Читать книгу Игра судьбы - В. П. Волк-Карачевский - Страница 16

– Я знаю вашу историю, даже в подробностях, но в изложении наших барышень, а они, возможно, многое домыслили и переврали. У молодых девиц богатое воображение, – продолжил беседу Александр Нелимов.

– Если вам не будет скучно, я расскажу, что со мной произошло. И буду рад, если моя история хотя бы несколько послужит вам для жизненного опыта. Впрочем, я чувствую необходимость высказать все, что пережил, чтобы облегчить душу… И боюсь только, что мое желание исповедоваться покажется навязчивым и я надоем вам.

– Нисколько. Мне даже интересно знать, что произошло на самом деле. Барон Дельвиг пытался объяснить мне ваши обстоятельства, но я ничего не понял.

– Я не посвящал барона в подробности своих злоключений, да у нас и не было возможности общаться – он ведь скрывал мое присутствие от своей матери, меня прятали на чердаке флигеля тетушки барона… Барону обязан я жизнью…

– Барон мой самый близкий друг. Друг детства. Не знаю, сохранятся ли наши отношения в будущем. Уж больно разными дорогами повела нас судьба.

– Да, судьба переменчива… Разве могло год назад прийти мне в голову, что я, гвардии поручик, стану разбойником? И где?! В глухих тверских лесах, вдали от Петербурга, где я был уважаем в кругу друзей, отличаем начальством и имел надежды дослужиться до высоких чинов к радости и гордости отца моего?

– Вы ведь родились в Кистеневке?

– Да. Но мать моя, которую я едва помню и к которой отец мой относился с обожанием, умерла, когда мне едва минуло пять лет. А еще через два года отец отправил меня в столицу, к дальнему своему родственнику – тот пообещал определить меня в кадетский корпус. После выпуска, за успехи в учебе и службе меня зачислили в гвардию. В полку, благодаря вниманию командиров, я, без связей и протекции, довольно быстро получил чин поручика. Как счастлив и горд был отец! Всю жизнь он прослужил в артиллерии, воевал, несколько раз был ранен, в отставку ушел в чине армейского премьер-майора, и продвижение мое по службе виделось ему как продолжение собственной воинской карьеры. Хотя за чинами и наградами он не гнался. Не раз говорил он мне любимую свою пословицу «Служи честно и верно, а начальство заметит и царь наградит», коей всю жизнь следовал сам.

Служба в гвардейском полку, обремененная многими условностями и излишествами, требует денег. Отец мой, ограничивая себя, ничего не щадил для моего содержания, я же, по свойственной молодости беспечности, плохо представлял стесненные бедностью его возможности. Как и все мои товарищи, позволял себе вести жизнь праздную и расточительную. Картежная игра, французские актрисы, прихоти и озорство, иногда опасные дуэли по пустяковому поводу, заканчивающиеся выстрелами в воздух и веселыми дружескими попойками с шампанским, долги, на которые никто не обращает внимания – вот в двух словах столичная жизнь гвардейского офицера.

Конечно, я понимал, что по состоянию своему, имея за отцом одну деревеньку в полтораста душ, не могу равняться с многими из своих товарищей, наследников богатейших родовых вотчин. Но, превосходя их многими другими отличиями – в том числе успехами у женщин, – я надеялся в случае необходимости поправить свое положение с помощью богатой невесты – чему множество примеров имел возможность наблюдать.

Другое год от года тревожило мою душу. Чем далее, тем более жизнь начинала казаться мне пустой и лишенной смысла. Но и эти беспокойные размышления отгонял я той мыслью, что вот-вот начнется война – а слухи об этом возникали то и дело – и тогда, наконец, призванный исполнить долг офицера перед царем и отечеством, покрою я мужеством и преданной службой всю никчемную суету той жизни, которую уже без особого интереса первых опытов молодости веду в праздной и шумной столице.

Однако судьба заготовила мне совсем другое испытание и выдержать его мне не хватило ни ума, ни характера…

Владимир Дубровский умолк, словно собираясь с мыслями. Луна по-прежнему сияла над деревьями старого парка, освещая аллеи, словно днем, особенным, ночным, хотя и ярким, но жидким голубоватым светом.

– Тут надобно сказать несколько слов о взаимоотношениях отца моего с его соседом, богатым помещиком Троекуровым, фамилию коего, вы, конечно же, слышали и ранее. В молодости они вместе воевали. Близкими друзьями не были, однако ж считались товарищами. Служба в артиллерии имеет свои особенности. Человеку бестолковому и неумному – а именно таков Троекуров – в артиллерии продвинуться в чинах несколько сложнее, чем в пехоте или кавалерии. Поэтому, когда отец мой дослужился до майора, Троекуров ходил в нижних чинах и не однажды пользовался покровительством своего более успешного сверстника и товарища.

Потом отец страстно влюбился, женился и спустя несколько лет, после тяжелого ранения, вышел в отставку. Перед этим он обустроил жизнь своего семейства. Продал небольшое родовое поместье в Орловской губернии, а крестьян вывез в имение, доставшееся ему в приданое за женою – то есть в Кистеневку. Замечу сразу: Кистеневку когда-то давно, лет, может, пятьдесят тому назад, родители матери моей купили у Троекурова, известного богача, дяди сослуживца отца моего. Дядя этот вскоре умер, и племянник наследовал его огромное состояние.

Пока отец мой обживался в Кистеневке – а тогда уже и я появился на свет – Троекуров оставался в армии. Он перевелся в кавалерию и вышел в отставку в чине генерал-аншефа. Известно, что в кавалерии дорогая лошадь, подаренная командиру полка, позволяет нарушать и обходить правила старшинства, неподвластные при повышении в чине даже императрице. Троекуров поселился в Покровском, по соседству с Кистеневкой. Самодурство его и наглый нрав заставляли трепетать многих в уезде. Не однажды он показывал и силу свою, совершая наезды на имения тех, кто не умел заискивать перед грозным генерал-аншефом в отставке.

По-другому вел он себя в отношении отца моего, уважая старого товарища по оружию и помня о вспыльчивом нраве его. Отец мой не был бретером, но ему случалось на поединках отстаивать честь свою, и все, кому доводилось знать его, имели это в виду. Троекуров громко объявлял всем о дружбе с отцом моим, подчеркивая этим, что независимость, позволенная его боевому товарищу, не касается до остальных помещиков, кои должны низкопоклонствовать перед необузданным хозяином уезда. Поэтому положение отца моего стало еще и предметом зависти.

Отец был большим любителем охоты, знал в ней все тонкости и слыл большим знатоком по части борзых. Но по бедности своей держал всего две своры.

Троекуров владел прекрасной псарней и часто просил помощи и совета, когда дело касалось собак. Да и на охоту он всегда выезжал с отцом моим, во всем полагаясь на его опыт и навык. И вот однажды, оказавшись на псарне соседа и заметив какую-то провинность нерадивого псаря, грозившую потерей породистой собаки, отец сделал тому строгий выговор. Однако псарь ответил дерзостью. Отец в гневе прибил холопа и уехал.

Возможно, случай этот забылся бы. Однако один из помещиков, некто Спицин, ухитрился ловко подзудить Троекурова. Как, мол, так, сосед, коему Троекуров и без того потакает, самоуправствует, надеясь на свою безнаказанность. Владения этого Спицина граничили с Кистеневкою, и во время недавнего межевания имел он необоснованную претензию на часть угодий, хотя и не осмелился заявить об этом. Как раз намечалась большая охота. Троекуров явился в Кистеневку, но прежде чем говорить об охоте, вздумал сурово попенять отцу за то, что он забывает о должном почтении к своему могущественному покровителю.

Отец ответствовал, что он, как честный дворянин, ни в чьем покровительстве не нуждается. А если кто кому и покровительствовал, так только он Троекурову в годы совместной службы. Слово за слово, дошло до серьезной ссоры. Троекурову, видимо, давно претило независимое положение отца моего посреди общего раболепства. Отец же в душе тоже, видимо, упрекал судьбу в ее ничем не обоснованной благосклонности к бывшему сослуживцу, который, кроме нерадивости, ничем себя не проявил.

С Троекуровым давно уже никто не разговаривал как равный с равным. Он пришел в бешенство и уехал, пообещав камня на камне не оставить от Кистеневки. К нынешнему времени войны между помещиками стали большой редкостью, но этот пережиток древности нашей окончательно, как известно, не изжит. К вечеру того же дня кавалерийская лавина дворовых и псарей Троекурова обрушилась на Кистеневку.

Отец, уходя в отставку, из любви к своему артиллерийскому искусству привез с собою две трофейные медные пушки, весьма исправные. Он велел дать залп картечью по нападавшим. К счастью, никто из людей не погиб, но крови и раненых было много, включая лошадей. Атака захлебнулась, смельчаки, никогда не знавшие отпора, позорно ретировались и более не осмеливались повторить набег.

Спустя некоторое время покровские мужики, известные тем, что, в надежде на силу имени своего барина, нередко шалили в чужих лесах, уворовали два воза заготовленных дров в Кистеневской березовой роще. Ранее они обходили владения отца моего стороной, зная об особом к нему отношении Троекурова. Но после всех событий решили, что можно не стесняться. Когда они вознамерились повторить свою диверсию, кистеневские мужики поймали их на месте преступления и доставили на барский двор. Отец приказал воров высечь, а лошадей и телеги изъять.

Событие это больно задело Троекурова. Тем более что Спицин, преследуя свои подлые цели, притворно возмущаясь наглостью соседа, восхвалял победы отца моего в начавшихся военных действиях, что больно уязвило самолюбие Троекурова. Спицин же и подсказал ему, каким образом повергнуть непокорного соседа.

Межуясь с моим отцом, он случно узнал, что все документы, подтверждающие права на Кистеневку, сгорели во время пожара, лет десять тому назад. А так как некогда имением владел дядя Троекурова, то суд, закрыв глаза на истинное положение дела, имел повод, в случае тяжбы, отнять у моего отца имение и вернуть его прежнему владельцу. Когда подручные Троекурова и действовавшие с ними заодно судейские чиновники начали процесс, отец мой не мог поверить в такое попрание правды и здравого смысла.