Читать книгу Религиозный смысл болезней - Вадим Анатольевич Елфимов - Страница 6

Согласно христианству человек есть тридное единство тела, души и духа. Духовное в человеке понимается не только как неравное душевному, но в некоторых отношениях эти понятия противопоставляются друг другу (46). Дух в человеке свободен, душа – нет. Когда «душа болит» или «душа страдает», то она болит и страдает вместе с телом. При этом душевные страдания либо предшествуют болезням телесным, либо наоборот следуют за ними. Ничего нет странного и в совпадении по времени душевного разлада с телесной немощью, потому что человек в такой ситуации в целом нездоров. Любая болезнь – это сбой в управлении, и поэтому есть что-то безусловно родственное между физической, психической или нравственной болезнью. Апатия, алкоголизм, трудоголизм в таком контексте оказываются такими же болезнями, как, например, хроническая ангина или нефрит.

До сих пор, как и раньше (47), вызывают удивление суждения, что душевное – это одно, а телесное – это другое. Хотя сейчас, по-видимому, уже нет медиков, которые бы отрицали связь психики и телесного здоровья больного, но с уверенностью можно говорить о том, что среди них, как и среди не медиков, немного тех, кто признавал бы наличие связи болезни тела и нравственного состояния человека. И дело даже не в том, что врачам самим очень было бы затруднительно диагностировать болезнь во всей её полноте, а в том, что отрицание важности духовного начала в человеке закладывается в современном обществе с детства. Все вокруг говорят о любви, о том, что нужно соблюдать всяческие нравственные нормы, которые в большинстве своём прямо взяты из Библии и из других великих книг человечества, но при этом «зачем» описывается как-то очень туманно. Создаётся впечатление, что такое воспитание носит по большей части традиционный и формалистический характер, а сами нравственные нормы рассматриваются как элемент поддержания порядка в обществе. То есть по-прежнему исподволь и неявно люди разумеют договорной характер появления и существования этих норм. Мораль просто регулирует социальную жизнь.

А любишь ты, или нет – это совсем неважно. Из-за этого не вешаются и тем более не убивают других. Но при этом каждый для себя лично осознаёт, как важно и хорошо любить и быть любимым. Как важно не быть в конфликте с самим собой. Как это естественно – радоваться не только своим радостям, но и счастью других. Но кто радуется и грустит, любит и ненавидит: неужели не тот же самый человек, который болеет или нет? Что, казалось бы, естественней, чем признать, что душа связана с телом, и они не могут не влиять друг на друга?

Странная у нас «нравственность»…

Для христианства, конечно же, это самая обычная и логичная вещь: «душа… принимает участие во всем, что касается тела» (48). В Библии все заповеди, касающиеся человеческого общежития, можно рассматривать аллегорически, в том числе применительно к одному человеку. Например, жить в апатии и тоске – это значит убивать самого себя, блуд так и вовсе в абсолютном большинстве случаев и не рассматривается иначе, как «прелюбодеяние души». Более того, учителями церкви прямо указывалось на то, что грехи пагубны сами по себе именно для тела, что страсти сами по себе вызывают телесные расстройства, потому что вообще неестественны (49). Об этом же говорит и современный православный врач, считающий, что грех «влечёт за собой невротическое расстройство» (50), от которого и до телесных немощей рукой подать. То есть природе нашей свыше установлены пределы, дальше которых – почти неизбежная болезнь (51), и пределы эти касаются не только физиологии.

Алчность, маммонизм в Библии прямо саналогизированы с тяжкой болезнью (52). Забота о прибытках, то есть не простой интерес, а беспокойство, связанное с отсутствием равновесия, уже есть нравственное поражение. Ещё одно: и тело, и душа относятся к человеку, они не противопоставлены друг другу, поэтому нет ничего странного или натянутого в том, что Библия часто сравнивает «процессы» в обеих «сферах». Ошибочно и даже аморально приоритетное выделение какой-либо одной стороны человеческого естества, что часто имеет место у сектантов или фанатичных аскетов – с одной стороны, у гедонистов и маммонистов – с другой.

Так, скажем, теоретически это правильно, и мы всё это слышали тысячу раз. Но в жизни– то всё не так: «Разбойничают юноши самого превосходного здоровья, а кто не мог оскорбить кого-либо и словом, тот подвергается разного рода жестоким болезням; ранняя смерть уносит полезных для человечества детей, а кому, казалось бы, не следовало и родиться, тот живет сверх меры долго» (53).

Стонам и плачам этим тоже не одно тысячелетие, и для Библии они не редкость (см., например, книги Иова и Екклесиаста). О том, почему и зачем люди болеют или не болеют по одним и тем же, казалось бы, причинам разговор будет ниже, здесь только ещё раз скажем об основополагающей норме христианства: существует несомненная связь телесных и нравственных болезней. Что же касается тех «разбойных юношей самого превосходного здоровья», то кратко скажем, что для них было бы лучше, если бы они заболели. Да, в их естестве тоже заложен тот предел сопротивляемости, о котором говорилось выше, но не болеют они телесно потому, что Бог наказал их хорошим здоровьем. Он может добавить сил и сверх того, что заложено было от рождения, но вот не всегда этому следует радоваться.

Достаточно исчерпывающе и даже изящно ответил на эти «вопли о мировой несправедливости» ещё в 4 веке святой Иоанн Златоуст: «Если какой-нибудь праведник сделает нечто злое и заболеет, подвергнется наказанию, то не смущайся, а скажи: этот праведник сделал когда-нибудь небольшое зло и получает должное здесь, чтобы не быть наказанным там. Равным образом, если увидишь, что грешник похищает, обманывает, делает тысячи зол и, несмотря на то, благоденствует, точно также не смущайся, а скажи: этот грешник, делающий тысячи зол, когда-нибудь сделал нечто доброе и получает за это блага здесь, чтобы не требовать награды там» (54). О там надо всегда помнить, пытаясь оценивать «благополучие» одних и «бедствия» других.

Кстати, «здоровье» богатых часто обеспечивается суммами, которые они тратят на его поддержание. Возможность платить большие деньги за медобслуживание – это элементарное перераспределение доходов, фармацевтика и медицина – это тоже мощный бизнес. А потом возможность с помощью денег поддерживать своё здоровье (как будто оно хромает, неустойчиво и ненадежно) ещё не есть здоровье. Да и болеют люди при деньгах, при славе, при власти, вероятно, не настолько меньше простых грешных. Сам по себе факт обращения к врачам согласно Библии уже не есть хорошо. «Кто согрешает пред Сотворившим его, да впадет в руки врача!» (55) – звучит как приговор.

Для состоявшейся, сотворённой (а не творимой и поныне) Вселенной любые болезни, как и все события, случайны. Нет ни почему, ни зачем. Порезал палец – нож сорвался, температура – ноги промочил или «вирус подцепил», сердце прихватило – перенервничал. Но как это всё может быть, зачем? О «зачем» лучше и не спрашивать. Но и с «почему» тоже всё как-то странно выходит. Вообще с абсолютным предопределением всё как-то «странно». Эта полная бессмысленность жизни сама по себе представляется абсурдной.

Но если смысл есть вообще, то, видимо, и болезни, и боль небессмысленны тоже? То есть они не только из-за чего-то, но и для чего-то? «Если» Бог управляет миром, то иначе и быть не может. Господь есть Бог сил (56), и потеря сил как физических, так и душевных – это болезнь, имеющая своими причинами повреждения в нравственности.

Однако болеют и животные, и растения. В чём тут-то смысл? Почему природа болезней для человека должна отличаться от болезней всего остального мира? Потому же, почему человеку даны разум и нравственное чувство. Да, лекарства логично испытывать на животных, потому что есть общие закономерности в функционировании органов разных живых существ. Но, вот, человек – это не «двуногое животное», поэтому в лечении любой болезни человека – от насморка до чумы и СПИДа – должен, кроме специалиста, участвовать и психолог. А ещё лучше – профессиональный священник. Но лучше всего, если сам человек научится понимать, что причина его недуга не только в физиологии и вирусах. Прежде исповеди у священника нужна исповедь перед самим собой. Иисус не прописывал лекарств тем людям, которых исцелял, – но вспомним, что излечение находится внутри самого больного, не всех даже и Христос вылечивал, дивясь глубине неверия таких.

Почему человек простужается, сидя дома, хотя в другое время «выходит сухим из воды» в мороз, дождь, ветер? Почему печень, желудок, лимфатическая система работают то нормально, то не так, как надо? Не одной ли природы беспечность человека, вышедшего в слякоть без плаща и кепки, с рассеянностью и некритичностью в мышлении?

Что первично и что вторично: изъян в мышлении или дефектность в управлении организмом или изменения возникают синхронно, почти одновременно? Думается, что «первенство» следует отдать мышлению, разуму. Так, во всяком случае, считает Библия. Почему возникает рецидив давно залеченной болезни? Почему вдруг почка, несколько лет не дающая повода о ней помнить, требует к себе постоянного внимания, чтобы потом опять замереть на неопределенное время? Именно, что на неопределенное. Не прослеживается никакой цикличности в приступах боли или заболеваниях верхних дыхательных – что-то другое, нежели только внешние воздействия, влияет на сопротивляемость организма. Нежелание жить, возможно? Не права ли тогда реклама, которая говорит о «некогда болеть» в том отношении, что энергичному, целеустремленному человеку не нужно болеть? Это может быть и верно, если подразумевается, что речь идёт о гармоничном и нравственно сбалансированном человеке. Но на самом деле эта реклама не права в принципе, так в основе этого лозунга положен принцип «успех любой ценой».

Боль животного и человека – это не одно и то же даже физиологически. Для человека в боли и болезни едва ли не главный вопрос: «за что?». Это не только информация о сбое управления. Боль – это ещё и вопрос со скрытым ответом. Если отнестись к боли серьёзно, она способна навести мышление на целый ряд аллегорических преобразований. Надо только сразу убрать мысли о несправедливости, случайности, неосторожности. Вся система управления человека связана с разумом и духом. Боль болит ещё и потому, что ты разрешаешь ей болеть. Оптимальным, по-видимому, можно было бы считать такое к ней отношение, когда её сила только показывает наличие сбоя, повреждения и работу организма по нормализации положения. То есть осознаваемая, принимаемая сила боли не должна превышать некоторого индивидуального порогового уровня, за которым уже невозможна адекватная работа сознания и психики.

Боль в таком аспекте похожа, например, на шум, музыку, свет. Их интенсивность не должна мешать, а в идеале должна бы способствовать работе мысли, сопровождать её. Правда, последнее возможно, когда есть возможность выбора. Когда же очень затруднительно увеличить/уменьшить яркость света, громкость музыки, какофоническую дисгармонию шума, то умение мозга должно было бы заключаться в том, чтобы ограниваться восприятием внешнего воздействия как такового при сохранении некоторого контрольного ресурса для экстренного реагирования. В остальном же эти воздействия не должны вмешиваться в конструктивную работу мозга – если, конечно, таковая в настоящее время имеет место быть, или на которую надеются и/или настраиваются. Кроме некоторого образа медитативных навыков важно то, чем собираются занять мозг. «Думать ни о чём» – для этого никакой шум не помеха.

Что-то подобное можно сказать и о боли. Есть достойная альтернатива думам о боли – боль отступит. А поскольку эта боль – твоя, то она должна помочь, послужить отправной точкой рассуждений и сопровождать их.

Есть в затрагиваемой теме (болезнь и отношение к ней) вполне определённый мистический аспект, в основе которого отношение к болезни как явлению не столько материального, сколько духовного мира. Иов знал, что он заболел не случайно, как и (будущий) апостол Павел знал, что его хроническая болезнь – не от плохой генетики и не от того, что кто-то неосторожно чихнул рядом с ним. Да и не только такие знаковые библейские персонажи относились к здоровью и смерти с религиозной позиции. Человеческая триада едина, и поэтому физическую боль нельзя лечить только с помощью механических по сути своей технологий. И если медик не уделяет должного внимания психологической и духовной стороне лечения или и вовсе отрицает их значимость, то, хотя он и хороший специалист, то, возможно, только как хороший механик или патологоанатом, и тогда его место не в клинике, а в автомастерской или в морге.

Психические изменения (в том числе возрастные) человека связаны с сознанием и нравственностью, с интересом человека к жизни и его заслугами – перед человечеством! Тогда болезни и травмы могут быть совсем неслучайными: кроме того, что они сами по себе являются испытанием, последствия травм могут быть не менее важными, так как приводят к изменению мышления.

По религиозным воззрениям можно выделить несколько аспектов травм и болезней: 1. Они заслужены по нравственным критериям, человек получает их в качестве меры воздействия, это сигнал о том, что ему необходимо пострадать за что-то. При этом уровень заболевания или травмы может косвенно говорить о тяжести «преступления». Иногда зависимость очень наглядна, например, болезни из-за пьянства или курения. 2. Травма может иметь внешний аспект, уход за больным человеком – это не столько напоминание самому больному, сколько его близким. Положение очень характерное в случае болезни детей. 3. Травма необходима для перехода человека на другой уровень мышления. Хуже-лучше – не об этом речь, одна и та же травма для разных людей имеет неодинаковый смысл, мы говорим об изменении мышления в принципе; одних болезнь исправляет, другие становятся нытиками, третьи превращают свои недуги в бизнес (заставляя работать на себя других). Можно для наглядности прокомментировать это положение с помощью хиромантии: травма приносит разрыв. Например, простой порез может изменить «линию судьбы». 4. Травмы и болезни выступают в качестве искусственных ограничителей. Человек по физическим кондициям, по крайней мере, временно не сможет совершить столько негативных проступков и просто технических ошибок, сколько совершил бы, будь он здоров. Вместе с тем ограничение в деятельности всегда локально, есть очень много сфер применения своих талантов при любой болезни. Есть и другие внешние и внутренние причины и цели болезней.

Болезнь, таким образом, – явление очень многоплановое и масштабное. В ней переплелись и социальные, и индивидуалистические доминанты. В целом мы всегда должны иметь в виду, что нет личных болезней, любой недуг имеет и индивидуальный, и социальный смысл. Чего больше в конкретной болезни – ответ на этот вопрос, как представляется, принципиально недоступен для человека – если, разумеется, Бог управляет миром.

Шрамы в душе, как и рубцы на теле, не рассасываются. События кажутся незначительными, а обиды пустыми, но шрам остался. Видимо, только преображение способно полностью изменить душу – как и тело. Шрам – кусочек чуждой, неродной плоти, бывшей когда-то твоей. Это неполноценный участок связи между здоровыми частями тела. Это глухое напоминание о собственной ущербности, о былой когда-то вспышке негатива, о кризисе веры и терпения, оптимизма и самоуважения.

Почему так: болезнь плоти вызывает сочувствие со стороны близких (которое часто сопряжено с чувством вины), страдания души – скорее всего, неприязнь с их стороны? Страдающий плотью перестает грешить, страдание души почти всегда от порочности. Здесь много самостного, гнилого, застойного. Страдания плоти дают пример того, как надо страдать душой. Не нужно выносить собственную боль на всеобщее обозрение, не нужно обвинять других. К врачам нужно попытаться отнестись с благодарностью. Даже если врач ошибся, он хотел, чтобы ты выздоровел.

Фромм прав: чувство вины неустранимо. Это рубец на душе, с которым вполне можно жить, но который нет-нет, да напомнит о себе, потому что чужое. Но и без него уже нельзя, это граница перехода одновременно и между прошлым и настоящим, и между настоящим и настоящим. В душе каждого человека полно травматических спаек. И как кровяной поток, натыкаясь вдруг на преграду, поворачивает в сторону, как бы вспомнив что-то, так и мысль вдруг упирается во что-то, бывшее родным и знакомым. Чаще всего эта преграда по привычке обходится, но в тяжелые минуты нездоровья эта искусственная спайка становится особенно неуступчивой, напоминает о себе, требует лишить её статуса изгоя, просится обратно, хоть и знает, что это невозможно.

Мы живем очень многими жизнями, и в каждой из них кровь-душа постоянно соприкасается с потерянным навсегда, память каждый раз сжимает некогда свободный проход. Душа человека едина, как и его тело. На каждый вздох, на каждый шаг, на каждый порыв души влияет допущенная когда-то неосторожность, небрежность. В каждом слове, каждой мысли и в каждой улыбке есть шрамы прошлых обид, беспечности и страдания.

Нужны ли человеку эти знаки? А нужны ли были пощечины Иову или Павлу?