Читать книгу О себе и о других - Валентин Лаврентьевич Янин, В. Л. Янин - Страница 12

Москва, Донская улица

После возвращения в 1943 году в Москву на протяжении двух лет любимой моей прогулкой стало посещение Донского монастыря, а любимым занятием – уход за некой знаменитой могилой. Как-то еще в 1943 году, гуляя по кладбищу, я споткнулся и упал в заросли лопухов и крапивы, раздвинув которые прочел надпись на надгробной плите о том, что здесь покоится прах Петра Яковлевича Чаадаева. На всю жизнь я запомнил дату его кончины: 14 апреля 1856 года. Вплоть до 1945 года я регулярно посещал эту могилу и ухаживал за ней, выпалывая сорняки и возвращая месту погребения пристойный вид.

* * *

Донская улица виртуально свела меня с любимым моим писателем Иваном Сергеевичем Шмелевым, хотя впервые я познакомился с его творчеством уже зарубежного периода («Богомолье», «Лето Господне»). Правда, задним числом, я это знакомство связываю с моим детством. В конце 1936 года я заболел скарлатиной и был отправлен в орехово-зуевскую больницу. Именно с 1 января 1937 года были разрешены запрещенные прежде новогодние елки. До больницы это разрешение не дошло. И мои родители решили устроить домашнюю елку в мой день рождения 6 февраля, пригласив на праздник моих школьных товарищей. Жили мы тогда в доме бывшего владельца купца Захряпина на втором этаже, в первом этаже располагался купеческий магазин, сторожем которого в советское время служил некий «старик Кутырин», называвший себя так, потому что до революции был денщиком генерала Кутырина. Много позднее я узнал, что И. С. Шмелев был в близком родстве с Кутыриными, которым было завещано хранение его архива.

Возвращаюсь к Донской улице. Владения Шмелевых располагались в самом начале Донской улицы (в доме № 16). По инициативе главы семьи С. И. Шмелева у Калужской заставы была построена церковь Казанской Божьей Матери (в советское время превращенная в кинотеатр «Авангард», а потом разрушенная), давшая наименование Казанскому переулку. Там была расположена 7-я средняя школа, которую я окончил в 1946 году. Отец И. С. Шмелева был похоронен в Донском монастыре, куда впоследствии был перенесен прах И. С. Шмелева с кладбища Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем. Владение Шмелевых подробно описано в автобиографических романах, где оно неотделимо от семьи и домочадцев автора.

Какое-то время меня всерьез занимала одна проблема. Из справочника «Вся Москва на 1916 год» мне было известно, что мать И. С. Шмелева Евлампия Гавриловна продолжает владеть участком на Донской улице, тогда как сам И. С. Шмелев живет в доме № 10 по Житной улице в доме Бориса Васильевича Ключевского, сына скончавшегося в 1911 году великого историка Василия Осиповича Ключевского. Мой вопрос состоял в том, был ли Шмелев знаком с историком или стал квартирантом только его сына. Ответ был получен при чтении повести И. С. Шмелева «Куликово поле», которая как бы пронизана незримым присутствием Василия Осиповича Ключевского. И еще один вопрос: что разлучило Шмелева с его матерью? Ответ сохранился в архиве Кутыриных: мать поручала дворникам пороть своего малолетнего сына, когда бывала им недовольна, чего до конца своих дней он не мог ей простить.

Школа № 7

Школа № 7, которую я окончил в 1946 году, находилась в Казанском переулке рядом с французским посольством, от которого была отделена только забором. В 1944 году мы прослышали о приезде в Москву Шарля де Голля и высыпали из школы, чтобы посмотреть на популярного тогда главу Франции. Шпалерами расположились у входа, когда подъехали две автомашины. Из первой вышел длинный де Голль, из второй – короткий и толстенький Бидо. Чем-то я привлек внимание де Голля, который, подойдя к мне, потрепал меня по плечу со словами «Bon garçon! Bon garçon!»[4] Недавно я по этому поводу сочинил вирши: «Я когда-то был мальчишкой, не носил еще кальсон, а де Голль от чувств излишка говорил мне: “Бон гарсон”».

* * *

Из школьных учителей мне больше других запомнился математик Артем Артемович Оганов, у которого мы часто бывали дома, где он удостаивал нас душевной беседой. Артем Артемович на каждую контрольную давал нам по шесть или семь сложнейших задач. В результате даже самые способные получали не больше тройки. Зато как нас удивило, когда на госэкзамене нам было выдано по три задачи, и весь класс без исключения через каких-нибудь 15–20 минут справился с их решением.

Как-то я имел наглость сказать ему, что в женской школе № 585 на контрольную задают вполне посильные две-три задачи. На это я получил запомнившийся на всю жизнь ответ: «Скажи своей маме, чтобы она сшила тебе сарафан. А я тебе устрою протекцию в женскую школу».

* * *

Очень жалею, что мои друзья-одноклассники разбежались, овладев разными профессиями, но до сих пор я вспоминаю их и переживаю чувство утраты. В нашем классе примерно из двадцати ребят одиннадцать окончили школу с золотыми и серебряными медалями. Среди них мои ближайшие друзья: Вячеслав (Кома) Иванов, Дима Кучаев, Сережа Молочков, Володя Павлов, Илья Шендерович, Эдик Тадевосян. Из них я остаюсь в близком контакте с Комой Ивановым. Оба мы – академики РАН и входим в состав Историко-филологического отделения. Кома страдал костным туберкулезом, и я время от времени навещал его в Переделкине, где он лежал на даче у Ильи Сельвинского (собственная дача Ивановых тогда сгорела). Как-то я прочел на память сборник стихов Сельвинского начала 30-х годов в присутствии их автора. Он так был поражен этим обстоятельством, что, отправляясь в Москву, поставил ногу на ступеньку электрички, а другую ногу забыл на платформе. Его принесли домой на носилках, и он долго ругал меня как виновника происшедшего.

Мне сделал замечание сам Сталин

В 1946 году я окончил школу с золотой медалью и отправился подавать документы в Университет. По случаю медали экзамены мне не грозили, и в самом радужном настроении я двигался из Замоскворечья через Каменный мост. Дойдя до его конца, ближнего к Боровицкой башне, решил перейти на противоположную сторону и усмотрел вереницу машин, приближающуюся со стороны Болотной площади. Машины двигались быстро, но я-то, молодой, ощутил себя еще более быстрым и перебежал им дорогу. Правда, свою заднюю ногу при этом извлек почти из-под колеса передней машины. Завершив свой подвиг, был однако удивлен тем, что прохожие на тротуаре почему-то не восхищаются моей молодой ловкостью, а уставились на этот автомобиль. Я тоже уставился и встретился глазами со Сталиным, который укоризненно кивал головой: «Ай-ай-ай, молодой человек! Нэхорошо нарушать порядок!»

Прошло много лет, когда я снова был поражен этим воспоминанием: мне показали парижский журнал, в котором была помещена репродукция с картины, изображавшей ту же ситуацию с мальчиками, глазеющими на машину, из окошка которой смотрит вождь. Картина называлась «Как я в детстве видел Сталина»[5]. Еще одна встреча со Сталиным произошла несколько лет спустя, когда я студентом ехал в Скифскую экспедицию.

Банкет в Колонном зале

После окончания в 1946 году школы с золотой медалью я был отправлен в президиум школьного выпускного вечера в Колонном зале. Как члены президиума мы участвовали во взрослом банкете вместе с товарищем Фирюбиным и другими выдающимися деятелями. Особенно запомнился тост, произнесенный неким заслуженным учителем: «Я предлагаю выпить за великую русскую литературу в лице здесь присутствующего Василия Ивановича Лебедева-Кумача!» Во время банкета нам, школьникам, выпала честь сфотографироваться со знаменитым партизаном и писателем П. П. Вершигорой, который требовал, чтобы на фотографии не было видно, что у его кителя оторвана верхняя пуговица, «а то ведь на губу посадят!»

– Товарищ Вершигора, – взмолился фотограф, – у вас же борода. За ней дефекта не видно!

– Знаю я вас, прохиндеев! Вы так снимете, что всё будет видно!

Наша фотография была напечатана в «Комсомольской правде» и не дала основания отправить Вершигору на гауптвахту.

4

Хороший мальчик (фр.).

5

Картина Виталия Комара и Александра Меламида «В детстве я однажды видел Сталина» (1981–82 гг.) в журнале «А – Я», 1983. Вып. 5.