Читать книгу Военная хроника 1944-1945 - Вадим Холдевич - Страница 2

– Сегодня какое число? Двенадцатое апреля. Сколько дней до четвертой годовщины начала войны? Отвечаю: семьдесят. Что из этого вытекает? Отвечаю: нужно думать, – Митя Сычев поднялся с кровати, скрипнув внушительно пружинами, так как всегда заботился о том, чтобы не похудеть, и об опрятности костюма, задернул голубые шторы вместо желтых, которые усиливали свет и так яркого весеннего солнца. – Итак, вывод: мыслей у присутствующих нет. Я,  безусловно, себя из этого числа исключаю.

– Брось, Митька, паясничать. Говори, что ты хочешь сказать, – одернул его Фефелов, сам не брезгующий шуткой, но не любивший, когда пальма первенства находится в руках другого.

– После зрелого размышления, дорогие мои друзья, я пришел к непререкаемому выводу: через семьдесят дней война закончится нашей окончательной победой, в чем никто из слушающих меня не сомневается, – не бросал взятого тона Митя.

– Нет, почему именно через семьдесят? – недоуменно спрашивает его Боков.

– Милый Женечка, невинная твоя душа, когда мы ставили рекорды в далекое довоенное время? К знаменательным датам, то есть к датам, которые все от мала до велика помнят. Какая же сегодня самая-самая памятная дата, которую с проклятием вспоминает всякий, кто может говорить? Двадцать второе июня, день начала войны. Вот и поставим в этот день точку в конце войны, чтобы каждый желающий побряцать оружием знал, что день начала войны для него будет и днем ее конца. Резонно?

В этом предположении Мити в самом деле заключалась интересная идея, а каждый из нас все чаще мечтал о том времени, когда, наконец, кончится эта переевшая печенки война, поэтому все с вниманием прислушивались к разговору.

– А теперь, Женечка, если ты внимательный человек, а в этом я уверен, посмотрим на некоторые приметы. Долго мы стоим на формировке? Конечно. Почему такая роскошь? Чтобы лучше подготовиться. Следовательно, не нужно обижаться на командиров, что они замучили тебя учениями, помня: «Тяжело в учении, легко в бою», – как сказал Суворов. Миша, поправь, если я ошибся. Но нельзя же без конца учиться, нужно употребить эти знания в «легком» бою. Резонно?

– Почему же тянуть до июня, когда Первое мая тоже дата памятная, – продолжал спрашивать Женька, умеющий делать это так, как никто другой, и загоняющий рассказчика своими недоуменными вопросами в такой тупик, что тот вынужден был посылать его в дальние дали, адрес которых сам посылающий произносил с оглядкой.

– В самом деле, почему не закончить войну к маю? Силы сосредоточены вон какие? – вступил в разговор Павленко, ординарец начальника связи, один из всех уже вставший и что-то соображающий в отношении завтрака командиру.

– Тебе-то что? На посевную уже опоздал, а к уборочной в любом случае успеешь, – ответил ему Фефелов, к которому Павленко не раз подходил с вопросом: «А нельзя ли закончить войну пораньше, чтобы, значит, поспеть к посевной? ». Миша тут же сбросил с себя одеяло и уже другим, командирским голосом закричал:

– Поднимайся! В постели еще ни одна война не заканчивалась. Выходи на зарядку!

И радисты роты управления 56 гвардейской танковой бригады, выскакивая на свежий апрельский воздух, проникающий во все поры еще не проснувшегося тела, поеживаясь, толкая друг друга для согревания, становились на зарядку.

Двор, выложенный булыжником, закрытый со всех сторон строениями, заполнялся ротоуправленцами, приседающими, махающими руками.

Такие или подобные разговоры происходили ежедневно. Мы,  стоящие почти в середине Германии, понимали, что война вступала в свою завершающую фазу, и нам очень хотелось, чтобы последняя операция наступила быстрее. Да и опыт, почти четырехлетний, подсказывал, что вот-вот должно начаться.

Миша был прав: все приметы указывали, что момент начала боев близок. Бригада пополнилась танками и другой техникой. В течение формировки частые тренировки, учения подшлифовали отдельные звенья, и теперь это был единый организм, способный выполнять любые задания.

О близости боев свидетельствовало и подтягивание частей к фронту. Ежедневно, как только опускалось солнце за горизонт, по всем дорогам начиналось движение. Гул машин, говор людей доносились до самого рассвета. Особенно много проходило артиллерийских частей. Пушки на конной тяге; пушки, прицепленные к юрким «Виллисам», которые на себе везли еще и прислугу, орудия, которые как комбайны были прицеплены к тракторам, таким мирным, домашним, может быть и не ведающим, что вместо орудий, обеспечивающих людям жизнь, они тянут орудия уничтожения тех же самых людей; наконец, орудия, которые не в силах был увезти самый мощный трактор, если он это пытался сделать один.

Вместе с солдатами, непосредственно участвующими в уничтожении врага, двигались части, обеспечивающие движение этого солдата через минное поле, через реки; части, призванные обеспечить его питанием, одеждой; наконец, части, которые обязаны вынести солдата, если он будет ранен в бою. И много еще других подразделений в огромном муравейнике, именуемом армией, движутся по ночным дорогам Германии, таясь днем в лесах, под тенью зданий и прямо в поле, замаскировавшись под окружающую местность. Чтобы передвинуть, подготовить к действию эту массу людей и техники, необходимо затратить немало времени.

Все это нужно было сделать по всем правилам военной науки, потому что враг с не меньшей энергией готовился к отражению удара. Он не мог не видеть всей той подготовки, что велась нами. Мы были на чужой, даже не на дружественной территории, а он на своей, он был дома, где и стены помогают, где каждый глаз, видящий движение наших армий, мог быть глазом наблюдателя.

Вчера Никифоров, стоя на посту у радиостанции видел, что хозяин – старик, в усадьбе которого мы располагались, – несколько часов простоял у окна, наблюдая за движением на шоссе.

– Понимаете, стою у радиостанции. Скучно. Наблюдаю, как ласточки, сделав прощальный круг над прудом, влетали в гнезда и уже оттуда не показывались. А вот одна, какая-то особенно настойчивая, продолжала кружить в воздухе, иногда совершенно исчезая в сумраке вечера. Но вот и она, когда на западе осталась совсем узенькая желтенькая полосочка, а на востоке прорезалось розовое сияние грядущего дня, прощально пискнув, исчезла в еще недостроенном гнезде, прилепившемся над одним из окон, я заметил точку, горящую за стеклами окна, над которым поселилась трудолюбивая ласточка. Может быть, присутствие человека мешало ласточке раньше отправиться на ночлег. А по шоссе в это время сплошным потоком без малейшего перерыва двигались войска. Казалось, фантастическое пресмыкающееся без конца и начала ползет и ползет вслед за уходящим днем, – рассказывал Никифоров. – Что старику было нужно? Что заставило его стоять у окна всю ночь? Может быть, он по какому-нибудь заданию пытался посчитать наши силы – напрасно. В таком потоке учет можно сделать только с помощью машины.

Просто он не спал, потому что спать ему мешала мысль, которая невольно должна была возникнуть при взгляде на готовящуюся к удару силу – фашистская империя доживает последние дни. И его страшно беспокоила судьба сына, находящегося по ту сторону фронта. Вполне возможно, что у него впервые возникло убеждение, что именно он виновен в том, что сын находится в смертельной опасности. Мало ли какие мысли могли тревожить старого немца вот в такую апрельскую ночь.

Мы продолжали стоять на месте, но состояние напряженности не давало покоя. Каждую минуту, даже секунду мы ждали команды сниматься.

Поток на шоссе, как нам казалось, даже стал иссякать.