Читать книгу Один год и семьдесят пять лет. 1943–1944 и 2018 - В. И. Комаров - Страница 3

Лето 1943 года

Оглавление

День был солнечный, лето в разгаре. С ночёвки выехали, как обычно, вскоре после рассвета, чтобы ехать по прохладе. К обеденному времени две наши телеги загромыхали по каменистому берегу Курчума. Курчум несётся здесь в узком глубоком русле, а дорога лепится узкой полосой, прижимаясь к невысоким серо-рыжеватым скалам. Неожиданно скалы отступают, и мы выезжаем на небольшую поляну с парой деревцев и хижиной под ними. Переправа. На всяком хозяйственном хламе сидит десятка два ожидающих перевоза, в основном молодые колхозницы. Очередную подводу заводят на платформу парома, подтягивая уздечками лошадей. Они сопротивляются, таращат глаза, пугливо вскидывая и выворачивая головы. Есть чего пугаться – перед ними туго скручиваются и развиваются тёмные струи коричневато-зеленоватой воды. Маленький паром удерживается на поперечном реке тросе чёрным от дёгтя проволочным канатом, натянутым как струна от пары ржавых роликов на продольном тросе. Корявый инвалид наваливается на рулевую жердь, и паром быстро несёт к противоположному берегу. Через пару ходок грузят и нас. Паром несётся через бешеный Курчум как щепка, его дёргает и качает. Мощь воды очаровывает, катался бы туда-сюда до вечера. Но вот уже две наши лошади радостно выбираются на берег, грохоча телегами. Мы забираемся на свои места, и подводы быстро удаляются от замечательной переправы. Вскоре нас в облаке пыли обгоняет очередная пара подвод, полных весёлыми горластыми девчатами. Они что-то насмешливо кричат нам, но тут же взрываются бодрой песней. Доносится:

…Командир по белым точкам

машет беленьким платочком,

Путь-доро-ога да-ле-ка…


Что это за командир – машет платочком, да ещё беленьким? Но песня сменяется другой, протяжной и даже грустноватой:

…Один па-рень-па-рень был невесел,

Бы-ы-л он круглой си-ро-той.

О-он ко-ман-до-вал своим отря-дом,

Ве-е-се-лил своих бой-цов…


Опять командир странноватый – сирота и не весел, но при том ещё и веселит своих бойцов. Жаль, слов уже не разобрать за затихающим вдали дребезгом подвод и цоканьем копыт.

Слова этих незнакомых песен надолго застряли тогда в памяти, и я не раз напрасно пытался разгадать их смысл. Только много позже понял, что вместе с пылью и конским потом на нас пахнуло тогда ветрами Гражданской войны. Она пронеслась всего лишь двадцать лет до того – это меньше, чем время, отделяющее нас сейчас от контрреволюции 1980-90-х годов. Ещё не износились тогда те сапоги, не забылись те песни. Мог бы и догадаться, будь немного постарше, что командир командовал огневыми точками белых и что пришлось ему махать белым платком победоносным красным перед тем, как они отправили его в далёкую путь-дорогу. Все наши игры «в войну» до нашествия гитлеровцев состояли из боёв «красных» с «белыми». И всякий раз перед игрой приходилось подолгу базарить, добиваясь права быть красным. Большой неудачей тогда было признать себя «белым». И всего 50 лет позже одни из игроков удачно ускользнули из «красных», а другие выставили как знамя свою якобы «белую» кость.

Дорога пошла в гору, запетляла между мелкими сопками и вдруг выбралась на перевал. Жару смахнуло свежим ветерком. Внизу открылась узкая долина, где Курчум прижимается слева к скалам, покрытым сверху тёмно-зелёными пиками хвойных. Справа он сверкает сетью проток между обкатанными глыбами и россыпями булыжника. У берега зеленеет забока – кустарник вдоль деревни, тянется полоса огородов и вереница изб, украшенная тополями. Собственно, улица только одна, её поджимает к Курчуму цепь щербатых пыльно-рыжеватых сопок. Пугачёво! Колхоз «Алтай-Мараловод» – цель нашего трёхдневного движения по предгорьям и горам Алтая.

Снизу, навстречу, поднимается непрерывный шум Курчума. Красно-серые скалы, отороченные пихтой, мельтешащие протоки, зелень, чистое, очень высокое синее небо – вот это Пугачёво! Вот это «Алтай-Мараловод»! Возбуждённо следим, как наш возчик тянет узду на себя, удерживая лошадь, и, как и обычно, трёхэтажно матерясь. Скорее вниз. Вот мы уже и на улице, пылим по дороге вдоль узкого арыка светлой, прозрачной воды. Жилые запахи – коровники, конский навоз, дымок от летних печурок во дворах. Куры, всполошенно махая крыльями, бросаются из-под колёс, перелетают арык. Ребятня высовывается на улицу, заслышав подводы. Ещё бы – «сторонние» едут! Баба на огороде разгибает спину, всматривается в проезжих, одновременно разминая рукой поясницу. А высоченные серо-зеленоватые стволы тополей отражаются в арыке, выстраиваются стройным коридором. В одном из его пролётов показывается широкий двор с зелёным ковром мелкой травы-муравы. По сторонам две большие справные избы, накатанные из могучих золотистых стволов. Останавливаемся. «Правление», – говорит наш матершинник, заводя подводы с потными лошадьми во двор. Ему удаётся сказать это без обычного сопровождения матом, что случается с ним редко. Мама идёт в избу слева, на которой висит большая доска с крупными буквами и цифрами. Я и сестра лезем босиком в арык, какая вода! Настраиваемся пускать по течению ветки и палки, но вскоре мама выходит из правления вместе с нашим возчиком. У обоих на лице очевидная досада, у возчика откровенная злость, сопровождаемая искусными переборами. Ещё бы: нас спровадили дальше – в Платово. Платово – это мелкие выселки колхоза. Возчик перетаскивает с наших телег пару мешков соли в избу правления, непрерывно бормоча ругательства. Трогаемся дальше: бу-бу-бу-мать-перемать-бу-бу-бу-перемать-мать. Надо отдать ему должное, он почти не повторяется в своих непонятных многоступенчатых восклицаниях, походя изобретая неожиданные находки. Талант. Из народа.

Несколько дворов, и мы за околицей. Дорога тянется вверх, прижимается к сухим голым скалам, но справа открывается широкий вид на разлившийся здесь Курчум с тёмной полосой главного течения. Каменистая полка, по которой мы едем, делает плавный изгиб слева направо, и в середине этой дуги появляется островерхая пирамидка с красной звездой на острие. Пирамидка грубовато сколочена из досок, посеревших под дождями и солнцем. «Что это?» – спрашиваю я. Возчик, заметив моё внимание, не поворачивая головы, говорит: «Партеец, коммунист, значит. Коллективщик. За колхоз шибко агитировал, всех в колхоз загнал. Первым председателем стал. Ну, пристрелили его здесь. Здесь и закопали». – «А почему здесь?» – «А где же его ещё? Не в церкве же, он же её и спалил. Здесь и помитинговали, и зарыли. Да и не на кладбище же его, партейца, зарывать». Мне, до сих пор вовсе не видевшему могил, стало жутковато. Вот здесь, почти под нашими колёсами, лежит бывший человек. Совсем ли он там ничего не слышит? Ни что говорят о нём, ни грохота колёс и копыт по камням над головой? Или всё же что-то слышит? Пирамидка уползает назад, жестяная звезда проезжает рядом, почти над боковиной телеги. Стараюсь не смотреть на неё, отворачиваюсь к голубым волнам алтайского хребта за Курчумом. Справа внизу разворачивается долина. Не хватает только крыльев, чтобы следовать полёту коршуна, парящего над всем этим великолепием.

Один год и семьдесят пять лет. 1943–1944 и 2018

Подняться наверх