Я их просто чувствую. Наверное, так гончая чувствует зверя…

– Что ж, похвально.

Столыпин направился в кабинет, где обычно принимал посетителей.

Мог ли предполагать опытный агент охранного отделения, что в ближайшие часы ему придется столкнуться лицом к лицу с террористами и преградить им дорогу в этом же коридоре, где не так давно, в самом начале очередного дежурства, он беседовал со Столыпиным…

Время приема подходило к концу. В начале четвертого к даче подкатили карета и лакированное ландо, запряженные отменными лошадьми. Обычная карета, похожая на многие, что подъезжали к дому, обычное ландо, ставшее за каретой.

На верхнем балконе, нависшем над входом, сидели дети Столыпина – маленький Аркадий и средняя дочь Наташа. С Адей, как ласково называли в семье мальчика, играла няня – молодая воспитанница монастыря. Мальчик первым увидел подъезжавшую карету и, отложив игрушки, внимательно наблюдал за ней. Все дети без исключения любят движущиеся экипажи и смотрят на них как зачарованные.

Заметив взгляд мальчика, повернулись к приезжим и Наташа с няней.

Они увидели, как из кареты вышли и направились к дому три человека – один во фраке, двое в жандармской форме. Шли быстро, и было видно, что они спешили. Первым шел жандарм, державший в руках большой портфель. Швейцар, стоявший у входа, преградил ему дорогу:

– Господа! Запись на прием к министру прекращена!

– Мы по срочному делу, – сказал тот, что с портфелем.

– Министру потребуется два часа, чтобы принять записавшихся, и было сказано, что больше никого принимать он не будет, – пояснил швейцар.

– Мы по делу, не терпящему отлагательства… – продолжил жандарм.

Мужчина во фраке, вышедший из-за его спины, оттолкнул старика швейцара, все они, словно ждавшие этого момента, вошли в дом и быстро направились в коридор, к кабинету Столыпина.

Швейцар крикнул:

– Стойте, господа! Стойте!

На его крик из дежурной комнаты выбежал Горбатенков. Схватив за руку жандарма, он предложил всем пройти за ним в дежурную комнату.

В одном из свидетельств мы находим такой факт: генерал Замятин, дежуривший при Столыпине в этот день, выйдя на шум, опытным глазом определил, что жандармы фальшивые, ненастоящие.

Из воспоминаний М.П. Бок:

«„Жандармы“ эти, очевидно, возбудили подозрение старика швейцара и состоявшего при моем отце генерала Замятина неправильностью формы. Дело в том, что головной убор жандармских офицеров недели две до этого был изменен, приехавшие же были в старых касках. Кроме того, они держали бережно в руках портфели, что не могло быть у представляющихся министру… Генерал Замятин, видавший их из окон приемной, кинулся, чуя недоброе, в переднюю».

Дальнейшие события произошли в считаные секунды.

На помощь Горбатенкову бросился агент Мерзликин, вооруженный револьвером. Агенты попытались задержать пришельцев. Возможно, стали вырывать портфели, возможно, неизвестные умышленно швырнули портфели на пол – заряженные бомбы, лежавшие в них и дожидавшиеся своего времени, взорвались. Чудовищный взрыв сотряс дом. Вслед за ним последовали еще два взрыва – от первого сдетонировали и взорвались бомбы, находившиеся в ландо, где сидели эсеры из группы прикрытия. Они должны были поразить полицейских, если бы те стали преследовать боевиков после совершения террористического акта.

Последствия были ужасными: первая бомба разрушила часть дома, другие разорвали террористов в ландо. Их так и не опознали.

Взрыв, прогремевший в здании, был такой мощный, что большая часть дома взлетела на воздух. Послышались крики, стоны раненых и ржание лошадей. Деревянные части дома горели, каменные рассыпались.

Все находившиеся в передней и коридоре люди были разорваны в клочья…

Бог смилостивился над Столыпиным. Единственная комната, которая не пострадала в доме, был его кабинет.

Бронзовая чернильница, стоявшая на столе, подпрыгнула, как детский мяч, и, облив премьера чернилами, перелетела через его голову. В кабинете больше ничего не пострадало.

А рядом, в соседней комнате, не уцелело ничего – ни одной вещи, не остались целыми ни стены, ни потолок.

Женщина, дожидавшаяся приема, вспоминала, как разговаривала со знакомым, которого встретила в приемной, и в одну секунду тому оторвало голову.

«Его туловище стояло передо мной, а головы уже не было… Это было ужасно!»

Из воспоминаний М.П. Бок:

«В этот день, в три часа, я кончила давать моей маленькой сестре Олечке в нижней гостиной урок, и мы с ней вместе пошли наверх. Олечка вошла в верхнюю гостиную, а я направилась к себе через коридор, когда вдруг была ошеломлена ужасающим грохотом и, в ужасе озираясь вокруг себя, увидела на том месте, где только что была дверь, которую я собиралась открыть, огромное отверстие в стене и под ним, у самых моих ног, набережную Невки, деревья и реку.

Как я ни была потрясена происходящим, моей первой мыслью было: „Что с папа́?“, я побежала к окну, но тут меня встретил Казимир и успокоительно ответил мне на вопрос: „Боже мой! Что же это?“ – „Ничего, Мария Петровна, это бомба!“»

Взрыв был такой силы, что на фабрике, находившейся на противоположной стороне реки, выбило все стекла.

Ужасная картина предстала после взрыва глазам людей – испытав шок, они находились в растерянности, не знали, что делать.

Мария Столыпина собралась было спрыгнуть из окна на крышу нижнего балкона, чтобы попасть в кабинет отца, но лакей Казимир потянул ее в коридор. Здесь, вся в пыли и известке, стояла растерянная Ольга Борисовна.

– Ты жива? Где Наташа и Адя? – И мать машинально повела старшую дочку в верхнюю гостиную, где лежала другая дочь, Елена, болевшая третий день. Матери не терпелось увидеть в живых хоть еще одного своего ребенка.

В проем, образовавшийся после взрыва, виднелась гостиная, полная сломанной мебели. Пол и стены целы. А в комнате Марии, расположенной рядом, мебели не оказалась – ее выбросило на набережную.

Увидев такие разрушения, они замерли в оцепенении. Привел их в чувство голос Петра Аркадьевича, крикнувшего:

– Оля, где ты?

Жена откликнулась тихо, но он услышал ее голос и вновь спросил:

– Все дети с тобой?

– Нет, – ответила она. – Нет Наташи и Ади.

Как описать состояние родителей в те трагические секунды, не увидевших своих детей, не знавших, что с ними? Живы ли они, целы ли? Понять их могли только испытавшие нечто подобное.

Начались лихорадочные поиски.

А вокруг была страшная картина – вопли раненых и вой скорченных в разных позах искалеченных людей, застывшие тела убитых. Эти крики еще долго преследовали Столыпиных – не месяц, не два и не три.

Помогая раненым, они пробирались по развалинам, чтобы найти своих детей, узнать, что с ними. Тело мальчика лежало под обломками. Сердце Петра Аркадьевича сжалось, готовое разорваться, комок застрял в горле. Руки опустились, ноги стали ватными.

– Нет, нет, это не ваш сын, – заторопился чиновник для особых поручений, шедший рядом со Столыпиным.

– Кто же это?

У трупа уже стоял часовой.

– Сын его высокопревосходительства, Председателя Совета министров… – пробарабанил он скороговоркой, не зная Столыпина в лицо, но зная, что ему приказано охранять дачу председателя.

Казалось, только этот деревенский парень был в здравом уме и не потерял рассудок, как все остальные.

– Нет, нет, – перебил его чиновник и, обращаясь к Столыпину, пояснил: – Это сын просителя. Тот привел мальчика, видно, для того, чтобы вас разжалобить…

Рядом с мальчиком лежал его отец, тоже мертвый. Оба нашли свой конец там, где надеялись добиться лучшего.

– Почему он пришел на прием не один? – с горечью сказал Столыпин, отвернувшись от трупов.

Из воспоминаний А.В. Герасимова:

«…Произошел страшный взрыв, от которого наряду с другими погибли сами максималисты. Мне тотчас дали знать об этом по телефону, и я помчался на место взрыва. Незабываемое ужасное зрелище развернулось перед моими глазами. Вся дача еще была окутана густыми клубами дыма. Весь передний фасад здания разрушен. Кругом лежат обломки балкона и крыши. Под обломками – разбитый экипаж и бьются раненые лошади. Вокруг несутся стоны. Повсюду клочья человеческого мяса и кровь. Всего пострадало от взрыва около 100 человек, из которых, по официальным данным, 27 убитых – остальные ранены, и большей частью тяжело. Офицеры и солдаты вытаскивают лошадей, людей. Трусевича я застал уже тут, на месте. Вскоре появились чины прокурорского надзора. Мне бросилась в глаза фигура министра Столыпина, бледного, с царапиной на лице, но старающегося сохранить спокойствие. У него тяжело ранена дочь. Но он передал ее на попечение другим и сам руководил спасением пострадавших от взрыва».

Место взрыва было оцеплено солдатами, которые никого близко не подпускали.

Примчались кареты скорой помощи. Один из докторов, увидев такое количество убитых и раненых, не мог прийти в себя. Он нервно гладил Адю по голове и причитал: «Бедные люди! Бедные люди!»

Столыпины облегченно вздохнули, увидев сына. Единственный их наследник, которого они так долго ждали и с которым связывали будущее своего рода, был жив!

Нашли и няню Ади. Она стонала и просила о помощи. Ее подняли и переложили на диван, непонятно как оказавшийся во дворе.

– Ноги, ноги… – жалобно повторяла она.

Мария и ее подруга, отдыхавшая на даче у Столыпиных, стали расшнуровывать ботинки няни. Когда Мария дотронулась до ботинка, он вместе с ногой отделился от туловища.

– Сколько ей лет? – спросила подруга Марии.

– Семнадцать, – вздохнула она.

В саду, на дорожках, на газоне лежали убитые и раненые. Вокруг валялись разбросанные части человеческих тел. Метили боевики в одного, а убили много невинных людей.

По саду бегала кошка Наташи и жалобно мяукала.

– Ты жива? – обрадовалась старшая дочь Столыпина.

А потом нашли Наташу.

Адя отделался сравнительно легко – у него был перелом ноги и рана на голове. А вот Наташа пострадала серьезнее. У четырнадцатилетней девочки оказались раздробленными обе ноги. Она молчала, и потому вначале всем показалось, что травмирована не сильно. Закричала лишь тогда, когда ее подняли, чтобы переложить на кровать. Кричала страшно.

Наташу и Адю выбросило взрывной волной с балкона на набережную. Девочке не повезло. Она попала под копыта лошадей, запряженных в ландо. Ее накрыло доской, по которой били взбесившиеся от боли лошади. Наташу спас солдат, вытащив ее из-под доски. Она на миг пришла в сознание и спросила:

– Это сон? – А потом, через секунду: – А папа жив?

– Да, – сказали ей, – он невредим.

– Слава Богу, что ранена я, а не он, – прошептала девочка и вновь потеряла сознание.

Из всех детей Столыпиных сильно пострадала только она. Страдания ее были ужасны. От ее крика, безнадежного, раздирающего душу, мороз подирал по коже.

Врачи объяснили, что первые минуты она находилась в шоке, не чувствовала боли, а потом, придя в сознание, ощущала боль постоянно.

– Крик раненой дочери стоит у меня в ушах…

Столыпин признался Крыжановскому, преданному ему человеку на должности товарища министра внутренних дел, интеллигентнейшему, умному и мягкому другу, что этот крик сопровождает его всюду, не умолкая, словно кто-то хочет, чтобы он всегда помнил, сколько крови пролито в стране и сколько ее будет пролито, если не принять резких и серьезных мер.

– Можно ли прощать этих террористов? – спрашивал он Крыжановского. – У меня перед глазами не только моя дочь, но и тот бедный мальчик, которого привел на прием отец. Чем он был виноват, что они его убили? Кто должен их судить за преступления и кто может их прощать?

Лишь к вечеру все стихло. Раненых развезли по больницам, трупы убрали.

Наташу и остальных детей, пострадавших во время взрыва, поместили в клинику доктора Калмайера, которая была к даче ближе других медицинских учреждений. Когда Петр Аркадьевич приехал в клинику, его ничем обрадовать не могли.

– Как Наташа?

– Плохо, – ответили врачи после консилиума. – Грозит ампутация.

– Но, может быть, обойдется? – молил Петр Аркадьевич ведущего хирурга.

– Спасти девочку удастся только в том случае, если проведем операцию не позже сегодняшнего вечера, – было его мнение.

Пригласили известного лейб-хирурга Павлова. Он согласился с коллегами, никаких других соображений не высказал.

Петр Аркадьевич попросил отложить операцию до утра, авось девочке станет лучше…

– Утром может быть поздно, – предупредили врачи.

Родители не спали всю ночь. Они надеялись на чудо. Столыпин сказал жене: «Лучше бы пострадал я, чем Наташа». Это была правда. Он хотел, чтобы все беды, обрушившиеся на его чадо, достались бы только ему, а не невинному существу, которое он любил так же горячо, как и остальных своих детей.

Утром профессор Греков сделал утешительный вывод:

– Возможно, ноги у Наташи и сохраним, но она будет калекой…

– Неужели ни одного шанса?… – не уступал Столыпин.

– Если и есть, то один из тысячи, поверьте мне.

– Будем надеяться на него. Все же шанс есть!

От ампутации отказались.

Наташе повезло. Ей выпал один-единственный шанс из тысячи, о котором говорил уважаемый профессор.

Те дни были самыми трудными в жизни Столыпина. Он переживал за детей. Ужас при мысли, что дочь останется калекой, страх за сына, который получил сотрясение мозга, что могло сказаться на его умственном развитии, не давали покоя. Из больниц приходили печальные известия: умер то один раненый, то другой.

Он понимал, что трагедия произошла только из-за него и в крови и слезах и в мучениях невинных людей виноват только он один.

Когда на твоей душе искалеченные судьбы других, жизнь становится невыносимой.

Здоровых детей и прислугу в тот же вечер перевезли в дом на Фонтанке, в новый красивый дом. Стали устраиваться. Девушки из прислуги просили их отпустить, некоторые бились в истерике, боялись новых покушений.

Лишь старый верный Казимир сохранял спокойствие.

– Что ж, Казимир, наверное, и вы захотите уйти от нас? – спросила старшая дочь Столыпина.

– Нет, Мария Петровна, куда Петр Аркадьевич и Ольга Борисовна, туда и я. Я их никогда не оставлю.

Казимир доказал свою верность не только тем, что не растерялся после взрыва. Он спас шкатулку с семейными драгоценностями, в которой хранились бриллианты Ольги Борисовны. Оказав помощь Марии, он пробрался под обломками в спальню Столыпиных и, разыскав заветный ящичек, выкинул его через окно в кусты, а затем, спустившись в сад, достал и отдал Ольге Борисовне.

Позже Столыпин сказал Крыжановскому, что все футляры, где хранились их семейные драгоценности, были пусты. Кто-то аккуратно опустошил их.

– Сразу же после взрыва я увидел странное явление. Когда пробегал в переднюю, то видел каких-то людей в синих блузах, копавшихся у моего туалетного столика. У меня не было времени да и мысли, чтобы их окликнуть. Я думал только о детях…

– Но как воры могли так быстро оказаться в вашей спальне? – удивился Крыжановский.

– Не знаю. Конечно, они не приехали вместе с террористами, а прибежали после взрыва. Но цель их состояла не в том, чтобы спасти людей, а в том, чтобы поживиться на чужом горе.

– Такова, в сущности, людская натура: если есть возможность прибрать чужое, многие это делают с легкостью. Ни один закон их не остановит.

– Если у человека нет совести и чести, он легко поддается искушению, – согласился Столыпин.

О своих потерянных драгоценностях он не сожалел, а вот о Марииных вздохнул – они старшей дочери достались от бабушки. То были драгоценности семейные, родовые.

– Все их отдал бы за здоровье Натали, – заключил Петр Аркадьевич.

– Ведь не все люди плохие! – заметила Ольга Борисовна, держа в руках шкатулку, спасенную Казимиром.

– Конечно, не все, – согласился супруг. – Иначе жизнь не имела бы смысла!

В первый же вечер в дом на Фонтанке, куда перебрались Столыпины, стали перевозить спасенные вещи – большие узлы с бельем, платьем и другими пожитками. Разбирая их, раскладывали по шкафам, стоящим в новой квартире.

Большинство вещей было в крови. Попадались лохмотья человеческой плоти.

– Это бессмысленное занятие, – констатировала Ольга Борисовна, – надо от этих вещей отказаться.

На Фонтанке хозяйничали Мария и ее подруга Маруся Кропоткина, вместе с ними пережившая взрыв на Аптекарском острове. Ольга Борисовна дежурила в больнице у Наташи, Петр Аркадьевич ездил к государю и в больницу, к дочери.

Он видел, как страдала бедная девочка. Первые дни она была без сознания, тихо бредила, лепеча бессвязные фразы о цветах, деревне, о том, что у нее теперь нет ног. И все время стонала. Двигаться не могла – ноги ее были подняты и закреплены вертикально вверх.

Видя страдания дочери, отец снова и снова винил себя в мучениях невинных людей, искалеченных жизнях, и страдания его от этого были невыносимы.

Это отметила в своем дневнике Мария Столыпина, вспоминая тот период жизни семьи. Она была права. Муки, пережитые ее отцом, сделали его совершенно другим человеком. Теперь он стал жестче относиться к террористам и тем, кто призывал к топору. «Если они хотят топора, то пусть его увидят!» – считал он.

Во время взрыва на Аптекарском острове пострадало много людей.

Столыпин, которого намеревались убить, остался в живых. Такова ирония истории.

Вскоре царь предложил Петру Аркадьевичу с семьей переехать в Зимний дворец. Решение разумное: во дворце лучше была организована охрана, везде стояли часовые, и по этой причине считалось, что дворец – хорошо охраняемая тюрьма.

Детям, Аде и Наташе, отвели громадные светлые комнаты, между которыми устроили перевязочную. Придворные заметили, что больная девочка лежит в покоях, служивших когда-то спальней Екатерине Великой.

Остальные дети с удовольствием бегали в сады. Один сад – большой – был внизу, другой – висячий – на уровне второго этажа. Здесь даже росли большие липы.

Сам Столыпин, чтобы не покидать своего убежища, гулял по залам или выходил на крышу дворца. Кабинет и комната Столыпиных-старших были без особого комфорта, но под присмотром охраны. Безопасность была превыше всего.

Часто вместе с детьми родители прогуливались по залам дворца. Зал за залом, гостиная за гостиной тянулись строгой анфиладой. Со стен смотрели на гуляющих портреты императоров, в таинственном полумраке отсвечивали позолоченные рамы, мебель и люстры, переливающиеся разноцветными огнями. В тронном зале стоял покрытый чехлом трон.

Во дворце было сумрачно. В каждом помещении светилась лишь одна дежурная лампочка. Лениво шаркали обувью лакеи, избегавшие вопросов, – прислуга предпочитала молчать и не напрашиваться на разговоры.

Расхаживая по дворцу, Столыпин думал о том, как изменчиво время. Еще вчера в этих залах проходили важные приемы, гремела музыка, давались балы, а сегодня поселилась скука и серые сумерки заглядывали в окна дворца, как заглядывала в них революция.

Революции боялись. О ней не говорили, а если и говорили, то шепотом, не вслух.

На первом же после взрыва приеме государь предложил Столыпину большую денежную помощь для лечения детей. Столыпин сухо ответил:

– Ваше величество, я не продаю кровь своих детей.

Зря он так ответил. Государь говорил искренне, хотел помочь. И Николай II отнес резкий ответ Столыпина на счет его тягостного состояния. Конечно, думал он, только по этой причине Петр Аркадьевич находится в дурном расположении духа.

Известие о взрыве на даче Столыпина застало Азефа в Финляндии. Взрыв его испугал. Товарищи, обратившие внимание на нервозность Азефа, не могли понять, в чем дело. Казалось, радоваться надо было, что по вешателю Столыпину нанесен удар, и сожалеть лишь о том, что тот остался в живых, а тут непонятное смятение.

Валентина Попова, член Боевой организации, которую выдал Азеф, в то время работала в лаборатории, где изготовлялись бомбы. Она отметила: Иван Иванович – так в целях конспирации звали рядовые члены партии Азефа – неожиданно пришел вечером взволнованным, и более того, подавленным. Молча перелистал железнодорожный справочник, собрался ночевать в лаборатории, но потом раздумал и ушел на станцию.

Азеф нервничал не просто так. Он опасался, что Столыпин и Герасимов сочтут его обещания за обман, а его поручительство за Боевую организацию – за договор, сделанный лишь для отвода их глаз. Он опасался, что озлобленные руководители охранки, не зная настоящих организаторов взрыва, произведут аресты тех, кого он уже назвал, и своими решительными действиями провалят Азефа товарищам по партии.

И тогда он потребовал от товарищей публичного отречения от взрыва на даче Столыпина, что еще больше удивило членов Боевой организации. Прежде такого не практиковалось.

– Для чего это? – спрашивали Азефа.

– Мы должны осудить морально и политически сам способ такого покушения. Нельзя убивать невинных людей из-за одного виновного, – убеждал он и ссылался на Каляева, не позволившего себе бросить бомбу в великого князя Сергея Александровича лишь потому, что с ним рядом находились дети.

Такая позиция Азефа удивила членов Центрального комитета. В истории революционного движения подобных заявлений не делали.

Товарищи сказали:

– Если хочешь, напиши заявление сам.

Он написал. Этот документ действительно оказался единственным в своем роде – никогда революционеры, проповедовавшие террор, не смущались своей работы и от нее не отрекались.

«Максималисты», отошедшие от Боевой организации, сами во всеуслышание заявили, что взрыв на Аптекарском острове их рук дело. Теракт они причислили к своим заслугам.

Герасимов внимательно выслушал примчавшегося в Петербург Азефа и убедился, что он во всей этой истории не виновен. Он не знал о подготовке покушения и потому не мог своевременно оповестить охранку. Его простили, тем более что надежнее и крупнее, чем Азеф, агента в полиции не было.

Было ясно, что сам Азеф зол на «максималистов», которые так навредили ему своей автономностью, и теперь будет сообщать о них все, даже мелочи.

Как и Герасимов, Столыпин понимал, что, кроме Азефа, освещать деятельность революционеров на таком уровне некому. Но Столыпин резко изменил свое отношение к той тактике, которой не так давно его уговаривал придерживаться Герасимов, считая, что именно хитрый план в силах сделать работу Боевой организации холостой и никчемной. Теперь Столыпин требовал арестов и задержаний.

– Сорняк надо выдергивать вместе с корнем, – говорил он.

И Герасимов стал выдергивать сорняк, предупреждая министра, что в делах Боевой организации и «максималистов» ныне полный разлад.

– С одной стороны, это хорошо, – докладывал он, – у них нет единства, а вот с другой – плохо. У нас среди «максималистов» нет надежного агента, а потому мы идем, как в потемках, без надлежащей информации.

Герасимов докладывал министру о всех событиях, происходящих в партии эсеров. Своей ненависти к «максималистам» он не скрывал, не скрывал и озабоченности их стремительностью и смелостью. Те предпочитали методы, отличные от Боевой организации. Новая тактика ставила охрану в тупик. Привыкнув к одним методам, им было трудно понять новые, которые стали практиковать члены так называемых боевых летучих отрядов.

Пока существовала Боевая организация, взявшая монопольное право на террор, все действия в Петербурге находились под контролем Азефа. Ни один шаг не мог быть сделан без его разрешения и совета. Теперь, когда монополия кончилась и летучие отряды стали действовать самостоятельно, бороться с ними стало почти невозможно. Не было информации, чтобы зацепиться и продумать контрмеры.

– По информации Азефа, в партии сейчас действуют три боевые группы, – докладывал министру Гекрасимов.

– Вы знаете, какие?

– Информация у меня хоть не полная, но полезная. Полагаю, на первом месте стоит боевой отряд при Центральном комитете, созданный из бывших членов Боевой организации. Им руководит некий Зильберберг. Другую группу создали для покушения на Лауница также из бывших членов Боевой организации. Ею руководит некая «товарищ Бэла». Самая для нас пока непонятная третья группа, состоящая из людей, которые прежде к террору никакого отношения не имели. Она скрывается в Финляндии и наезжает в столицу временами, когда ей необходимо. Действует автономно, тем и опасна. За нее трудно зацепиться. Все члены этой группы чужды теории, на которой воспитаны старые боевики. Они даже в мелочах действуют иначе, чем старшие товарищи.

– А что же Азеф? Что говорит он? – интересовался Столыпин.

– Его назойливые вопросы могут вызвать настороженность, – ответил Герасимов. – Он не может спрашивать лишнее. Но, несмотря на замкнутость новых товарищей, он сделает все возможное, чтобы выведать у них информацию.

– Вы уверены?

– Да, Петр Аркадьевич. Он слишком ненавидит «максималистов», чтобы оставить их на свободе. При первой возможности выдаст их всех. Я хорошо знаю Азефа. Он не простит им то, что своими действиями они помешали нашему договору. И конечно, не простит потому, что ему, старому террористу, молодые нахалы наступают на пятки. Он самолюбив, наш Азеф.

– Если ваши предположения сбудутся, то хорошо, – заметил Столыпин. – Но сегодня я настаиваю на арестах! Хватит с ними нянчиться! Пора ужесточить нашу политику.

Из рапорта в Петербургское охранное отделение:

«Произведенным агентурным розыском удалось получить следующие сведения о погибших участниках взрыва на Аптекарском острове:

…21. Преступник в жандармской форме, атлетического сложения, уроженец г. Смоленска Никита Иванов…

22. Второй жандармский офицер (разорванный) – уроженец г. Минска, до середины 1905 г. проживал во Франции, откуда вернулся в Россию. В последнее время проживал по паспорту бельгийского подданного…

23. Преступник во фраке – уроженец г. Брянска, рабочий Бежецких заводов, имя Иван… Неоднократно привлекался к дознаниям местными органами.

Все вышеперечисленные принадлежат к московской организации максималистов».

Из газеты «Петербургский листок», 24 сентября 1906 года:

«По делу о взрыве на Аптекарском острове привлечено двадцать два человека. Полиция расследование продолжает».