Читать книгу Несколько часов до конца лета. Рассказы - Вадим Голубев, Вадим Вадимович Голубев - Страница 4

Она пережила всех подруг: сверстниц, моложе ее, намного моложе ее. Пережила всех в своем роду. Девяносто три года – не кот начихал! Однако была бы молодцом, не начнись старческая атрофия суставов и мышц. Все чаще подводили ноги. Временами падала. Звонила по телефону сыну. Тот приезжал, укладывал на кровать, вызывал скорую помощь. Медики приезжали, заявляли об отсутствии в необходимости госпитализации, перекидывали на попечение врачей из муниципальной поликлиники. Те выписывали массу дорогих, ненужных, а подчас опасных для стариковского здоровья лекарств. Их она не принимала, использовала то, чем привыкла поддерживать себя десятилетиями.

Вот и сейчас «завалилась». А звонить некому. С невесткой расплевалась лет тридцать назад. На внука, коего растила и воспитывала более двух десятилетий, надежды никакой. Некогда добрый мальчик в одночасье прервал все отношения, заблокировал ее номер в своем мобильнике. Почему так случилось? Ее постоянно мучил этот вопрос. Может быть, накопившаяся годами усталость от совместного проживания под одной крышей дала себя знать? В результате брошенное ею резкое слово перечеркнуло все отношения. Внук предпочитал немного зарабатывать, но вольготно жил. Мог даже поспать на работе. Однако никаких высот не достиг. Влепила ему как-то: «Неудачник»! Внук съехал и открыл свою фирму. Верно, какие-то деньжата были накоплены. Теперь благоденствовал. Но даже с праздниками «бабку» не поздравлял. Не поздравил и с такой датой как девяностолетие. Надежда одна – на сына. Беда, что сын вернется только завтра. Возвращаясь из командировок, он прямо с аэродрома приезжал к ней. Открывал своим ключом, вваливался в квартиру загорелый, пропахший то пустыней, то запахом тропиков, перемешанных с запахом океана, то горами, то джунглями. Привозил ее любимые духи «Шанель номер пять», шербет, рахат-лукум, которые делали только на Ближнем Востоке. Вез какой-то невиданный в России кофе и чай. Еще много чего вез. Сынок уж немолод. Семьдесят, а все держат. Отправили на военную пенсию по возрасту да выслуге лет, но уговорили продолжить вольнонаемным. Сам сын нередко говаривал, дескать трудно без него придется. После каких только академий не работают у них люди, а пустяковой бумажки составить не могут. Да и быстрого, правильного решения в оперативной обстановке тоже принять не умеют. Оттого приходится на склоне лет болтаться по всему миру. Разумеется, чем занимался сын в командировках, не рассказывал. Не говорил даже, в какую страну летал. «На Средний Восток или в Центральную Америку, или в Африку», – отвечал он на вопросы.

– Как там люди живут? – спрашивала она.

– Мягко говоря, хреново живут. Есть, конечно, богатая и очень богатая публика, но большинство влачит убогое существование. Ну а нам приходится разбираться, что в той или иной стране наворочали «сильные мира сего».

В этот раз она упала и удачно, и не очень. Не очень, потому что не в гостиной, где стоял телевизор, находился книжный шкаф, до которого можно было доползти. Скрасила бы «досуг». Зато в спальне на журнальном столике всегда стояли кружка с кофе и бутылочка воды, лежали упаковки с лекарствами, конфеты, пачка печенья или вафель. На кровать самой не взобраться, а вот стянуть подушку и одеяла, устроить лежбище – запросто. Сложно без сиделки, но она ненавидела чужих людей в доме. Теперь надо набраться терпения и ждать.

***

Дрёму сменяли воспоминания. Озеро Селигер с его просторами, казавшееся ей в детстве необъятным морем. Поездки к бабушке с дедушкой в соседнее село на Троицу. И до колхозов, и в их время широко отмечали этот праздник. Отставляли всю работу. Шли утром в храм. Потом садились за накрытый стол. Затем шла главная часть торжества – катание на лошадях. Коней в этих краях выращивали издревле для дружин новгородских князей. Именно на них воины Александра Невского гнали пять верст по льду Чудского озера крестоносцев, псов-рыцарей. Накануне праздника лошадок чистили, одевали в «парадную» сбрую, использованную лишь раз в году. Если чаще то, чтобы доставить новобрачных в церковь на венчание, да отвезти в тот же храм младенца на крещение. Чинно рассаживались в таратайки в которых ездили лишь по торжественным случаям, да в уездный центр по делам. В прочие дни «рассекали» на телегах или санях. Начиналась езда по широким улицам, приветствия ехавшим навстречу односельчанам, ревнивые взгляды на коней, упряжь, повозки соседей. Каждый хотел, чтобы у него было лучше. Затем следовал обед, переходивший в чаепитие, а там и ужин. Молодняк разбредался водить хороводы, да петь песни под гармонику. Случались между парнями драки: один конец села на другой. Преимущественно из-за девчат. Мужики в эти разборки не вмешивались. Сами когда-то были такими, теперь остепенились. Когда народ погнали в колхозы, стало не до катаний. Лошадок забрали в «общественную» конюшню. Туда же сдали телеги. Пылились в сараях без дела оказавшиеся ненужными таратайки. Когда жены напоминали, дескать надо бы смазать колеса, да кожаную обшивку, мужики лишь с досадой махали руками. Уходили подальше, чтобы не сказать супругам что-то в сердцах.

Тогда же закрыли в округе церкви. Оставили на десятки километров лишь один храм – в селе, где жили дедушка с бабушкой. Только потому, что был он построен на народные деньги в память о войне 1812 года. Тамошние крестьяне всегда были «государственными», работали на царя-батюшку. Аккуратно сдавали в казну положенное. Царь был далеко, не выжимал соки, как крепостники-помещики. Словом, водились у мужиков лишние копейки. На них и возвели собор по инициативе тех, кто бил французов на Бородинском поле, под Вязьмой, Лейпцигом, брал Париж.

С потомками крепостников-помещиков встретились через несколько лет. Тогда прибыли в глушь прилично одетые мужчины, в большинстве своем с военной выправкой, их опрятные жены, хорошо воспитанные детки. Выселили в ту пору из Ленинграда всех «бывших» – офицеров, жандармов, полицейских, банкиров, владельцев заводов. Представители «старого режима» оказались толковыми бухгалтерами, экономистами и даже инженерами. Дела местной промышленности пошли вверх. Вечерами «переселенцы» устраивали домашние спектакли и концерты, летними воскресеньями отплывали на лодках на пикники. Теперь местные обыватели потянулись к высланным за культурой. Дети быстро подружились. Хотя пацаны попытались поначалу издеваться над отпрысками буржуев. Но те умели за себя постоять. Знали бокс, джиу-джитсу, еще какие-то виды борьбы. Даже закоренелая шпана зауважала вновь прибывших.

Потом настал 1937 год. По замерзшему Селигеру прикатили грузовики, легковушки, крытые авто, прозванные в народе «черными воронами». В легковушках привезли сотрудников НКВД. Один из них – красавчик-еврей Ривкин остановился в директорской квартире ее отца. Уходил рано утром, приходил поздно вечером. Случалось, не приходил сутками. Уходя «на работу», чекист всегда оставлял по числу сестер три конфеты «Раковая шейка» – других в магазине попросту не было. Ну а «бывших» начали грести, словно сетями. Забрали папашу ее подруг Настеньки и Людочки.

– Его-то за что? – поинтересовался отец у Ривкина. – Человек смирный, хороший бухгалтер…

– Этот «человек смирный» в гражданскую войну был казачьим есаулом, майором, иначе говоря. Много красных бойцов и командиров под его шашкой полегло. Многих пленных он собственноручно расстрелял и порубал. Принимал участие в публичном сожжении видных донских коммунистов Долгополова и Лобачева, в повешении еще более видных донских коммунистов Подтёлкова и Кривошлыкова. Сам во всем сознался, вражина!

У нее, случайно подслушавшей этот разговор, не укладывалось в голове как всегда спокойный, невозмутимый и очень добрый дядя Викентий Аристархович мог убивать людей? Да еще столь жестоко! Она не порвала отношений с тёзкой – Людочкой и ее сестричкой Настенькой. Другие же сверстницы и сверстники отвернулись от детей врагов народа. Мальчишки, объединяясь в компании, били ребят поодиночке, отнимали у них завтраки. Доставалось и девчонкам. Когда в косички Людочки впился сынок местного начальника Казаринова, она вскочила на парту, раскрутила в сшитой мамой холщовой сумочке бутылочку с молоком, долбанула по темечку упитанному, наглому пацану. Тот свалился, долго лежал, не мог прийти в себя. Ее отвели к директору школы.