Читать книгу Сон бога. Социально-философское эссе теории энергетической конвергенции - В. Ильич - Страница 2

Каждый из нас замечал, что с исполнением какого-либо желания постоянно в нашем сознании, а может быть, правильнее, в душе, вновь и вновь возникало новое желание: «Кто из нас счастлив в этом мире? Кто из нас получает то, чего жаждет его сердце, а получив, не жаждет большего?..» вопрошал Уильям Теккерей от лица героев своей книги «Ярмарка тщеславия». Схожий вопрос, а вернее та же мысль в форме восклицания, есть и в более известной книге Иоганна Гете «Фауст», где Мефистофель, исполняя желания доктора Фауста должен остановить время его жизни при произнесении Фаустом слов: «Остановись, мгновение! Ты прекрасно!».

Бытует множество определений на первый взгляд эфемерного и труднодостижимого состояния счастья в связи с чем, часто происходит подмена понятия, когда признаку понятия придается сущностное значение. Тоже происходит и с тесно связанного с желанием счастья и не менее важному нами желанию свободы, которую жаждет наш ум и наши сердца, о чем и ныне напоминает призыв Эгмонта из одноименной трагедии Гете: «За благо высшее сражайтесь, за свободу…».

Если многие потребности человека, объясняющие его поведение можно обозначить как вытекающих из трех фундаментальных потребностей, а именно питание, продолжение рода, признания, то подобрать корректную форму классификации желаний человека и, в частности, таких как счастье и свобода, представляется весьма затруднительным. Дело в том, что желание тесно связано с мечтой, а значит и с воображением. К примеру, особо явственно, хотя опять же и в литературной форме, проблема достатка через соотношения желаний и необходимой потребности выражена в классической русской литературе в лице ее ярчайших представителей Льва Николаевича Толстого и Антона Павловича Чехова. Так, неустанный искатель истины Толстой, задавшись вопросом много ли человеку земли нужно в своем одноименном рассказе, приходит к выводу, что в качестве частной собственности человеку необходимо лишь три аршина земли; на что ему, заочно, возражает Чехов в рассказе Крыжовник: «Но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку… Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа».

Зримая в корень творческая интуиция гениев доходчиво и точно схватывает сущностную сторону человеческого поведения в жизни, иллюстрируя сближение необходимой потребности и человеческих желаний «достатка» в неограниченном количестве. Стало быть, можно предположить, что пока жив человек он будет стремиться к безмерному накоплению энергии с целью свободного освоения бесконечного пространства, и в этом, пожалуй, заключается природа деятельности человека. Кстати, и всех без исключения представителей живой материи от крупного животного до микроорганизма, от самого высокого дерева до былинки в поле. Отсюда и стремление к свободе.

Отсутствие внешней зависимости принуждения со стороны других или, одним словом свобода, надо полагать, есть все же неосознанная необходимость. Более того необходимость свободы, строго говоря, бессознательна. Если она и ставится человеком как главная цель его жизни, то порой, при ее «достижении», она отягощает его же жизнедеятельность и в конечном итоге становится невыносимой. Объяснить это можно по аналогии с двумя тесно связанными понятиями «покоя» и «движения» во Вселенной, где покой относителен, а движение абсолютно. Точно также и понятие «свободы» для характеристики объектов материи во Вселенной относительно, а понятие «зависимость», стало быть, абсолютно. Понятие «свобода», таким образом, может трактоваться не иначе как возможность безмерного накопления энергии и ничем неограниченного перемещения в пространстве при минимизации энергетических затрат. При таком – и только таком понимании возможно вечное возрождение Жизни, существование живой материи, как непреложный факт природы, – ее истина.

Говоря об истине, следует заметить, что в человеке глубоко засело желание истины. Пожалуй, еще ранее, чем Понтий Пилат вопрошал у Иисуса Христа «что есть истина?», вопрос познания уже занимал только становящееся ещё сознание древнего человека. Первобытному человеку, надо полагать, в те весьма редкие свободные минуты, которые выпадали ему от поиска пищи, защиты от дикого зверя и своих же одноплеменников, приходилось удивляться тому бесконечному разнообразию картин бытия, что его окружали. Страх и любопытство невидимой, но в то же время осязаемой некой мощной силы на земле, в небесах и на море завораживали восприятие человека, а смерть ближнего приводила его во внутренний трепет. Как эхо времен мы теперь слышим его вопросы: «что это?» и «почему?», из уст ребенка.

Вопросы суетности жизни пока неизвестны ребенку, да и вопрос бренности бытия, до времени, не мучают его, по крайней мере, так неистово, как жажда свободы. Так, мы часто слышим истории, в которых голодный, разутый, раздетый ребёнок из неблагополучной семьи отвергает детский дом, с трех разовым питанием одеждой и внешней чистотой, в силу его режимности, то есть ограничения свободы.

Говоря о возрасте, следует признать, что время в молодости (особенно в детстве) и старости течёт разно по длительности. Наши детские годы чрезвычайно событийны: каждый новый день это новое открытие, а потому, время как бы растянуто. Ребёнок, до своего совершеннолетия, не только находится в процессе постоянного познания окружающего его мира и его самого в этом мире, но он еще растёт и крепнет физиологически, постоянно изменяется сам. Вот почему детские годы кажутся удивительно длинными. У старого же человека не занятого общественно-созидательным трудом и живущего на пенсию, практически все дни похожи один на другой, ничего принципиально нового он уже не узнает, всё принципиально важное им не только познано, но и пережито. Поэтому для старого и, как правило, больного человека вне активной борьбы за жизненное пространство и энергоресурс, время старости по своей продолжительности летит стремительно и каждый последующий год, словно один день.

Однако следует признать, что старость мучает проблемой смерти и абсолютно здорового человека. В младые ж годы по состоянию души счастливым может быть и инвалид. Поэтому, нисколько не сомневаясь можно сделать вывод по поводу определения человеческого счастья: Счастье – это молодость когда не думаешь о бренности жизни; это пик энергетической насыщенности, когда жизненная энергия на генном уровне младенца (энерген) повышается и достигает к 16-25 годам максимума1. Увы, но продолжительность максимы «энергена» не вечна и после 33-х лет начинает снижаться.

Стало быть, несчастье, в буквальном смысле можно толковать как резкое снижение жизненной энергии: ухудшение здоровья и преждевременная смерть детей, родителей, родственников (что собственно говоря, и запечатлел великий мудрец Леонардо да Винчи в улыбке убитой горем женщины Моно Лизы.) В молодые годы, то есть в период возрастания мощи жизненной энергии, человек желает чего-то нового, ему хочется постоянных перемен, у него вся жизнь впереди, масса свершений и нет сомнений в осуществлении желаний и преодолении любых препятствий. Поэтому мы и трактуем счастье как состояние тела в момент его энергетической насыщенности и крепости духа в непоколебимой вере в справедливость и всеобщую нравственность – некий Вселенский разум. Однако, это, до поры до времени…

Возраст Христа и «Бальзаковский возраст» женщины (30 лет) их честность и дарования, пожалуй, ещё могут служить в некотором роде обеспечением нравственности в поступках. Однако, как полагал Гобсек, персонаж одноименной книги Бальзака, после тридцати уже ни на кого полагаться нельзя; преобладание бессознательной нравственности, то есть откровенная детская наивность эгоизма, сменяется скрытым желанием личного благополучия и прохладу к переменам, хотя: ничто не подавляет человеческую психику так, как однообразие. В то же время в старческие годы перемены пугают. В такие годы человек испытывает малые, либо же большие радости, а, счастье(?) …о нем приходится только мечтать и надеяться, уверяя безнадежно себя, что счастье всегда впереди.

Однако непроста дорога к счастью иного рода, а именно познания человеком истины. Отражение ее всплывает в сознании взрослого человека отрешенного от суеты обыденной жизни, в которой из-за неугомонной страсти к познанию запредельного, попытки объять необъятное, нет места безмятежному покою и свободной воли. Ошибался поэт, утверждая, что «На свете счастья нет, а есть покой и воля». Во всей Вселенной есть только движение – вечное движение, а покой относителен. Тоже и с волей, если говорим о воле телесной, а не духовной. По всей видимости, в отличие от воли духа, наша телесная воля, то есть свобода деятельности в социуме, начиная с рождения и до смерти исключительно условна. Мы живем в социально обусловленном и в то же самое время конкретном мире, где двойственная противоречивость, как отражение противоречивых законов двойственности самой природы. Потому-то человек, если он человечен2, может жить только в социально обусловленном мире. Покинув же социум, человек попадает в зависимость от природы физической. И, так, до самой смерти, которую, в качестве истины после долгого и мучительного поиска в своей «Исповеди», определял Лев Николаевич Толстой.

Соглашаясь с Толстым, и несколько дополнив его определение истины не вызывающей ни малейшего сомнения и не требующей веры у абсолютно всех людей тем, что смерть, надо полагать естественную. Не насильственную смерть и не случайную (нелепую), а именно естественную, когда организм живого существа, выработав весь природный энергетический ресурс (данный ему природой или, возможно, Богом), прекращает свою деятельность, как говориться, умирает своей смертью. (К примеру, каждому человеку отведено конечное число сокращений сердечной мышцы.) Здесь естественная смерть как всеобщий критерий истины. То же определение истины и для человечества. Стало быть, естественную смерть или, другими словами, точнее: естественное окончание бытия объектов живой и неживой материи мы принимаем за абсолютную истину, как конечную цель человека, человечества и всех существующих в мире объектов и систем живой и, надо полагать, неживой материи.

Заметим, что семантика понятия «цели», тесно связана с понятием «смысла», то есть базовых элементов человеческой природы. Смысл человеческой жизни, как и смысл жизни всего живого, всей живой материи, каждого представителя живой природы – растения и животного, – это заполнить собой и только собой всю бесконечность пространства и для осуществления этой цели, естественно, необходимо безмерное количество энергии. Отсюда: Bellum omnium contra omnes (с лат. – «война всех против всех»)! Борьба может трансформироваться и приобретать, казалось бы, скажем мирный характер в виде конкуренции, но она никогда не может быть прекращена в принципе: всегда один будет стараться превзойти ближнего (другого). Отсюда и главная основа причина поведения человека в системе совместной деятельности, которая заключена в самой сущности живой материи, а именно минимизировать любым путем свои энергетические затраты3.

Таким образом, если счастье единичного человека преходяще, а абсолютная свобода лишь желаема, то цель и смысл его жизни составляют сущностную основу – истинность бытия живой материи. И только при таком раскладе и при определенных условиях развития, живая материя, вечно сосуществующая с неживой, может быть способна к перерождению. Так уж видно устроено, что смерти противостоит рождение, и смерть одного представителя живой материи является основой рождения другого: всё что рождается – умирает; всё что появляется – исчезает и, так, до бесконечности в соответствии с древней идеей «вечного возвращения». Желание «вечной жизни» единичным человеком, стало быть, есть нежелание рождения младенца. В этой связи миссия человечества продлить Жизнь, то есть реинкорнировать живую материю вне нашей планеты Земля, такой же смертной надо полагать, как и преходящей на ней Жизни. Однако зная финал нашей собственной жизни, мы все же продолжаем «игру» в её спектакле как в словах Достоевского: «дойти до конца и конец отвергающего». Рациональный смысл здесь в том, что финал сам по себе двойственен, как впрочем, и наше знание о нём. Мы знаем наш – человеческий финал, но не знаем финала жизни вообще. Смогут ли Земляне продолжить Жизнь на другой планете или планетах других звездных систем и, тем самым, оживить всех умерших…, либо же нет? Вот вопрос, поиск решения которого и составляет смысловую рациональность в интерпретации жизни человеческой с его фундаментальными потребностями: твердого, жидкого и газообразного питания (сахар, вода, кислород), внутреннего (самого себя) и внешнего (со стороны других) признания, продолжения рода и жаждой истины; с его общечеловеческой иерархией ценностей: 1. Здоровье, 2. Общение (семья: дети, родители, родственники; друзья и знакомые), 3. Энергия (деньги). Вечно памятуя триаду главных христианских добродетелей: Вера, Надежда, Любовь; а также желания личной свободы и… многого другого. Однако данные вопросы уже вне сферы социальной физики и диалектика здесь бессильна, здесь царство метафизики, к которой попробуем прикоснуться во второй части книги. Здесь же нам осталось акцентировать внимание на примечательной мысли Альберта Эйнштейна: Всё в мире является энергией. Энергия лежит в основе всего. Если вы настроитесь на энергетическую частоту той реальности, которую хотите создать для себя, то вы получите именно то, на что настроена ваша частота. Это – не философия. Это – физика.