Читать книгу Врата вечности - Вадим Иванович Кучеренко - Страница 2

Глава 1

Джеррик созвал членов Совета XIII впервые за десять лет. В последний раз они собирались, когда погиб один из членов Совета, эльф Лахлан. Ему зверски отрубили голову, это произошло в Париже, ночью. Тогда Джеррик обвинил в его смерти Фергюса, и только на том основании, что рядом с мертвым Лахланом в Саду Тюильри был найден окровавленный самурайский меч. Духи еще не забыли, что за несколько лет до этого Фергюс таким же способом расправился с гномом Грайогэйром, поэтому они не стали оспаривать заявление кобольда, несмотря на то, что поверили в него немногие, а леший Афанасий заявил об этом напрямую. Под давлением Джеррика, который знал, что Лахлана убила его собственая жена, эльфийка Алва, но скрыл это от всех, они вынесли Фергюсу смертный приговор. Но после этого избегали появляться в небольшом, однако чрезвычайно респектабельном на вид старинном особняке, расположенном в самом центре Берлина, который служил резиденцией главы Верховного правительственного органа духов природы, как будто их терзали угрызения совести или из опасения снова стать пешками в запутанных, непонятных, но всегда кровавых играх Джеррика. Но кобольд не протестовал, это было в его интересах. Все эти годы он правил без оглядки на членов Совета XIII, представляющих самые древние и могущественные народы мира духов природы.

Однако в новой задуманной им интриге Джеррику было необходимо их пусть формальное, но одобрение. Поэтому кобольд после многолетнего перерыва собрал членов Совета XIII в конференц-зале, расположенном на десятом этаже ниже уровня земли его резиденции. В назначенный час духи заняли свои привычные места за большим круглым столом из черного гранита, и с плохо скрываемым нетерпением ждали, что за этим последует. Рассеянный искусственный свет, отражаясь от каменной поверхности стола, бросал темные блики на их лица.

Некоторое время Джеррик незаметно наблюдал за ними, полуприкрыв морщинистыми веками свои маленькие цепкие глазки. Этому, и не только, он научился от своего предшественника, эльбста Роналда, которому униженно прислуживал много лет. Долгое время наблюдая за ними, кобольд хорошо изучил сильные и слабые стороны каждого из членов Совета XIII. И теперь мысленно перебирал их достоинства и недостатки.

Самым опасным для него был леший Афанасий. Этому косматому и не чесанному, казалось, отроду обитателю лесов доверять не следовало ни при каких обстоятельствах. Он был так же непредсказуем, как и страна, в которой он жил. Его предки испокон веков воевали с окружающим их миром, постепенно и неуклонно расширяя границы своей территории. В сравнении с ними Афанасий был более миролюбив, приобрел некоторый европейский лоск и манеры, но в душе по-прежнему оставался диким и слишком независимым, что неоднократно доказывал, осмеливаясь возражать даже главе Cовета XIII, сначала эльбсту Роналду, а затем и ему, Джеррику. К тому же леший был дружен с эльфом Фергюсом, и одного этого было достаточно, чтобы опасаться его.

Туди Вейж и пэн-хоу Янлин могли бы вызвать тревогу кобольда, если бы они не тратили так много времени и сил на тайное противостояние с тэнгу Тэтсуя, к которому они испытывали наследственное предубеждение, порожденное многовековыми распрями их предков. Их было двое против одного, но тэнгу природа наделила огромной силой, а туди и пэн-хоу были низкорослы и худосочны, и им требовалось немало мужества даже на то, чтобы не отводить своих узеньких глазок от его не менее узких, но сверкающих более ярким огнем глаз. Поэтому эти трое едва ли могли сговориться между собой, чтобы выступить против кобольда, а в одиночку каждый из них был для Джеррика не опаснее нудно жужжащего над ухом жаждущего крови комара.

Взглянув на очокочи Бесариона, гамадриаду Дапн и юду Бильяну, кобольд только усмехнулся. Они всецело зависели от его расположения и милостей, поскольку их интересовали только те плотские утехи, которые они еще не успели испытать. Пока кобольд возглавлял Совет XIII, он мог всецело располагать этими духовно немощными созданиями.

Оставался гном Вигман, но и от него Джеррик не ожидал подвоха. Гном был слишком алчен, а потому легко предсказуем. Все его поступки и мысли диктовались исключительно выгодой, которую он мог извлечь из окружающего мира. До той поры, пока кобольд имел власть и деньги, он мог быть уверен в лояльности гнома.

И это был весь состав Совета XIII, который все еще называли так по вековой привычке, но который давно уже сократился до девяти членов, включая самого Джеррика. После того, как четыре члена Совета трагически погибли, причем трое, эльбст Роналд, ундина Адалинда и рарог Мичура, утонули один за другим в крошечном горном озере, кобольд не спешил вводить в него новых духов, полагая, что чем меньше советников и указчиков, тем легче править. На древнем языке духов природы это звучало так: «Quot homines, tot sententiae» – сколько голов, столько умов. Кобольд привык жить своим умом, не нуждаясь в других.

Но, разумеется, об этом он благоразумно умалчивал. Вслух же кобольд оправдывал неполный состав Совета XIII тем, что прежде необходимо провести расследование, выяснить причины и наказать виновных в гибели самых видных представителей мира духов природы. К этому было трудно придраться, это было справедливо, с точки зрения как буквы, так и духа закона, поэтому никто не протестовал. Несомненно, все было бы иначе, заподозри кто-нибудь, что прямым или косвенным виновников смерти всех четырех членов Совета XIII был сам Джеррик…

«Cave!», – мысленно воскликнул Джеррик, дойдя в своих размышлениях до столь опасного признания. – «Будь осторожен!». Он полагал, что «еst modus in rebus». Всему есть предел, даже откровению с самим собой. Ведь всегда есть вероятность, что кто-то попытается подслушать его внутренний голос. Поэтому кобольд предпочитал говорить на древнем языке даже мысленно. Мало кто из нынешних духов природы был способен понять его. Даже из числа членов Совета XIII. Многие из них, как попугаи, просто повторяли заученные слова и фразы, желая произвести благоприятное впечатление, и этим ограничивались.

«Только не Фергюс», – подумал кобольд. И поднял свою когтистую лапку, требуя внимания. Он почти физически почувствовал, как его пронзили восемь пар скрывающих свои истинные мысли глаз.

– Глубокочтимые духи! – произнес Джеррик. – Я рад видеть вас всех здесь.

Леший Афанасий что-то буркнул в ответ, явно нелицеприятное, но кобольд сделал вид, что не заметил этого. Сейчас ему было не до мелких ссор и сведения счетов.

– Tempora mutantur et nos mutantur in illis, – произнес Джеррик. – Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Многое изменилось с того дня, когда наш Совет тринадцати заседал в полном составе. И теперь пришло время пополнить его новыми членами. Разумеется, они не заменят в наших сердцах навсегда ушедших от нас ad patres, к праотцам, друзей. Ведь хорошо известно, что сontra vim mortis nоn est medicamen. Против силы смерти нет лекарств. Однако divinum opus sedare dolorem. Божественное дело – успокаивать боль…

Леший Афанасий, не скрываясь, широко зевнул, показывая, что ему наскучила пустая болтовня. И Джеррик поторопился закончить свою мысль.

– Ех consuetudine, – сказал он, – по установленному обычаю, я предлагаю ввести в Совет тринадцати двух виднейших представителей мира духов природы.

– Incredibili dictu, – с нескрываемой иронией буркнул леший Афанасий, ни к кому не обращаясь. – Невероятно! А я-то всегда думал, что legem brеvem esse oportet, закон должен быть кратким. Разве нельзя было просто назвать их имена, без долгого предисловия?

Гном Вигман с укоризной посмотрел на лешего.

– Мeо voto, – начал он было. – По моему мнению…

Но Джеррик нетерпеливо оборвал гнома жестом. Он не нуждался в заступниках.

– Афанасий прав, – сказал кобольд. – Multum in рarvо. Многое в малом. Назову имена. Это нгояма Джелани и эльф Фергюс.

В конференц-зале воцарилась звенящая тишина. Даже Афанасий не нашелся, что сказать. А крошечные глазки туди, пэн-хоу и тэнгу на какой-то миг стали несравненно шире от удивления.

– Думается, мне нет нужды представлять их собравшимся, – произнес Джеррик. – Особенно эльфа Фергюса, который многие годы был членом Совета тринадцати. Nomen est omen. Имя говорит само за себя. Думаю, что несправедливость, допущенная нами по отношению к Фергюсу, должна быть исправлена.

– Нами, – задумчиво повторила ошеломленная юда Бильяна. – Nefas. Несправедливость.

Джеррик не стал дожидаться, когда престарелая юда выскажет какую-нибудь опасную для него мысль, которая явно бродила у нее в голове. Как говорили древние, de lingua slulta incommoda multa. Из‑за глупых слов бывают большие неприятности. И он поторопился перебить Бильяну.

– А если говорить о всемогущем духе африканских лесов Джелани, то народ нгояма, который он будет представлять в Совете тринадцати, является самым многочисленным в Африке. И только личная неприязнь, по неизвестной причине зародившаяся между нгояма Джелани и прежним главой Совета тринадцати эльбстом Роналдом, не позволила этому прославленному представителю африканского континента занять в свое время подобающее ему место в Верховном правительственного органе духов природы. Считаю, что мы должны исправить и эту нашу ошибку. Вспомним мудрое изречение, которое завещали нам наши предки. Cujusvis est errare; nullius, nisi insipientis in errore perseverare. Каждому свойственно ошибаться, но только глупцу свойственно упорствовать в ошибке.

Едва Джеррик смолк, как очокочи Бесарион, всегда охотнее других выражавший свою преданность кобольду, поднялся и торжественно провозгласил:

– Magna et veritas, et praevalebit! Нет ничего превыше истины, и она восторжествует!

Джеррик благосклонно кивнул очокочи. Увидев это, стряхнули с себя оцепенение и другие члены Совета XIII.

– Absque omni exceptione, – произнес гном Вигман. – Без всякого сомнения, достойны.

– Benedicite! – робко пролепетала гамадриада Дапн. – В добрый час!

– Detur digniori, – прошепелявил пэн-хоу Янлин. – Да будет дано достойнейшему.

Туди Вейж согласно закивал своей головкой и, как всегда, поддержал пэн-хоу, заявив:

– Eхtrа formam. Без всяких формальностей.

– Probatum est, – важно кивнул тэнгу Тэтсуя. – Одобрено.

– Macte! – восторженно воскликнула юда Бильяна, пытаясь загладить свой недавний промах, о котором ей красноречиво поведал гневный взгляд кобольда. – Прекрасно!

И только леший Афанасий на этот раз промолчал. Опустив голову, он о чем-то задумался. Но Джеррик сделал вид, что не заметил этого, тем не менее, взяв на заметку. Это была мелочь, на которую сейчас не стоило обращать внимания, но которую следовало хорошо обдумать позже.

– Nemine contradicente. Без возражений, единогласно, – торжественно произнес он. – Pro bono publico. Ради общего блага.

Ответом кобольду было общее молчание. Но спустя некоторое время его прервал гном Вигман.

– Остается неясным только один вопрос, – стараясь не глядеть в глаза кобольда, произнес он.

– И какой же? – нахмурился Джеррик.

– Кто из членов нашего Совета известит нгояма Джелани и эльфа Фергюса об оказанной им высокой чести.

Тишина стала еще оглушительнее. Никто из духов не забыл, что все последние экспедиции, предпринимаемые по поручению Совета XIII, оканчивались трагически. А на этот раз речь шла об эльфе Фергюсе, который предпочитал решать споры взмахом самурайского меча. И о путешествии в Африку, что казалось не менее опасным, учитывая отдаленность и дикость этого континента. Все опустили глаза, словно школьники, не выучившие урока, под строгим взглядом учителя.

– Я подумал об этом, – заявил Джеррик. – Предлагаю к нгояме Джелани направить очокочи Бесариона и гамадриаду Дапн. А к эльфу Фергюсу – лешего Афанасия и гнома Вигмана. Есть возражения?

Духи зашумели, одобряя выбор своего главы. За исключением названных. Но и они не протестовали, понимая, что это бессмысленно после того, как кобольд принял решение.

– Верительные грамоты, в которых будет сказано о решении Совета тринадцати, получите завтра утром, – сказал Джеррик, обращаясь к новоявленным послам.

– Наша задача – только вручить их? – поднял голову от гранитного стола леший Афанасий, оторвавшись от своих дум.

– Ваша задача – выполнить свою миссию, – поправил его Джеррик. – А она заключается в том, чтобы не позднее одной луны после получения верительных грамот новые члены Совета тринадцати прибыли в Берлин, в мою резиденцию. Где бы они ни находились и чем бы ни были заняты. Я встречусь с ними лично. А после этого…

Если бы Джеррик мог позволить себе быть откровенным, то он закончил бы фразу так: «… у нгояма и эльфа будет выбор – отдать мне золотой диск, ключ от врат вечности, или отправиться навек в темницу».

Но это значило бы заранее объявить приговор. Многие духи знали, что двухэтажный на вид старинный особняк, в котором располагалась резиденция главы Совета XIII, уходил под землю еще на двадцать пять этажей. Но только избранным было ведомо, что пять последних этажей здания были отданы под темницу, в которую попадали неугодные главе Совета люди и духи. Те, кто оказались в одной из камер этого мрачного подземелья, уже никогда не выходили на свободу. Узники отправлялись либо на рудники, добывать золото, где они умирали очень быстро, или сразу ad patres, в мир иной.

Поэтому Джеррик, изобразив улыбку, сказал:

– После этого мы будем иметь возможность поприветствовать новых членов Совета тринадцати и воздать им должные почести. Если ты не возражаешь против такой повестки следующего заседания Совета, Афанасий.

Леший кивнул, соглашаясь. Возразить на это ему было нечего. Но его насторожило выражение глаз кобольда, обещавшего воздать почести новым членам Совета XIII. В крошечных глазках читалась смертельная угроза, так странно противоречившая приторно-елейному тону Джеррика.

Глава 2

Африка встретила очокочи Бесариона и гамадриаду Дапн неприветливо. Все началось с самолета, на котором они прилетели. Сначала он всю дорогу проваливался в воздушные ямы, угрожая рассыпаться на отдельные куски или упасть с высоты десять тысяч километров в океан, а затем ему пришлось сделать несколько кругов над аэропортом, прежде чем диспетчер дал разрешение на посадку. Когда очокочи и гамадриада вышли на трап, их встретило ослепительное солнце и небо без единого облачка. Для местности, где всегда, по уверению метеорологов, «преимущественно облачно», а солнечный день длится свыше двенадцати часов, это было сродни природной катастрофе. Температура в тени превышала пятьдесят градусов, а влажность упала ниже сорока процентов. К тому же их никто не встречал у трапа, на что они рассчитывали. Пришлось брести под палящим солнцем в здание аэропорта, потому что самолет по непонятной причине остановился в сотне метров от терминала.

Рассвирепев от всех этих испытаний, обрушивающихся на них одно за другим, и даже не успев сойти с трапа, очокочи Бесарион громогласно заявил:

– Не понимаю, как такое крошечное государство могло вместить в себя столько бед!

Он явно нарывался на скандал. В родных краях этот кавказский лесной дух, представляющий в естественном виде огромное, покрытое рыжей, цвета ржавчины, шерстью чудовище с длинными острыми когтями и топорообразным горбом, росшим из грудной клетки, был хорошо известен своим злобным характером. Он постоянно конфликтовал с охотниками и собирателями грибов и ягод, и при всяком удобном случае охотно рассекал их надвое своим горбом. Один только звук его рокочущего голоса повергал людей в неописуемый ужас.

Но в облике человека, который ему пришлось принять, чтобы совершить это путешествие, Бесарион вынужденно стал намного терпимее и никого не порывался растерзать. Впрочем, ему не давали повода. Вежливые чернокожие стюардессы в ярко-синей униформе только мило улыбались, выслушивая его претензии. А мужчины всех цветов кожи торопливо отводили глаза в сторону и спешили отойти подальше от этого верзилы в дешевом измятом парусиновом костюме и ковбойской шляпе с огромными полями, бросающими тень на злобное лицо. Единственным оппонентом Бесариона оставалась гамадриада Дапн, которая часто призывала его к миролюбию и напоминала о порученной им миссии. Очокочи недовольно ворчал в ответ, но ненадолго смирялся и затихал.

Республика Гамбия действительно была самой маленькой континентальной страной Африки. Наиболее густонаселенный город этого государства, Банжул, насчитывал всего шестьдесят тысяч жителей. Для страны, основным источником доходов которой являлся экспорт арахиса, строительство в двадцати семи километрах от столицы международного аэропорта с современным терминалом, который мог принимать любые самолеты, было несомненной роскошью. Во всяком случае, такого мнения придерживался Бесарион. Обессилев от долгого перелета и зноя, гамадриада Дапн только кивала в ответ, когда очокочи обращался к ней за моральной поддержкой.

В аэропорту их поджидал иссиня-черный нгояма, намного превосходящий Бесариона и ростом, и надменностью, которая наложила отпечаток на его острое, как лезвие сабли, лицо. Представитель самого могущественного народа тропических лесов Африки внешне был похож на человека, за одним исключением – на одном из пальцев рук у него рос железный ноготь. Случалось, нгояма вонзал его в плоть человека, а затем пил вытекавшую кровь. Разумеется, для этого человек должен был дать духу веский повод.

Впрочем, с каждым годом поводов для ярости у народа нгояма становилось все больше. Люди варварски вырубали тропические леса, превращая их в саванны, и выращивали на этих землях арахис, рис, просо и сорго для своего пропитания. Иногда отвоеванные у нгояма земли становились пастбищами для скота. И это было еще более оскорбительно для духов африканского леса.

Но в одиночку они не могли справиться с людьми. Тех было намного больше. Люди напоминали несметную стаю саранчи, безжалостно уничтожающую весь растительный мир на своем пути. Поэтому предводитель нгояма Джелани, чье имя с языка туземцев переводилось как Могущественный, пошел на переговоры с Советом XIII, надеясь обрести союзников среди духов природы по всему миру и если даже не выиграть эту войну, то, во всяком случае, дорого продать жизнь своего народа.

Джелани обитал в небольшом городке Basse Santa Su, построенном на окраине тропического леса километрах в трехстах от города Банжул. Там, в своем родовом поместье, он и ждал послов Совета XIII. Об этом Бесариону и Дапн в нескольких словах сообщил его посланник, встретивший их в аэропорту.

– Меня зовут Тафари, – добавил нгояма, не сделав даже попытки изобразить дружелюбную улыбку. – Это значит Внушающий Страх. Я буду вашим проводником.

– И палачом, если ему представится случай, – шепнул Бесарион гамдриаде. При одном только взгляде на громадного нгояма, внушающего страх одним своим видом даже в облике человека, то есть без огромного железного ногтя на пальце, очокочи притих и уже не изрыгал проклятия в адрес Гамбии и ее обитателей.

Дапн с укоризной взглянула на очокочи, а затем с усталой улыбкой спросила у нгояма:

– Надеюсь, мы будем добираться до Basse Santa Su не пешком?

– Что ты, чужеземка, – искренне удивился Тафари. – На автомобиле по шоссе Юг-Банк Роуд. Если, конечно, ты не предпочтешь прокатиться на катере по реке Гамбия. Расстояние примерно одинаковое, но по шоссе быстрее. Зато на реке более красивый пейзаж. Мангровые заросли, крутые утесы…

– Прошу, не продолжай, – остановила его Дапн. – Чем скорее мы доберемся до поместья Джелани, тем лучше. Я так устала и хочу спать, что все равно весь путь проделаю с закрытыми глазами.

– Как скажешь, – кивнул Тафари. – Иди за мной.

– А я? – воскликнул Бесарион, уязвленный тем, что его игнорируют, однако не решаясь выразить свой протест более резко.

– И ты, – коротко ответил нгояма.

Как показалось Бесариону, сказал он это очень неохотно. Но очокочи промолчал и безропотно поплелся за Тафари.

Автомобиль ждал их на стоянке перед аэропортом. Но если привыкшая к роскоши гамадриада ждала, что это будет бентли или, по крайне мере, мерседес, то она жестоко ошиблась. Ей предстояло испытать все прелести путешествия по дорогам Африки на самом дешевом в мире внедорожнике Mobius оne, который производила некая кенийская компания. В этом автомобиле не было ни электроники, ни кондиционера, ни даже стекол в боковых дверях. Зато он имел полный привод, тридцать пять сантиметров клиренса, хорошую защиту днища и двухлитровый мотор, что в глазах аборигенов искупало отсутствие комфорта.

Гамадриаде автомобиль показался похожим на катафалк – такой же широкий, вместительный и мрачный. Однажды, лет двести тому назад, она видела подобный в одном из греческих городков, который посетила в дни своей юности ради любопытства. Тот медленно двигался по узким кривым улочкам, немилосердно скрипя и грозя развалиться на малейшем ухабе. Но тогда в него были запряжены лошади, а этот двигался благодаря бензиновому мотору, распространяющему невыносимый для гамадриады запах. Менее утонченное, чем она, существо, выразилось бы даже мысленно намного грубее.

– Мы поедем на этом…? – все еще не веря, спросила она.

– Да, – кивнул Тафари. – Не беспокойся, он выдерживает до пятисот килограмм груза.

– Это обнадеживает, – покорно вздохнула Дапн, садясь в автомобиль и думая о том, какие еще жертвы ей предстоит принести в этом путешествии в Африку.

Тафари сел за руль, Бесарион тяжело опустился рядом, на переднее сиденье. Мотор зарычал, словно рассвирепевший бегемот, и, оставляя за собой густые клубы дыма и пыли, автомобиль тронулся, изредка подавая звучный, напоминающий пароходный гудок, сигнал и никому не уступая дорогу.

Эта поездка стала незабываемой для гамадриады Дапн. Спустя пять или шесть часов, в конце пути, она пришла к несокрушимому убеждению, что, возможно, Mobius оne действительно был идеальным средством передвижения для местных дорог, но лично она предпочла бы телепортацию. Несмотря на то, что всегда относилась к ней с большим предубеждением. Телепортация изматывала ее до изнеможения, но Mobius оne едва не убил.

Всю дорогу Дапн тихо и жалобно постанывала. А Бесарион угрюмо молчал. Со своей стороны Тафари тоже не докучал им разговорами и расспросами, явно наслаждаясь ездой. Когда в туманной дымке вдали показался городок Basse Santa Su, гамадриада и очокочи с облегчением вздохнули, а нгояма разочарованно хмыкнул.

Дом, в котором на окраине городка Basse Santa Su с населением в два десятка тысяч человек и духов жил Джелани, был построен в колониальном стиле, с белыми колоннами у входа. Сразу за домом начинался тропический лес. Заслышав шум мотора, хозяин вышел на крыльцо, чтобы встретить гостей. В африканской глубинке царила патриархальная простота нравов.

Автомобиль въехал во двор, не снижая скорости, и внезапно замер, истошно завизжав тормозами. Когда поднятая им пыль улеглась, гамадриада Дапн раскрыла глаза, крепко зажмуренные от страха, и увидела Джелани.

Нгояма поразил ее. Это был огромного роста дух, похожий на чернокожего человека с узким длинным лицом и бритым черепом с наколотыми на нем непонятными знаками. Таинственные надписи спускались по щекам и шее нгояма и уходили дальше, под накидку желто-зеленого цвета, достигавшую его щиколоток. Огромный ноготь, росший на его указательном пальце, походил на турецкий ятаган и был в длину не менее полуметра. Джелани отличался первозданной природной красотой, давно уже исчезнувшей в цивилизованном европейском мире, в котором гамадриада жила с рождения и другого не знала, да и не хотела знать.

– Приветствую тебя, прекрасная чужеземка! – пророкотал Джелани, обнажив в улыбке мощные белые клыки, которым мог бы позавидовать взрослый аллигатор.

Гамадриада тоже произвела впечатление на Джелани. В бледно-зеленом платье, скрепленном на плече большим изумрудом и почти не скрывающим грудь, она выглядела такой тонкой и изящной, что могла бы поспорить этими качествами с вьющейся лианой. Глядя на Дапн, нельзя было усомниться в чистоте ее породы. Она была истинной нимфой, потомком тех дриад, которые в древнегреческой мифологии умирали вместе с деревом.

Все это гамадриада без труда прочитала в восхищенных глазах Джелани. По ее понятиям, нгояма был дикарь. Однако она неожиданно почувствовала приятное и давно уже не испытываемое волнение. Неожиданно усталость пропала, уступив место радостному возбуждению.

Amor non celantur, говорили древние духи природы. Любовь не скроешь. Неожиданно гамадриаде вспомнилось это высказывание. И она повторила его, словно пробуя на вкус. Было сладко, с чуть пряным привкусом. Вдруг она подумала, что нгояма мог прочитать ее мысли. И ее лицо вспыхнуло от смущения.

– Ех ungue leonem, – произнесла она, чтобы понять, знает ли Джелани древний язык духов природы. Это было важно, если он все-таки услышал ее внутренний голос. – По когтям можно узнать льва.

Но Джелани посмотрел на нее с легким замешательством. И гамадриада успокоилась. Ее мысли остались тайной для нгояма, она могла без смущения смотреть ему в глаза. Но почему-то это открытие одновременно и огорчило ее. Она не понимала саму себя.

– Приветствую тебя, великий сын африканского народа, – торжественно произнесла гамадриада Дапн, вспомнив, что в эту минуту она представляет мир духов природы, олицетворяемый Советом XIII. – Прими нас в своем доме. Мы принесли тебе радостное известие.

Но вместо того, чтобы выказать радость, как на его месте сделал бы любой искушенный в правилах хорошего тона дух природы, Джелани нахмурился. Казалось, он ожидал другого. И напыщенные слова гамадриады его разочаровали.

Это сообразил даже очокочи Бесарион. До этого он стоял за спиной гамадриады, всеми забытый и разобиженный. Но увидев реакцию Джелани, очокочи решил, что пришло его время напомнить о себе. Ведь он такой же посол, как и гамадриада Дапн, и даже пользуется большим доверием главы Совета XIII, чем она. Об этом свидетельствует то, что верительные грамоты Джеррик доверил именно ему, а не гамадриаде.

– Licitum sit, – сказал Бесарион, решительно выступая вперед и движением руки отодвигая гамадриаду за свою спину. – Да будет мне дозволено! Omnium consensu. С общего согласия.

Он достал запечатанный конверт с водяными знаками Совета XIII и протянул его Джелани.

– Здесь сказано о наших полномочиях, – внушительно произнес Бесарион. – И о цели нашего визита.

Джелани равнодушно взял конверт и, не распечатывая его, пророкотал:

– В наших краях принято прежде накормить и напоить гостя, пришедшего издалека, а уже потом говорить с ним о делах, которые привели его в твой дом. Не будем нарушать древних обычаев. Располагайтесь, отдохните, смойте пыль дорог со своих лиц. Через час вас пригласят на ужин. Будьте готовы к этому времени. Тафари, покажи нашим гостям их комнаты. И выполни все их просьбы.

Джелани повернулся и ушел в дом.

От этой встречи веяло ледяным холодом. И Бесарион понял, что их миссия будет не такой легкой, как он надеялся. Он взглянул на Дапн. Но гамадриада отвела глаза, не желая отвечать на его немой вопрос. Казалось, она была чем-то озадачена и даже смущена. Если она о чем и думала, то явно не о миссии, которая им была поручена. Но о чем, очокочи так и не понял. Да Тафари и не дал ему времени на раздумье, повелительным жестом пригласив идти за собой. Бесариону не удалось обменяться с гамадриадой ни единым словом. Спорить с нгояма он не решился, чувствуя невольный страх перед гигантом.

Глава 3

Когда через час, следуя все за тем же Тафари, Бесарион снова спустился на террасу дома, Джелани и гамадриада Дапн уже были там. Очокочи показалось, что они о чем-то оживленно говорили, пока были одни, но, увидев его, отчужденно смолкли, словно не желая, чтобы он принял участие в их разговоре. Он даже расслышал, что нгояма как будто произнес «…в сущности, я так одинок», но дальнейшие слова и ответ гамадриады заглушило шумное дыхание Тафари, который подошел вплотную к очокочи и заслонил ему своим телом весь мир, заодно распугав своим грозным взглядом все мысли, зародившиеся было в голове Бесариона. Но Бесарион все-таки заметил, что глаза Дапн радостно блестели, а нгояма уже не хмурился. И почувствовал радостное волнение. Перемена настроения хозяина дома предвещала счастливое завершение миссии, так неудачно начавшейся.

– Я угощу вас своими любимыми блюдами, – произнес Джелани, обращаясь к ним обоим, однако не сводя глаз с Дапн. Она успела переодеться. Теперь на ней была надета светло-голубая туника наподобие тех, что носили женщины в Древней Греции, исторической родины гамадриады. Причем, следуя традиции, Дапн одела ее на голое тело, соблазнительные изгибы которого подчеркивала тонкая ткань. Туника прикрывала грудь и ноги гамадриады, но было заметно, что это лишь пробуждало фантазию нгояма и распаляло его воображение.

Почти невидимые в подступившем вечернем сумраке духи расставили блюда и сосуды на низеньком столике и исчезли. Джелани жестом пригласил гостей. Стульев не было, они опустились на мягкие циновки, лежавшие на дощатом полу. Европейским гостям было непривычно, но удобно.

– Сначала я предлагаю отведать кеджену, – сказал Джелани. – Это пряное рагу из цесарки и овощей. Приготовлено оно в запечатанном терракотовом горшке над углями.

Какое-то время они молча ели.

– Блюдо богов, – мягко произнесла Дапн. Ее голос походил на морскую волну, набежавшую на берег в теплую ясную погоду.

– Достойное тебя, – прошептал Джелани, склонившись к уху гамадриады. Его голос был настолько звучен, что если он хотел сохранить свои слова в тайне от очокочи, то ему это не удалось.

Но, возможно, Бесарион все-таки ничего не расслышал. Очокочи был так голоден, а еда оказалась настолько вкусной, что он торопливо и жадно проглатывал огромные куски, почти не жуя и не обращая внимания на происходящее вокруг. Сначала он хотел насытиться, а уже затем начать деловой разговор.

Когда с кеджену было покончено, а благодаря аппетиту очокочи довольно быстро, они принялись за кашу из корнеплодов, щедро приправленных специями. Джелани назвал его фуфу, рассмешив этим забавным названием гамадриаду. Но каша не понравилась Бесариону. Он предпочитал мясо, и желательно сырое. Поэтому его разочаровало и последовавшее затем любимое блюдо хозяина дома – угали.

– Настоящий угали готовят только из кукурузной муки, – пояснил Джелани, ловко скатывая шарик из пюре и делая в нем углубление, которое он затем заполнил соусом. Дапн завороженно следила за руками нгояма. Огромный ноготь ему совсем не мешал, наоборот, придавал пальцу изящный изгиб. Когда Джелани поднес шарик ей, она не взяла его, а только откусила, прикоснувшись к ладони нгояма. Остаток нгояма отправил в свой рот. После этого он продолжал кормить гамадриаду из своих рук, и она не протестовала.

– Угали служит для нгояма источником неиссякаемой энергии, – сказал Джелани. – Вот почему мы такие большие и сильные.

Гамадриада поощрила его улыбкой. Джелани ответил тем же.

И только очокочи был недоволен. Он все еще не насытился, а ужин, судя по всему, уже завершался.

Они сидели втроем на террасе дома. Солнце ненадолго задержалось над горизонтом. Заканчивался долгий африканский день. Повеяло вечерней прохладой. Тишину нарушали только рыканье зверей и гортанные вскрики птиц, доносившиеся из леса, который начинался сразу за домом.

– Как все это прекрасно, – тихо произнесла Дапн.

– Ты говоришь об ужине? – спросил нгояма, улыбкой давая понять, что он понимает, что имела в виду гамадриада.

– Я говорю об этом вечере, – ответила она. – В моей жизни не было такого прекрасного вечера. И не только потому, что я никогда не бывала в Африке.

Она помолчала, а затем почти прошептала:

– Я бы хотела, чтобы этот вечер длился вечность.

И через несколько мгновений добавила, еще тише:

– Sed semel insanivimus omnes. Однажды мы все бываем безумны.

Ласково погладив ее ладонь, Джелани неожиданно произнес:

– Nil permanent sub sole. Ничто не вечно под солнцем. Ты бы знала, как я сожалею сейчас об этом!

Глаза Дапн широко раскрылись, и она воскликнула:

– Обманщик! Так ты знаешь древний язык?

– И могу расслышать мысли, которые от меня хотят скрыть, – шепнул ей Джелани. И поцеловал ее ладонь.

– Я была права, – с истомой вздохнула гамадриада. – Ех ungue leonem. По когтям можно узнать льва.

Их разговор прервал громкий судорожный зевок. Это не удержался Бесарион. Его мучил голод, но еще сильнее он хотел спать, смертельно устав за день.

Джелани щелкнул пальцами, и на террасе, словно он соткался из тьмы, возник Тафари.

– Проводи нашего гостя в его комнату, – велел Джелани. – И пусть никто не беспокоит его. О делах мы будем разговаривать утром.

Это был недвусмысленный приказ. Бесарион понял, что до утра он не выйдет из комнаты, и за этим будет надзирать Тафари. Но он так хотел спать, что это его не встревожило, а даже обрадовало.

Когда Бесарион ушел с террасы, гамадриада, прикрыв глаза, нараспев произнесла:

– Вдруг ночь, с которой не сравнится

И мириад других ночей,

Упала наземь, словно птица,

Из поднебесья тусклых дней…

Она не договорила. Джелани накрыл ее дрожащие губы своими властными, но мягкими губами. И в это мгновение, как будто только этого и дожидалось, солнце упало за горизонт, погрузив весь мир в светлую призрачную тьму…

Бесарион провел ночь отвратительно. Кровать была жесткой, словно ее перенесли сюда из монашеской кельи. А сон тревожили непривычные и угрожающие звуки за окном, которые раздавались из вплотную подступившего к дому тропического леса, и африканская жара, не перестававшая его терзать, несмотря на то, что солнце уже не опаляло землю.

На рассвете, очнувшись после недолгого забытья, очокочи открыл глаза и уже не смог снова их закрыть. Долго лежал, глядя в потолок, разрисованный разноцветным орнаментом, вспоминая и повторяя речь, которую он заучил, чтобы обратиться с ней к Джелани. Текст ему предусмотрительно вручил Джеррик, вместе с верительными грамотами. Когда это занятие ему наскучило, Бесарион встал, оделся и попытался выйти из комнаты. Однако дверь была заперта. А стучать в нее Бесарион не рискнул, памятуя о том, что на стук и крик может прийти Тафари. Встречаться с этим монстром в образе нгояма Бесарион не хотел. Во всяком случае, в столь раннее утро и один на один. Пришлось снова лечь в постель и терпеливо ждать, пока дверь откроют снаружи. Бесарион чувствовал себя узником. Правда, эта комната, несмотря на скудость своего убранства и мебели, мало походила на камеру, в которой очокочи мог очутиться, попади он в темницу главы Совета XIII. Эта мысль служила ему некоторым утешением. А затем он неожиданно забылся тревожным сном, в котором его преследовали какие-то неясные тени, и он не мог от них скрыться, куда бы ни бежал…

Бесарион вздрогнул и пробудился от того, что к его плечу прикоснулся своей мощной дланью Тафари. Ощущение было такое, что на очокочи обрушился многотонный кусок скалы и почти вдавил его в ложе.

– Вставай, – произнес нгояма. – Могущественный ждет тебя.

Судя по солнцу, время близилось к полудню. Бесарион торопливо поднялся и последовал за Тафари. Тот шел, не оглядываясь, уверенный, что очокочи не посмеет пренебречь его не очень-то вежливым приглашением.

Но если Бесарион рассчитывал, что на этот раз его примут в обстановке, подобающей вождю самого могущественного в Африке народа, то он опять ошибся. Его снова привели на ту же самую террасу, которую он покинул вчера после ужина. Джелани сидел в большом плетеном кресле и задумчиво смотрел на непроницаемые заросли тропического леса, обступившие дом. Изредка в кронах деревьев мелькали черные птицы-носороги. Их мощные крылья при взмахе издавали резкий свистящий звук. Порой по стволу дерева, извиваясь, проползала в поиске птичьих гнезд змея бойга. Иногда звучал протяжный вскрик леопарда, и тогда все остальные звуки смолкали. Но тишина длилась только краткий миг.

Рядом с Джелани, в таком же плетеном кресле, расположилась Дапн. Она смотрела в ту же сторону, что и нгояма, и, казалось, прислушивалась к звукам леса, словно пыталась понять, о чем говорят его обитатели. На очокочи она не обратила никакого внимания.

Бесарион в очередной раз обиделся. В ранге посла Совета XIII cамому себе он казался avis rаrа, редкой птицей, а, главное, очень важной, и пренебрежение, с которым его встретил Джелани, вызывало у него раздражение и желание ответить какой-нибудь грубостью. Сдерживало его только присутствие Тафари, который всюду следовал за ним безмолвной, но очень грозной тенью.

Поэтому Бесарион не стал покорно дожидаться, пока Джелани заметит его, а принял горделивую позу и надменно произнес:

– Джелани! Concordia parvae res crescunt, discordia maximae dilabuntur. При согласии малые дела растут, при несогласии великие дела разрушаются…

Но Джелани прервал его речь взмахом руки.

– Я знаю все, что ты хочешь мне сказать. Не трать понапрасну драгоценного времени. Vita brevis est. Жизнь коротка. Но ответь мне: знаешь ли ты, какое живое существо внушает ужас всем обитателям тропического леса?

Бесарион растерянно замигал глазами. Джелани понимающе улыбнулся и сказал:

– Возможно, ты удивишься, но это муравей.

Бесарион недоверчиво улыбнулся.

– Да как же так? Я могу раздавить его пяткой.

– Одного – да, – согласился Джелани. – Но когда и где ты встречал одинокого муравья? Тебе это неведомо, но когда муравьи выходят из своего жилища в поисках пищи, от них в ужасе разбегаются даже слоны. Муравьи идут широкой цепью и поедают все, что попадается на их пути. Те, кто не успевают скрыться, гибнут. Особенно беззащитны перед ними маленькие птички и молодые животные. Но иногда муравьи залезают даже слону в хобот, и это приводит его к потере рассудка. Поверь мне, это непобедимая и самая жестокая в мире армия.

– К чему ты рассказал мне это? – озадаченно спросил Бесарион. – Мы не собираемся вступать в войну с муравьями.

– К тому, что как ни ужасны муравьи, но люди страшнее их, – ответил Джелани. – И я хорошо понимаю это. Как и то, что только объединившись духи природы смогут противостоять нашествию людей и собственному вымиранию. Поэтому я принял посланников Совета тринадцати. Я согласен, что мы должны объединиться, Африка со всем остальным миром. Но, признаюсь, у меня есть сомнения. Я слышал много такого о Совете тринадцати, что заставляет меня колебаться. И это lapis offensionis. Камень преткновения.

– Ложь и клевета, – буркнул Бесарион. – Происки недоброжелателей кобольда Джеррика.

– Auscultare disce. Учись слушать, – в глазах Джелани, словно вспышка молнии, блеснула угроза. – Я впитал эту мудрость с молоком матери. И, поверь, я умею слушать и отделять истину ото лжи.

– Не сомневаюсь в этом, Джелани. Однако…

– Однако я готов рискнуть, – надменно перебил его Джелани. – Ради блага своего народа. Но с одним условием.

Бесарион насторожился, с немым вопросом в глазах взглянув на нгояма.

– Я встречусь с главой Совета тринадцати в Берлине через одну луну только в том случае, если меня будет сопровождать гамадриада Дапн. А поскольку совершать в такое короткое время столь утомительное путешествие дважды ей будет крайне утомительно, то на все эти дни она останется моей гостьей, в Basse Santa Su, в этом доме. Dixi. Я сказал все, что хотел, и добавить к сказанному мне нечего.

Бесарион с облегчением вздохнул. Он со страхом ожидал, что скажет Джелани, и это условие показалось ему смехотворным. Но затем очокочи с тревогой взглянул на гамадриаду – что ответит она? Захочет ли эта изнеженная нимфа провести целый месяц в африканской глуши, в которой нет ничего, кроме зноя, мух и ядовитых змей, да еще и Тафари впридачу, как будто было мало всех прочих неприятностей. Сам Бесарион не согласился бы на такое ни за какие обещанные ему в будущем блага мира.

Но неожиданно для очокочи Дапн не возражала. Ему даже показалось, что она восприняла ультиматум Джелани с радостью, легкокрылой тенью промелькнувшей по ее лицу. Однако ручаться в этом Бесарион не стал бы. Он сомневался во всем и всегда, когда речь заходила о таких непостижимых для его разума существах, как женщины. Сам он прекрасно обходился без них, предпочитая любовному свиданию дружескую попойку.

Когда соглашение было достигнуто, оставаться в доме Джелани Бесариону не было смысла. Да его никто и не задерживал. В сопровождении все того же Тафари и на том же запыленном Mobius оne очокочи уже через полчаса выехал в аэропорт. Он хотел успеть на самолет, который вылетал в Берлин этим вечером. Очокочи спешил навсегда проститься с Африкой, которая произвела на него самое гнетущее впечатление из всех, какие он когда-либо испытывал в своей жизни.

Когда Бесарион, стремительно поднявшись по трапу, вошел в салон самолета, зная, что грозно молчавший всю дорогу Тафари остался в аэропорту, очокочи вздохнул с невыразимым облегчением. У него было такое чувство, словно он чудом избежал грозившей ему смертельной опасности.

Но окончательно успокоился Бесарион только тогда, когда самолет оторвался от взлетной полосы и взмыл в африканское небо, цветом напоминавшее бледно-голубую тунику гамадриады Дапн с прорехами белых облаков.

Глава 4

Гном Вигман и леший Афанасий, посовещавшись, предпочли добираться до острова Эйлин-Мор на парусном судне. Оба одинаково боялись полетов в громоздких металлических гробах, как леший пренебрежительно называл самолеты и вертолеты, и, в силу своего возраста, не хотели прибегать к телепортации, изматывающей стареющих духов и физически, и духовно. После телепортации на протяжении еще нескольких дней они обычно чувствовали себя утомленными, а разговор, который им предстоял, требовал недюжинного здоровья, как иронично заметил Вигман. Гном почти инстинктивно боялся эльфа, памятуя о том, что не так давно один из его сородичей пал от руки Фергюса.

Леший, исконный лесной житель, не любил и морских круизов. Его укачивало на волнах, иногда до тошноты. Не забыл он и о том, что еще несколько лет тому назад вблизи берегов Шотландии часто бесследно исчезали морские суда. Моряки утверждали, что виноват в этом «Летучий голландец». А однажды в битве с этим призрачным кораблем даже пошли на дно два фрегата, патрулировавшие по приказу Совета XIII местные воды. С ними погиб и адмирал Сибатор, достойнейший представитель народа млитов, любимым изречением которого было воинственное «si vis pacem, para bellum!», что означало, насколько Афанасий помнил, «хочешь мира, готовься к войне». Это была ужасная трагедия для всего мира духов природы. Правда, после этого суда вдруг перестали пропадать в морской пучине в этом районе, во всяком случае, так часто. Однако это уже не могло изменить опасливого отношения Афанасия к этим местам.

Но выбирать уже было не из чего, и леший смирился. К острову Эйлин-Морони отправились на одном из фрегатов военно-морских сил Совета XIII, главным достоинством которого была надежность.

На их счастье, во время всего путешествия море было спокойным, а погода ясной, что случается в районе Гибридского архипелага довольно редко. Леший не сходил с капитанского мостика фрегата, подставляя лицо ветру и глубоко вдыхая запах моря. Вигман предпочел остаться в каюте, потягивая из шарообразного бокала бесцветный коньяк «l'Hommage» столетней выдержки и перебирая кое-какие финансовые бумаги, которые он захватил с собой.

Но когда на горизонте показались слегка размытые очертания острова Эйлин-Мор, и капитан фрегата объявил об этом, Вигман также вышел на палубу и взобрался на капитанский мостик. Это был низенький и плотный гном с длинной густой бородой, которую он в торжественных случаях заплетал в две массивные косы и украшал разноцветными драгоценными камнями. На этот раз он обошелся без украшений и сменил привычный смокинг на просторную двубортную куртку с меховой подстежкой. Вигман опасался морской влажности и сквозняков.

Выпитый в изрядном количестве коньяк настроил гнома на лирический лад.

– Афанасий, – произнес он, вглядываясь в морскую даль. – Мне это кажется, или этот островок действительно похож на гигантскую голую бабу? Если бы она не была каменной, то, признаюсь тебе…

– Ты прав, – перебил его леший, поморщившись. Он не любил фривольностей. – Эльфы считают, что это их праматерь, Великая Эльфийка. Она дала начало их роду, а когда умерла, то окаменела и превратилась в остров Эйлин-Мор. Мне это однажды рассказал Фергюс, когда… Впрочем, это не важно.

Вигман притих, как всегда, когда он слышал имя Фергюса. Но спустя какое-то время гном сказал:

– И все-таки не понимаю я этого эльфа. При его-то деньгах жить на этом затерянном в океане скалистом клочке суши, где из развлечений только маяк, насколько я понимаю. Да и тот эльф погасил, как только перебрался на остров. Афанасий, ты его друг, ты мне можешь объяснить эту странность?

– Фергюс не из тех, кто объясняет мотивы своих поступков, – ответил леший. – И он очень не любит, когда у него это требуют. Впрочем, ты можешь рискнуть. Скоро мы встретимся с ним.

– Чур меня, – даже побледнел Вигман. – Я еще не сошел с ума!

И он снова спустился в каюту, чтобы поддержать угасающий дух очередной порцией коньяка.

Очертания острова становились все отчетливее. Заметнее всего была двадцатитрехметровая башня маяка, установленная на холме. В прежние времена в темную ночь его свет был виден всем морским судам в радиусе тридцати километров. Однако сейчас потухший маяк напоминал одинокий крест на старом заброшенном погосте. Скалистый, скудно заросший травой остров Эйлин Мор усеивали камни, скользкие от влаги и мха, такие же опасные и непредсказуемые, как и его владелец, эльф Фергюс.

Не доходя полумили до острова, фрегат убрал паруса. Капитан приказал спустить на воду большую весельную шлюпку, в которой гном и леший добрались до причала.

Афанасий своими все еще зоркими, несмотря на возраст, глазами издалека увидел Фергюса. Эльф стоял у дальнего конца причала, безмолвный, застывший, как каменный сфинкс и, казалось, смотрел не на подходившую к берегу шлюпку, а куда-то вдаль, туда, где море смыкалось с небом. Однако когда леший помахал ему рукой, Фергюс ответил тем же.

Гребцы-водяные дружно затабанили веслами. Шлюпка мягко соприкоснулась с причалом. Вигман и Афанасий сошли на дощатые сходни. Гном часто и мелко семенил своими короткими ножками, чтобы поспеть за лешим.

Внешне Фергюс походил на человека лет пятидесяти, среднего роста, красивого и поджарого, как породистая скаковая лошадь. Он смотрел на своих гостей настороженными и в то же время как будто невидящими светлыми глазами. Когда он заговаривал, то казалось, что он продолжает думать о чем-то своем, далеком от этого обыденного мира и его будничных дел.

– Приветствую тебя, Фергюс, – сказал леший.

Не будь гнома, они обнялись бы при встрече. Их многое связывало в прошлом. Но Фергюс всегда был сух в общении даже со старыми друзьями, а присутствие Вигмана превратило его почти в каменное изваяние, оживляли которое только глаза. Поэтому он лишь кивнул в ответ и спросил:

– Чем обязан чести?

– Мы прибыли к тебе с добрыми намерениями, – поспешил ответить Вигман. И многозначительно повторил последние слова: – Bonа mente!

– Bonа mente? – произнес Фергюс, словно пробуя эти слова на вкус и глядя на гнома глазами холодными, как лед. – Люди говорят, что добрыми намерениями вымощена дорога в ад.

– Вигман действительно хочет сообщить тебе хорошую новость, – сказал Афанасий. – Во всяком случае, он в это искренне верит.

– А ты, Афанасий? – спросил Фергюс, пытаясь заглянуть в глаза лешего. Но этого еще никому не удавалось.

– А я хочу пить, – буркнул тот. – Просто высох от жажды. У тебя найдется стакан воды для старого друга?

– И даже стакан пунша, – подобие улыбки тронуло губы эльфа. – Моя домоправительница Скотти варит замечательный пунш. Не откажешься?

– Не откажусь, – ответил леший и даже облизнулся, предвкушая выпивку. – И не надейся.

– Подождите! – взволнованно запротестовал Вигман. – Прежде позволь мне, Фергюс, вручить тебе наши верительные грамоты. В них все сказано о цели нашего визита.

– Вручай, – коротко ответил Фергюс.

Он взял конверт из дрожащих рук гнома, резким движением сломал печать Совета XIII. Прочитал написанное. Но его лицо осталось бесстрастным. Он небрежно засунул документ в карман, словно это была ничего не значащая бумажка.

– Как насчет пунша, Вигман? – спросил он. – Но для этого тебе придется подняться на холм.

– Я предпочитаю коньяк, – торопливо ответил Вигман. Одна только мысль, что ему придется подниматься на вершину высокого холма, ужаснула его. – Могу угостить тебя старым добрым «l'Hommage».

– Пожалуй, я откажусь, – ответил Фергюс и жестом пригласил лешего следовать за собой. Они ушли. Вигман остался один на причале.

Эльф и леший поднялись на холм по тропинке, которая плавным изгибом вела к каменной ограде, окружавшей маяк. Леший помнил, что когда-то в ограде зиял пролом, заменяющий ворота. Но теперь пролом был заделан, а войти внутрь можно было через кованую решетку, чеканный орнамент которой изображал стаю бабочек с огромными крыльями. Когда-то белая, но уже потемневшая от времени башня маяка напоминала уродливый гигантский гриб. Тишину нарушал только жалобный крик низко парящих над морем олуш, предвещающих изменение погоды. В этих местах шторм мог начаться внезапно только для тех, кто не умел понимать языка и не знал привычек морских птиц.

За оградой леший с удивлением увидел мольберт, установленный посреди двора. За мольбертом стоял худенький старичок-домовой. В крошечной ручке он держал внушительного размера кисть и изредка наносил ею мазки на огромный холст.

Художник был так увлечен своей работой, что даже не оглянулся, когда эльф и леший подошли к нему. Афанасий с любопытством взглянул на картину. На ней царила какофония красок, вглядевшись в которые можно было различить смутно проступающие очертания маяка.

– У нас гость, Аластер, – сказал Фергюс. – Поприветствуй его.

Старичок вздрогнул и обернулся. Леший увидел, что его глаза заросли большими белыми бельмами. Художник был слеп и рисовал по памяти.

– Это наш дорогой мальчик? – спросил он. Робкая улыбка раздвинула его потрескавшиеся губы. – Альф?

– Нет, – ответил Фергюс, и леший уловил в его голосе неожиданные нотки сожаления. – Это мой старый друг леший Афанасий.

– А, – разочарованно протянул домовой. – Скотти будет рада.

Он отвернулся и нанес новый мазок на холст. Окружающий мир снова перестал для него существовать.

– Не обижайся на него, – сказал Фергюс лешему. – Он слишком стар. И, кажется, слепота повредила его разум.

– Почему он ослеп? – спросил леший. Подобные физические увечья были редкостью среди духов природы.

– Аластер любил работать по ночам. Однажды часа в четыре утра он проголодался, пошел на кухню и что-то съел. В темноте он не увидел, что это была отрава для крыс, – пожал плечами Фергюс. – Во всяком случае, так мне рассказала его жена, Скотти, но при этом она отводила глаза в сторону. Перед этим в последнее время у них что-то не ладилось в семейной жизни. Возможно, она не могла простить ему, что он принял равнодушно смерть ее незаконнорожденного сына. Крега раздавил свалившийся на него огромный кусок скалы.

Фергюс помолчал, словно вспоминая события тех дней, а потом, как будто спохватившись, закончил свой рассказ.

– Так вот, отведав крысиного яда, Аластер должен был умереть, но после длительной болезни только потерял зрение. Сам он уверяет, что для художника слепота хуже смерти. Правда, только в те редкие часы, когда разум возвращается к нему.

– Бедняга, – сочувственно произнес Афанасий.

– Его жена Скотти говорит то же самое, – кивнул Фергюс. – Да вот, кстати, и она сама.

Дверь, ведущая в башню маяка, отворилась и на пороге появилась старуха в низко надвинутом на лоб чепце, из-под которого равнодушно смотрели на мир выцветшие бледно-голубые глаза. Кожа ее была иссиня-бледной от старости и казалась почти прозрачной. Увидев Фергюса и лешего, она поклонилась и сказала:

– Меня не предупредили, что будет гость. На ужин у нас нет ничего, кроме лепешек из ячменной муки и немного сыра. Если мне дадут немного времени…

– Ничего не надо, Скотти, – сказал Фергюс. – Только стакан твоего домашнего пунша. Ведь у нас наверняка найдутся фруктовый сок, ром, сахар и пряности. А больше для хорошего пунша ничего и не надо.

– А вот и нет, – упрямо поджала сморщенные губки старуха. – Еще я добавляю для вкуса душистые травы и сухое красное вино. Да и ром для пунша лучше всего взять ямайский. А у нас, кажется, не осталось ни одной бутылки. Я просто поражаюсь, как можно быть слепым и одновременно безошибочно находить дорогу в мою кладовку, а в ней полку, на которой я храню бутылки с ямайским ромом.

Последняя реплика явно предназначалась не Фергюсу, а мужу, но разрушительный снаряд не попал в цель. Аластер не слышал, что говорит его жена, увлеченный своей картиной.

– Уверен, что ты что-нибудь придумаешь, – произнес Фергюс. – И поторопись, к вечеру начнется шторм. Поэтому наши гости должны вскоре покинуть остров, если не хотят, чтобы их яхту изрядно потрепало в море.

Услышав этот недвусмысленный приказ, Скотти перестала ворчать и снова скрылась в башне. Фергюс обернулся к лешему и, заметив, что тот быстро отвел глаза, сухо спросил:

– Ты остался мне другом, Афанасий? Или я вижу перед собой только посланца кобольда Джеррика?

– Не оскорбляй меня, Фергюс, – ответил леший. – Ты слишком долго жил среди людей, я это тебе уже говорил однажды. И стал таким же подозрительным, как они.

– Тогда скажи мне правду.

– Что ты хочешь услышать?

– Что ты думаешь обо всем этом? Почему Джеррик предлагает мне снова войти в Совет тринадцати?

– Если честно, то не знаю, – тяжко вздохнул леший. – Но меня терзают сомнения. Больше мне нечего тебе сказать.

– Спасибо тебе, Афанасий, – неожиданно улыбнулся Фергюс. – Ты сказал более чем достаточно.

Из дома вышла Скотти. В руках она держала большой ковш, до краев наполненный темным напитком. Она передала ковш Фергюсу, тот – лешему.

– Я бы предпочел, чтобы старуха отведала из этого сосуда первой, – сказал Афанасий, приникая губами к краю ковша.

Но когда он поднял голову, по его лицу расплылась блаженная улыбка.

– В жизни не пил ничего вкуснее, – признался он. – Ай да Скотти!

Он подошел ближе к Фергюсу и прошептал ему на ухо:

– Послушай, старина, если ты опасаешься по какой-то причине жить с ней в одном доме, то пусть она поживет у меня.

– К сожалению, ничего не выйдет, – ответил так же тихо Фергюс. – Домовые привязываются к дому, а не к его хозяину. А я не расстанусь с островом Эйлин-Мор никогда. Он достался мне слишком дорого. И я говорю не о деньгах.

– Тогда я буду иногда приезжать к тебе в гости, – не стал спорить леший. – Если ты не возражаешь.

– Буду рад тебя видеть, когда бы это ни случилось.

Они спустились к причалу, по которому уже давно нетерпеливо прохаживался Вигман. Приложившись к бутылке коньяка, предусмотрительно взятой с собой, гном обрел решимость, которой хватило, чтобы спросить у эльфа о его намерениях.

– Я могу заверить кобольда Джеррика, что не позднее одной луны ты будешь в его резиденции в Берлине?

– У меня слишком много дел на моем острове, чтобы тратить время на путешествие в Берлин, – ответил Фергюс. – Так и передай Джеррику.

– Значит, ты отказываешься от предложения Джеррика? – почти с ужасом спросил Фигман. Он не мог поверить, что подобное возможно, если только дух не сошел с ума.

– Отказываюсь, – кивнул Фергюс. – Посуди сам, Вигман. Вскоре на остров на каникулы приезжает мой внук. А в сентябре, в день весеннего равноденствия, на Эйлин-Море соберутся эльфы со всей Земли. И всю ночь, до рассвета, они будут танцами и песнями прославлять Великую Эльфийку. Так когда мне ехать в Берлин? Да и зачем? Все, что мне надо в жизни, я нахожу на этом острове. Передай Джеррику, что я не забыл, кому я обязан своим счастьем. Пусть и он не забывает. Надеюсь, он поймет меня.

– Да, Фергюс, – покорно ответил гном. Пары коньяка уже испарились, и он снова отчаянно трусил.

– Тогда поторопись отплыть, если ты не хочешь провести несколько дней на острове Эйлин-Мор. Скоро начнется шторм, олуши никогда не обманывают. И одной только Великой Эльфийке ведомо, когда он закончится. А если ты рискнешь выйти в шторм в открытое море, я не дам за твою жизнь и ломаного пенни.

Перспектива задержаться на долгое время на острове Эйлин-Мор так напугала гнома, что он не проронил больше ни слова, чтобы переубедить эльфа. Уже через минуту шлюпка отошла от причала. Она так стремительно понеслась к фрегату, словно за ней гналась стая голодных акул.

Глава 5

Месяц пролетел стремительно, даже несмотря на то, что он удлинился почти вдвое за счет бессонных ночей. Прежде гамадриада Дапн не поверила бы, что она способна выдержать такой ритм жизни. Но сейчас она не представляла, что можно жить иначе. И произошла эта метаморфоза благодаря ее любви к Джелани.

Она не скрывала от себя, что полюбила нгояма, и он был для нее не экзотической игрушкой, с которой можно было поиграть несколько дней – и бросить, забыть о ней, что частенько с гамадриадой случалось раньше. Любовь корнями проросла в сердце Дапн, и выкорчевать ее было невозможно. Если только удалить корни с самим сердцем.

Тем более, что и сам Джелани не позволял, чтобы она его разлюбила. Он был без ума от гамадриады. Любовь в нем вспыхнула, как только он увидел ее. Поэтому он любил не как пресыщенный страстью сердцеед, а деятельно, превращая дни и ночи, которые они проводили, не расставаясь, в увлекательное приключение.

Днем они путешествовали по Гамбии. Крошечная африканская страна, раскинувшаяся на берегу Атлантического океана, поражала изнеженную европейской цивилизацией гамадриаду своей дикой первобытной красотой. Особенно ей пришлась по душе деревушка Ламин, в живописных окрестностях которой проживали сотни видов птиц. Но главное, что здесь обитал священный ибис, в облике которого она находила несомненное сходство с Джелани с его огромным изящно загнутым ногтем. А то, что ибис считался в древнем Египте священной птицей и был символом Тота, бога мудрости и правосудия, только укрепило гамадриаду в ее мнении. Красота, мудрость и справедливость – все эти качества были присущи Джелани от природы, она была в этом уверена.

– Ab incunabulis, – заявляла она тоном, не терпящим возражений. – С колыбели.

Сначала Джелани пытался спорить, но вскоре смирился. Гамадриада была единственным существом на свете, которому он был не в силах возражать и охотно уступал в любом споре.

Однажды они посетили насыпные курганы, лежавшие неподалеку от городка Джорджтаун. Это были древние захоронения. Большинство из них опустошили люди во время археологических раскопок. В них находили ювелирные украшения, предметы вооружения, изделия из драгоценных металлов. Однако были и такие сокровищницы, о существовании которых никто не знал. Кроме Джелани.

– Закрой глаза и сосчитай по памяти, сколько раз этой ночью я тебя поцеловал, – сказал он, подведя ее к одному из неприметных курганов.

И гамадриада послушно исполнила его волю.

Она еще продолжала считать, когда услышала, что нгояма вернулся. По его дыханию она поняла, что Джелани улыбается, видя, что она так покорна его воле. И что он счастлив.

– Открой глаза, – произнес он.

Она открыла и увидела, что он протягивает ей массивный золотой браслет с чеканным орнаментом в виде вьющейся лианы и сидящих на ней птиц.

– Как красиво! – восхитилась гамадриада, рассматривая орнамент.

– Ему пятьдесят тысяч лет, – сказал Джелани, смотря на гамадриаду с не меньшим восхищением, чем она на его подарок. – Но главное в нем то, что это мощный оберег. Он защищает от злых чар. Ты будешь носить его, когда меня не будет рядом.

– Но ведь ты будешь рядом со мной всегда? – спросила гамадриада.

Но спросила не вслух, а только взглядом. И взглядом же нгояма ответил, что она не должна сомневаться в этом.

А она и не сомневалась. Каждый новый день приносил ей новые доказательства любви Джелани.

И каждую ночь она доказывала свою любовь к нему.

Гамадриада была неистощима на выдумки, которыми она разнообразила их физическую близость. А когда она уставала, Джелани убеждал ее в том, что обладает не меньшей фантазией. И тогда она снова вспыхивала, зажженная его неистощимой любовью. И так продолжалось, пока их не настигал рассвет. С первыми лучами солнца они ненадолго засыпали, обнявшись, чтобы даже во сне чувствовать друг друга.

А иногда они просто лежали, взявшись за руки, на спине, и смотрели на звездное небо, на мириады крошечных ярких песчинок, из которых они слагали слова и рисовали картины. И это было так же хорошо, как и страстные ласки до и после этого.

Но на рассвете их последнего дня заснул только нгояма. Гамадриада не смогла сомкнуть глаз, из которых изредка скатывались прозрачные, как бриллианты, слезинки.

Когда нгояма проснулся, глаза гамадриады были уже сухими, только немного покрасневшими. Но это можно было оправдать бессонной ночью.

– Ты не спишь, – мягко укорил ее Джелани. – А где же ты возьмешь силы на сегодняшний день?

– А на что мне ты, мой милый нгояма? – улыбнулась Дапн. – Когда я устану, ты понесешь меня на руках.

– Если понадобится, то через всю Африку, – подтвердил Джелани. В его глазах блеснули лукавые искорки. – Но все-таки я предпочел бы, чтобы тебя несли на своей спине вилороги. Они более привычны к этому.

– Ах, ты…! – замахнулась на него гамадриада.

Но нгояма перехватил ее руку и поцеловал в ладонь. А затем в грудь…

Когда они встали с ложа, солнце уже высоко поднялось над горизонтом.

– Ничего не планируй на сегодняшний день, – сказал Джелани, когда они завтракали, сидя на террасе. – Я взял на себя этот труд.

– И что ты мне хочешь предложить? – спросила с улыбкой Дапн. – Впрочем, я заранее на все согласна.

Это был их последний день в Африке. Назавтра они должны были отбыть в Берлин, где Джелани ждала встреча с кобольдом Джерриком, главой Совета XIII. И гамадрида с большим удовольствием провела бы его в доме Джелани, который за минувший месяц она уже привыкла считать их общим домом. Может быть, даже просто сидя на террасе. А solis ortu usque ad occasum. От восхода солнца до заката. Ни она, ни Джелани не знают, как сложится их дальнейшая жизнь. Но этот день, что бы ни случилось потом, никто не сможет у нее отнять. Он навсегда останется в ее памяти.

«Но пусть будет так, как хочет Джелани», – подумала Дапн.

Они спустились с террасы дома во двор. Тафари подвел к ним двух вилорогов с самодельными седлами на спинах. Эти африканские представители самого древнего вида антилоп служили нгояма вместо лошадей. Вилороги были способны развивать скорость до девяноста километров в час на протяжении длительного времени. И уж во всяком случае, считала гамадриада, передвигаться на них было удобнее, чем на Mobius оne. С этим не спорил даже Тафари.

Гамадриада и нгояма вскочили в седла, Джелани задорно гикнул, заглушив все лесные звуки. Вилороги побежали, постепенно увеличивая скорость. Со стороны могло показаться, что они не касаются копытами земли.

– Capiat qui сареrе potest, – прокричала, обернувшись вполоборота гамадриада, чей вилорог на полкорпуса опережал вилорога Джелани. – Лови, кто может поймать!

– Cave! – предостерег ее нгояма. – Будь осторожнее!

Но гамадриада только подстегивала своего вилорога, убыстряя его бег.

– Citius! – кричала Дапн. – Быстрее!

Джелани начал тревожиться за нее. Обычно Дапн была более сдержанной. И это она удерживала нгояма от рискованных выходок. Но сегодня все было наоборот. Вилорогу достаточно было оступиться, чтобы эта бешеная скачка обернулась бедой для его наездницы.

Некоторое время их преследовал одинокий гепард, но он быстро выдохся и отстал.

Джелани ударил своего вилорога по рогам, и тот как будто взвился в воздух, сразу значительно сократив расстояние с бегущим впереди вилорогом гамадриады. Еще два удара – и нгояма настиг гамадриаду. Он протянул руку и ухватил повод скачущего рядом вилорога. Теперь они были единым целым. Постепенно вилороги сбавили шаг. И как Дапн ни подзадоривала нгояма, он не позволил ей увлечь его снова в безрассудную гонку.

– Может быть, ты мне все-таки скажешь, куда мы направляемся? – спросила Дапн. Недавний азарт уже покинул ее, и она, не без некоторого сожаления, снова превратилась в благоразумную гамадриаду.

– Ты слышала что-нибудь о каменных кругах Вассу и Керр Батч? – спросил ее Джелани. Она отрицательно покачала головой. – Тогда я не буду ничего рассказывать, тебе лучше увидеть все своими глазами.

И она увидела. Многотонные V-образные мегалиты размерами до двух метров были уложены в несколько кругов разного диаметра. Было видно, что эти подобия геометрических фигур составили много веков тому назад. Дапн смутно догадывалась, что они имеют какой-то смысл, причем очень важный для Джелани, если он привел ее сюда. Но решила не гадать, а дождаться, пока нгояма расскажет ей сам.

– Это священное место для народа нгояма, – тихо произнес Джелани, стоявший за спиной гамадриады. – Здесь на протяжении тысячелетий хоронили вождей. Так вышло, что это могилы в основном моих предков. И когда-нибудь в одной из них буду лежать и я.

Дапн вздрогнула, словно от внезапного озноба. Представить Джелани мертвым было для нее мучительно. Не оборачиваясь, она прижалась спиной к нгояма. Тепло его тела принесло ей некоторое облегчение. Он был еще жив. И он был рядом с ней.

– Вождей народа нгояма хоронят вместе с их женами, – после недолгого молчания сказал Джелани. – Таков наш обычай.

Гамадриаде показалось, что сердце в ее груди перестало биться.

Джелани опять помолчал, а потом спросил:

– Что бы ты сказала, если бы я предложил тебе быть похороненной здесь? – И, как будто опасаясь, что она не поймет его, пояснил: – Вместе со мной. Когда придет наше время.

Гамадриада долго не отвечала. И когда Джелани начал уже тревожиться, тихо произнесла:

– Знаешь, я только сейчас поняла, где хотела бы обрести свой последний приют, когда умру.

– И где же? – чувствуя, как у него перехватывает дыхание от волнения, спросил Джелани.

– Нос loсо, – ответила гамадриада. – Здесь, в этом месте.

Глава 6

Джеррик с нескрываемым презрением смотрел на Вигмана, позорно провалившего такое простое задание.

– Фергюс уверяет, что у него нет времени на поездку в Берлин, – лепетал гном, снова и снова повторяя одно и то же. – В августе он ждет в гости внука, а в сентябре…

По мнению Джеррика, гном был просто жалок. Кобольд раскаивался, что доверился Вигману. Можно было заранее с уверенностью предположить, что он сядет в лужу, как говорят в подобных случаях люди.

Но знал Джеррик и то, что послать к Фергюсу ему было некого. Все, кому он мог доверять, были слабыми, безвольными, ничтожными существами. И не случайно. Именно таких он, Джеррик, приблизил к себе, возглавив Совет XIII. На их жалком фоне он казался самому себе великим, мудрым и могучим правителем. И теперь ему приходилось расплачиваться за это.

Сейчас ему позарез был нужен кто-то похожий, пусть даже отдаленно, на Филиппа Леруа…

Вспомнив о молодом рароге, Джеррик загрустил. По-своему кобольд даже любил Филиппа. Да и как могло быть иначе, если тот не, задумываясь, выполнял любую его прихоть. А однажды по его приказу даже утопил в озере своего родного отца, рарога Мичуру.

Подумав об этом, Джеррик с тревогой взглянул на Вигмана. Но гному явно было не до чтения мыслей обвинявшего его в трусости и чуть ли не в измене главы Совета XIII. Обливаясь холодным потом, он стоял почти навытяжку перед кобольдом, который вальяжно развалился в любимом кресле покойного эльбста Роналда. Кресло было изготовлено из красного дерева в мастерской Томаса Чиппендейла, крупнейшего мастера английского мебельного искусства восемнадцатого века. Впрочем, едва ли это имя было известно эльбсту. Просто он любил роскошь, и при жизни окружал себя ею. А Джеррик наследовал его личные покои вместе с должностью.

На стенах этой комнаты, почти соприкасаясь рамами, висели картины великих художников разных эпох, некогда украшавшие лучшие музеи мира, но украденные и навсегда пропавшие для людей. На полу лежали бесценные средневековые европейские гобелены и восточные ковры. Инкрустированная золотом мебель была изготовлена из дерева самых ценных пород. Тяжелые парчовые занавеси на окнах заканчивались литыми золотыми кистями, каждая из которых стоила целое состояние. Но все эти предметы плохо сочетались между собой в убранстве комнаты. Рядом с массивным чиппендейловским креслом стояла изящная хрупкая софа на колесиках намного более поздней викторианской эпохи. Изготовленная из ореха, обитая атласом кремового цвета и украшенная витиеватой резьбой, она была доставлена сюда из дворца одной из прославленных английских королев.

Впрочем, Джеррика, как и его предшественника, это мало волновало. Кобольд видел в окружающей его аляповатой роскоши только доказательство своего могущества и богатства. Облачившись в широкий, длиннополый, обшитый розовым жемчугом халат, некогда также принадлежавший эльбсту, Джеррик любил проводить время, прикидывая, за сколько он мог бы продать то или иное бесценное произведение искусства, украшавшее его покои. Особенно его радовала мысль, что они достались ему даром. При всей своей любви к роскоши кобольд был крайне скуп.

Но в эту минуту Джеррик не пожалел бы никаких денег, чтобы приобрести достойную замену Филиппу Леруа. Мысль, что он однажды умрет, промелькнула в мозгу кобольда, как это часто бывало, совершенно неожиданно. И все принадлежащие ему земные богатства вдруг обесценились, превратившись в его глазах в прах. Не задумываясь, он отдал бы их за вечную жизнь.

Кобольд невольно жалобно застонал, словно от боли. Его мышцы обмякли, воля ослабела. Он хотел вскочить и куда-то бежать, но не мог даже пошевелить пальцами. Он испытывал дикий ужас. «Я умру!», – билась в его голове мысль, как попавшая в западню птица…

Но это состояние продлилось недолго. Джеррик глубоко вздохнул, приходя в себя, и, как ни в чем не бывало, спросил Вигмана:

– Ты помнишь Филиппа Леруа?

– Молодого рарога? – с нескрываемым удивлением произнес Вигман. – Незаконнорожденного сына Мичуры?

– Да, – с раздражением ответил кобольд. – Ты считаешь своим долгом задавать мне глупые вопросы? Вместо того, чтобы просто ответить на мой.

– Я его помню, – торопливо закивал головой Вигман. – Красивый мальчик. И внешне очень похож на Мичуру в молодости. Когда они стояли рядом…

– Заткнись, – коротко буркнул Джеррик. – Лучше скажи, где он может быть теперь.

– Если он не умер, то…, – задумался Вигман. – Вероятнее всего, в одной из камер подземной темницы посольства Эльфландии в Париже. Вот уже лет десять он сидит в ней, ожидая суда Совета тринадцати за соучастие в убийстве эльфа Лахлана. Если помнишь…

Джеррик криво усмехнулся. Еще бы ему не помнить! Ведь это он приказал Филиппу соблазнить жену Лахлана, эльфийку Алву, и принудить ее к убийству своего мужа. И только за то, что Лахлан так необдуманно оскорбил его, Джеррика, назвав в разговоре с юдой Бильяной пигмеем. Или недоноском? В общем, что-то в этом духе. Такого Джеррик простить не мог. Тогда он, как говорят люди, убил сразу двух зайцев – свел счеты с Лахланом, а заодно обвинил в его смерти Фергюса, которого считал своим главным конкурентом в борьбе за должность главы Совета XIII после смерти эльбста Роналда. Это была хитроумно задуманная комбинация, и она ему блестяще удалась. Во многом благодаря Филиппу…

– В темнице посольства Эльфландии? – задумчиво переспросил Джеррик.

Эльфландия была самым крошечным в мире государством, созданным в свое время Советом XIII на острове Эйлин-Мор. Этот остров был исторической родиной эльфов. Люди знали это, однако построили на нем маяк. Совету XIII пришлось выкупить Эйлин-Мор у Великобритании, прикрывшись существующей только на бумаге Эльфландией, чтобы вернуть его эльфам и избежать войны, которую они были готовы начать с людьми за право обладания островом. Эльфа Лахлана назначили премьер-министром марионеточного государства. А Фергюс возглавил оппозицию, требующую разрушить маяк, ставший символом победы людей над духами природы. Эта история закончилась тем, что Лахлан погиб, Эльфландия по-прежнему существует только де-юре, а де-факто Фергюс стал полновластным хозяином острова, восторжествовав над всеми. И даже над ним, Джерриком.

«Но это ему только кажется», – злобно подумал Джеррик.

Он окончательно пришел к убеждению, что ему нужен Филипп Лерой. Не кто-то, подобный ему, а именно этот молодой рарог. Дух, переполненный ненавистью к Фергюсу, который заточил его в темницу, расположенную в здании посольства государства, которым он фактически правит. И забыл о нем.

Такое не прощается.

Филипп Леруа будет слепо выполнять его, Джеррика, приказы, направленные против Фергюса. И не по принуждению, а из чувства личной мести. Лучше этого ничего и быть не может. А когда необходимость в нем отпадет…

Тогда можно будет вернуть его обратно в темницу. Снова откупившись столь малой ценой от Фергюса.

Разумеется, если эльф будет к тому времени еще жив.

Зловещая улыбка исказила губы кобольда. Вигман в ужасе содрогнулся, приняв ее на свой счет. Но с облегчением выдохнул, услышав:

– Немедленно подготовь приказ на освобождение рарога Филиппа Леруа. И закажи мне билет на ближайший рейс в Париж.

Джеррик решил лететь самолетом, чтобы сохранить силы и ясность ума. Он предвидел, что они ему понадобятся.

Когда Вигман повернулся, чтобы уйти, кобольд окликнул его.

– Так ты говоришь, Фергюс ждет в гости внука?

– Да, на каникулы, – закивал Вигман. – Мальчик учится в Лондоне, в университете Royal Holloway. На последнем курсе…

– Не знал, что у Фергюса есть внук, – задумчиво произнес Джеррик. Кривая улыбка неожиданно тронула губы кобольда. – Это хорошо. А ты, оказывается, не так бесполезен, Вигман, как мне казалось…

Через несколько часов Джеррик подъехал на такси к небольшому двухэтажному старинному особняку на окраине Парижа. Тот выглядел заброшенным и пустым. Массивная дубовая дверь была заперта. Но эта преграда не могла остановить кобольда. Он прошел сквозь нее, словно она была соткана из тумана.

Внутри было прохладно, пусто и тихо. Но тишина была очень чуткой. На почти неслышные шаги кобольда она отозвалась гулким эхом, которое заметалось под высокими сводами вестибюля. Широкая мраморная лестница вела на второй этаж. Но Джеррик не стал подниматься, зная, что темница находится под зданием, а, следовательно, тайный вход в нее надо искать на первом этаже. И, скорее всего, под лестницей.

Он направился к лестнице, но его остановили.

– Ни шагу дальше, – произнес кто-то, оставаясь невидимым. – Или пожалеешь. Посольство закрыто.

– Назовись, – потребовал Джеррик. – Или пожалеешь ты, что родился на свет.

– Canis mortuus non mordet, – с насмешкой в голосе ответили ему. – Мертвая собака не кусается.

– Est modus in rebus, – с достоинством произнес Джеррик. – Всему есть мера. Берегись! Это мое последнее предупреждение. Я глава Совета тринадцати кобольд Джеррик. Назови свое имя и покажись.

И тотчас из-под лестницы вышел низкорослый широкоплечий домовой, густо заросший темно-рыжей шерстью, которая прорастала даже из его ушей. Он виновато склонил голову и сказал:

– Прости меня, Джеррик! Меня извиняет только то, что я не ожидал тебя здесь увидеть. Меня зовут Гэйл.

– Прощаю тебя, Гэйл, – буркнул кобольд. – Но только на этот раз. И при условии, что ты откровенно ответишь на все мои вопросы.

– Спрашивай, – кивнул Гэйл.

– Кто ты? И что здесь делаешь?

– Я охраняю посольство. И одновременно надзираю за заключенными. Их всего двое, так что…

– Меня интересует молодой рарог по имени Филипп Леруа, – нетерпеливо перебил его Джеррик. – Он здесь?

– Да.

– Проводи меня к нему.

– Но…, – замялся домовой.

– В чем дело? – гневно оттопырил нижнюю губу Джеррик.

– Мне нужно разрешение. Иначе меня накажут.

– Скажи мне, Гэйл, – вкрадчиво спросил Джеррик тоном, напоминающим шипение рассерженной змеи. – Кто может что-либо разрешить или запретить главе Совета тринадцати?

– Но эльф Фергюс приказал…

– Это неправильный ответ, Гэйл, – кривая усмешка обнажила черные клыки кобольда. – Ты меня разочаровал. Я могу приказывать Фергюсу, но Фергюс может только исполнять мои приказы. Как и ты. Если, конечно, ты не хочешь оказаться на месте заключенного, которого охраняешь.

– Вот уж нет, – хмыкнул Гэйл. Он явно не блистал умом, но твердо заучил должностные инструкции, предписывающие, как ему поступать в том или ином случае. А потому упрямо повторил: – Но эльф Фергюс приказал…

Джеррик вспомнил старинное изречение, гласившее, что споры погубили мир. Tradidit mundum disputationibus. Переубеждать ревностного служаку было напрасной тратой времени. И он помахал перед носом домового предусмотрительно заготовленным приказом.

– Как видишь, Совет тринадцати предписывает освободить рарога, если я сочту это нужным.

– Печать, подпись… Все, как полагается, – бормотал домовой, внимательно разглядывая бумагу и чуть ли не пробуя ее на зуб. – Вот это другое дело! Теперь если даже эльф Фергюс…

– Молчи! – не сдержавшись, крикнул взбешенный Джеррик. – Я не желаю больше слышать ни единого слова о Фергюсе. Веди меня в камеру к рарогу.

Продолжая что-то бормотать себе под нос, Гэйл открыл неприметную дверь в стене и повел кобольда длинным и темным коридором, который постепенно спускался вниз. Его едва освещали факелы, развешенные по стенам. В конце коридора Джеррик увидел две массивные железные двери с узкими зарешеченными бойницами на уровне глаз, расположенные напротив друг друга. Гэйл открыл ту, что была по правую руку, и пропустил Джеррика вперед. Кобольд вошел и увидел Филиппа.

Рарог лежал на каменном ложе, подложив руки под голову, и спал. Или только притворялся спящим, как заподозрил Джеррик. Слишком тихо и ровно он дышал, а черты его красивого лица были спокойны и безмятежны, словно он не был узником и не провел в этой сырой затхлой камере последние десять лет.

– Оставь нас, – приказал Джеррик надзирателю, который, шумно сопя, переминался с ноги на ногу за его спиной. – Но никуда не уходи, будь за дверью. Войдешь, как только я позову.

Гэйл, что-то буркнув в ответ, вышел. Глухо лязгнула, закрываясь, дверь.

– Узнаю тебя, Джеррик, – с издевкой произнес Филипп, открывая глаза. – Semper idem. Всегда одно и то же. Предусмотрительность, предусмотрительность и еще раз предусмотрительность. Только одного ты не учел.

– И что же, мой мальчик? – спросил Джеррик. Неожиданно для себя самого он был рад видеть Филиппа. От рарога веяло надежностью и силой – качествами, которых так недоставало кобольду, и которые он тщетно искал в последнее время в окружающих его духах.

– Что если я захочу отомстить, то едва ли увалень Гэйл поспеет на помощь, как ты ни кричи, – улыбнулся Филипп. – С твоей стороны было крайне неосмотрительно заходить одному в камеру к тому, кого ты когда-то предал. И кому уже нечего терять.

– Кроме жизни, – не сумев скрыть легкой дрожи в голосе, напомнил Джеррик. На мгновение он почувствовал страх.

– Vita sine libertate nihil, – перестав улыбаться, ответил Филипп. – Жизнь без свободы ничто.

Глава 7

Филипп поднялся с ложа, расправил свои могучие крылья и стал похож на огромную черную птицу. Тело рарога искрилось, жесткие, похожие на оперение, волосы, которыми оно было покрыто сверху донизу, сияли, будто покрытые фосфором, из полуоткрытого рта вырывались языки пламени. Он был красив и ужасен одновременно.

Но Джеррик, невольно любуясь рарогом, уже не боялся его.

– Неужели ты винишь в своих бедах меня, мой мальчик? – спросил он с укоризной.

– А кого же еще? – с удивлением воззрился на него рарог. – Не этого же дурака-домового Гэйла. Он хотя бы не забывает кормить меня. И за это я могу быть ему благодарен. Причем ключевое слово в моей фразе – не забывает. А ты не только предал меня, но и забыл на долгие годы.

Если рарог рассчитывал, что Джеррик испытает угрызения совести, то он ошибся. Кобольду было не ведомо это чувство. Он только грустно улыбнулся.

– Вот она, черная неблагодарность! Но ты забыл, мой мальчик, кое о чем, прежде чем выносить приговор. Audiatur et altera pars. Следует выслушать и противную сторону.

– Benedicite! – с насмешкой произнес Филипп. – В добрый час! Но только будь краток. Я не расположен слушать длинные и запутанные, а, главное, лживые объяснения. В этом отношении я похож на жителей древней Лаконии. Иначе ты рискуешь тем, что к концу твоей речи я забуду ее начало.

– Brevis esse laboro, obscurus fiо, – сухо заметил Джеррик. – Если я стараюсь быть кратким, я становлюсь непонятным. По крайней мере, ты мог бы предложить мне присесть.

– Если найдешь, на что, прошу, – равнодушно отозвался рарог, усаживаясь на ложе, на котором лежал до прихода Джеррика.

Джеррик огляделся. В камере, кроме каменного ложа для сна, из мебели были еще только стол и стул, тоже из камня. Их было невозможно оторвать от пола. По их поверхности растекались лужицы. Вода капала с потолка и сочилась по стенам. Помещение, в котором содержался арестант, было сырым и холодным. Джеррик ощутил это только сейчас и зябко поежился. В камере царил сумрак. Свет проникал только через крохотную решетку в двери.

Джеррик остался стоять. Но когда он заговорил, в его голосе не просквозило и тени обиды. Когда это было нужно, кобольд был полновластным хозяином своих эмоций.

– Разве я заточил тебя в эту темницу? – спросил он, повышая голос. – Ответь мне, Филипп!

– При аресте мне показали приказ, подписанный тобой, – отозвался рарог.

– А кто тебе показал этот приказ, позволь узнать?

– Кто? Фергюс.

– Фергюс! – патетически воскликнул Джеррик. – Ты сам назвал это имя. Или ты думаешь, что у него не было личного мотива ненавидеть тебя? Вспомни, ведь это ты убил его любовницу.

– Но ведь она была человеком, – недоверчиво хмыкнул рарог. – Духи не мстят друг другу за смерть человека. Это древний закон.

– Тебе ли не знать, что Фергюс часто нарушает наши законы, – усмехнулся Джеррик. – Но прежде, чем я продолжу, подумай: если бы я захотел лишить тебя свободы, то разве в резиденции главы Совета тринадцати нет темницы, или в ней не нашлось бы камеры для тебя? Почему же ты здесь, в посольстве Эльфландии?

Филипп промолчал. Но по глазам рарога Джеррик увидел, что он начал сомневаться в своей правоте.

– Мой мальчик! Не знаю, поверишь ли ты мне, но знай – я, как и ты, пал жертвой Фергюса. Этот вероломный убийца ночью ворвался в мою спальню и, угрожая мне насилием, принудил подписать приказ о твоем аресте. Если бы я не подчинился, он размозжил бы мне голову своей тростью. Ты же помнишь, что случилось с гномом Грайогэйром… Что мне оставалось делать?

– Пожертвовать мной, – произнес Филипп. Но уже без злобы. – И забыть обо мне, чтобы не мучиться угрызениями совести за свой малодушный поступок.

– А я мучился! – со слезами в голосе ответил Джеррик. – Я страдал! Все эти годы. Поверь мне, я искал тебя, Филипп. Но откуда мне было знать, что Фергюс прячет тебя в посольстве Эльфландии? После гибели Лахлана посольство официально было закрыто и здание стояло пустым. Я даже подумать не мог, что ты здесь, в этом ужасном подземелье! О, коварный эльф! Он все продумал до мелочей. А сам сбежал на остров Эйлин-Мор, скрываясь от моего возмездия. Не мог же я начать с ним войну из-за тебя! Тогда бы он просто убил тебя, тем самым устранив сasus belli, повод к войне. Клянусь, только это сдерживало меня. Но я продолжал тебя искать, не жалея ни времени, ни денег. И вот я здесь, мой мальчик! А ты смотришь на меня с недоверием. Это разрывает мое сердце…

Неподдельные слезы выступили на глазах Джеррика. При необходимости он мог бы давать уроки театрального мастерства самому древнеримскому императору Нерону, который считал себя великим артистом.

Филипп молчал. Но это было уже другое молчание. Он уже поверил кобольду. Слишком много лет провел рарог в заточении и забыл, насколько искусно мог Джеррик лгать.

Пауза затянулась. Но Джеррик выжидал, пока брошенные им в благодатную почву семена прорастут. Наконец Филипп неуверенно произнес:

– И теперь, когда ты меня нашел… Я свободен?

– Теперь ничто не удержит меня от мести, – уклонился от ответа Джеррик. Он не хотел рисковать, давая обещание, которое не собирался выполнять, не получив то, за чем он сюда пришел. – Скажи, а ты-то хочешь отомстить нашему общему врагу?

– Фергюсу? – уточнил рарог. – О, да!

– И ты не побоишься?

– О, нет! – с ненавистью воскликнул рарог. – Не оскорбляй меня, Джеррик! В нашем роду не было трусов. Фергюс или я – один из нас скоро умрет.

– Только не ты, мой мальчик! – патетически воскликнул Джеррик. – Ты будешь жить. Нос volo, sic jubeo. Этого я хочу, так приказываю.

– Пусть будет по-твоему, – усмехнувшись, согласился Филипп. – Признаться, я и сам не хочу умирать. Теперь, когда я получил свободу…

Внезапно он смолк и с тревогой посмотрел на Джеррика. Тот понял немой вопрос рарога.

– Да, мой мальчик, ты свободен. Ты уйдешь из этой клоаки немедленно, вместе со мной. А по дороге в Берлин мы обсудим будущее Фергюса. Нас ожидают несколько прекрасных часов, Филипп. Нет ничего сладостнее, чем обдумывать план мести.

Джеррик подошел к двери и постучал. Гэйл тотчас же отворил ее.

– Я забираю твоего арестанта, – сказал кобольд, презрительно оттопырив нижнюю губу. – Но, если не хочешь сам оказаться в этой камере, Фергюсу пока ничего не сообщай. Когда он появится здесь и спросит, покажешь ему приказ, который я тебе вручил. Ты хорошо меня понял?

– А то, – залепетал перепуганный домовой. – Приказ у меня есть. С печатью, подписью… Все, как положено…

Его бормотание заглушил истошный женский вопль:

– Джеррик!

Кобольд вздрогнул. Прошло много лет с их последней встречи, но он сразу узнал этот голос. Он принадлежал Алве.

А затем он увидел саму эльфийку. Вернее, ее глаза. Алва смотрела на него сквозь зарешеченное окошечко в двери соседней камеры.

Алва, истощив свои силы в первом возгласе, уже не кричала, а хрипло и надрывно заклинала кобольда:

– Это ты, Джеррик! Как долго ты не приходил! Спаси меня! Вытащи меня отсюда! Умоляю тебя, Джеррик! Мне так плохо здесь…

Этот полу-бессвязный бред был ужаснее крика. Но еще страшнее были глаза Алвы. В них полыхало безумие. Они пугали Джеррика.

– Sancta sanctorum! – хрипло произнес кобольд. – Святая святых!

Он совсем забыл про Алву.

Когда-то он был без ума от эльфийки. По природе своей Алва была чрезвычайно чувственна и в плотской любви умела доводить его до высот, о существовании которых кобольд раньше даже не подозревал. Они сутками не вставали с постели, забывая о времени. Когда сексуальная мощь кобольда иссякала, Алва начинала петь на французском языке и танцевать обнаженной. В юности она подвизалась артисткой кабаре в Париже и при удобном случае любила вспомнить свое прошлое. И Джеррик, глядя на ее роскошные бедра, вспыхивал снова…

А потом он постепенно начал охладевать к эльфийке, к ее увядающим прелестям и к ее ласкам, которые отнимали у него слишком много времени и сил, не давая почти ничего взамен. По сути, Алва была глупа и скучна. И когда Джеррику представилась такая возможность, он избавился от нее, передав Филиппу, как до этого сам получил Алву в подарок от эльбста Роналда. Алва была переходящим призом, ценность которого с каждым годом падала, и весьма ощутимо. Пока, в глазах кобольда, не исчезла совсем.

И теперь Алва была ему не нужна. Ни в память о прошлом, ни в надежде на будущее. Она могла стать только обузой.

Поэтому кобольд ничего не ответил Алве. Как будто не слышал ее мольбы, не видел обезумевших от страданий глаз. Сделав знак Филиппу, он пошел по коридору прочь, при каждом вскрике эльфийки убыстряя шаг.

Филипп оказался более милосерден. Выйдя из камеры в коридор, он помахал Алве рукой и сказал:

– Прости, милашка, но так легла карта. Мой беспутный папаша всегда говорил, что самая прекрасная сверху женщина оканчивается рыбьим хвостом. Desinit in piscem mulier formosa superne. Отныне наши пути расходятся.

Послав Алве воздушный поцелуй, Филипп ушел. Кряхтя и бурча, Гэйл закрыл дверь камеры, которую покинул рарог. И тоже скрылся в дальнем конце коридора, на прощание погрозив Алве пальцем.

Алва, прижавшись лицом к решетке на двери камеры, еще долгое время спустя вглядывалась в сумрак коридора, словно надеясь, что из него кто-нибудь выйдет, все равно кто – живое существо или призрак. Она почти не мигала. Глаза ее воспалились и покраснели, их жгло, словно в них попал песок. Но ожидание ее оказалось напрасным.

Сколько Алва себя помнила, ее пугало одиночество. Она провела в этой темнице много лет, но все это время поблизости находился Филипп. И вот впервые она осталась по-настоящему одна. Здесь не было даже вездесущих крыс, с которыми она могла бы поговорить.

Осознав это, Алва начала кричать. Все громче и пронзительнее…

Но ее никто не слышал.

Глава 8

Джеррик долго не мог решить, где и как ему принять нгояма Джелани – по-дружески, в своих личных покоях, или официально, в конференц-зале, где обычно проходили заседания Совета XIII. И тот, и другой вариант имели свои преимущества и недостатки. А малейший промах мог иметь роковые последствия для планов Джеррика. Джелани, его характер и привычки были для кобольда terra incognita, таинственными неизведанными землями. И сколько он ни расспрашивал Бесариона, тот не смог припомнить ничего, что помогло бы в решении этой проблемы.

– Лучше спросить у Дапн, – отвечал очокочи, скабрезно улыбаясь. – Она, я уверен, изучила Джелани от макушки до пяток.

Но гамадриада была далеко, в Африке. И могло так случиться, что там бы и осталась, вздумай Джелани задержать ее на время своего визита в Берлин в качестве залога, обеспечивающего его собственную безопасность. Джеррик знал, что для африканских духов такое было в порядке вещей, они не доверяли друг другу, и любой визит вежливости, даже на свадьбу или похороны, предварялся обменом заложников. Джеррик считал, что это было разумно. И почему бы Джелани рассуждать по-другому…

В конце концов, Джеррик выбрал конференц-зал. И распорядился встретить Джелани в аэропорту, откуда, никуда не заезжая, доставить его в резиденцию главы Совета XIII. Это была еще одна разумная предосторожность, с точки зрения кобольда. Он считал, что не только судьба нгояма зависела от результатов их разговора, но, возможно, и его собственная судьба. А, следовательно, в этом деле не могло быть мелочей.

В аэропорт, узнав о распоряжении Джеррика, вызвалась съездить юда Бильяна. Она любила новые знакомства с представителями противоположного пола. А нгояма к тому же обладал притягательностью экзотики. Престарелая юда была наслышана о сексуальных извращениях африканских духов, и она не хотела упустить шанс испытать их на себе. Но Джеррик, презрительно оттопырив нижнюю губу, отверг ее просьбу.

– Место в постели нгояма уже занято, – усмехнулся он. – Ты только напрасно потратишь время, Бильяна. Да и старовата ты уже для любовных утех.

Юда Бильяна обиделась, но промолчала. Взгляд, который она, отходя, бросила на кобольда, не предвещал ему ничего доброго.

Встречать африканского духа Джеррик послал Бесариона, как тот ни отговаривался, памятуя о Тафари. Гигант-нгояма даже на расстоянии внушал ему ужас.

Однако Тафари не прилетел, оставшись в Африке. В аэропорту рядом с Джелани очокочи увидел только гамадриаду Дапн. И почувствовал огромное облегчение. Бесарион подошел к ним, радостно улыбаясь.

– Глава Совета тринадцати с нетерпением ждет тебя, Джелани, – произнес он, словно не замечая Дапн, которую нгояма держал за руку. – Джеррик отменил все встречи и поездки, чтобы встретиться с тобой уже сегодня.

Джелани невольно почувствовал себя польщенным.

– Contra spem, – произнес он, с легкой укоризной взглянув на гамадриаду. – Вопреки ожиданию.

Дапн ничего не ответила. Она была немного бледна и явно нервничала. Ее тревожило недоброе предчувствие, но говорить об этом Джелани она не стала. Могучий нгояма не был суеверен и только высмеял бы ее.

У здания аэропорта их ждал «Мерседес» с тонированными стеклами для гостя и еще два микроавтобуса с охраной. За все время, пока они добирались до резиденции главы Совета XIII, Джелани и Дапн не обменялись ни единым словом. Их сдерживало присутствие очокочи, который также хранил молчание, помня о приказе кобольда. Джеррик опасался, что какое-нибудь неосторожное слово Бесариона может насторожить нгояма. Он едва удержался от того, чтобы не приказать арестовать Джелани уже в аэропорту и доставить его под конвоем как можно быстрее. В это утро Джеррик опять проснулся с ужасающим криком и мыслью, что смерть неизбежна. Ему понадобилось принять ледяную ванну, чтобы его руки перестали дрожать.

В конференц-зал Джеррик вошел одовременно с Джелани, не став выжидать ни минуты, как он это делал обычно, чтобы подчеркнуть свою значимость. В сравнении с крошечным кобольдом нгояма казался великаном. Джеррику пришлось высоко задрать голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Но это была первая ошибка, которую он допустил. По африканским обычаям смотреть в глаза собеседнику значило угрожать ему. Джелани нахмурился, но сдержался, почувствовав ласковое прикосновение к своей руке нежных пальцев Дапн. Гамадриада стояла за его спиной. За месяц общения с Джелани она хорошо изучила традиции африканских духов. И поняла, какое оскорбление нанес Джеррик нгояма.

Но Джеррик увидел только, что гамадриада прикоснулась к руке нгояма. И взгляд Джелани, вспыхнувший было по непонятной для кобольда причине гневом, сразу померк. Но вместо благодарности кобольд разозлился на Дапн. Он жаждал откровенного разговора с Джелани, но в присутствии гамадриады это было невозможно.

– Приветствую тебя, Джелани, – надменно произнес Джеррик. – А ты, Дапн, не могла бы оставить нас наедине?

Это было неприкрытой грубостью. Глаза Джелани вспыхнули снова, но уже не гневом, а яростью. Однако Дапн опять предотвратила вспышку.

– С радостью, Джеррик, исполню твою просьбу, – сказала она. – Долгий перелет утомил меня, ты прав. Но если я понадоблюсь…

– Я знаю, где тебя найти, – пренебрежительно отмахнулся Джеррик.

– А тебя я найду сама, – шепнула Дапн, склонившись к уху Джелани. – Мы расстаемся ненадолго.

Она повернулась и вышла, неслышно прикрыв дверь. Стихли все звуки. Джелани молчал, гневно раздувая ноздри. Джеррик думал, как ему начать разговор, ради которого он затеял всю эту комедию с африканским дикарем. Но ему не хватало терпения, чтобы доиграть ее до конца. И он сам это понимал. А поэтому надо было поторопиться.

– Ты впервые в моей резиденции, Джелани? – спросил он, прерывая молчание.

– Да, – коротко ответил нгояма.

– Но я слышал, что тебе доводилось принимать у себя посла Совета тринадцати, – пошел напролом Джеррик. – Эльбст Роналд послал его на африканский континент наладить дружеские связи с местными духами. Кажется, это был эльф Фергюс.

– Ты прав, – кивнул Джелани.

– Расскажи мне подробнее об этом, – попросил Джеррик. – Я мало знаю о тех событиях.

Джелани испытывающе посмотрел на кобольда. Но увидел, как ему показалось, только искреннюю заинтересованность. Поэтому он не стал ничего скрывать.

– Это было неспокойное время, африканские духи враждовали между собой. Против нгояма объединились самые многочисленные народы Африки – вабиликимо, итове и абатва. Почувствовав свою силу, они начали готовиться к кровопролитной войне. Но Фергюс сумел найти общий язык с их вождями и переубедить их. Только благодаря его стараниям жестокой и бессмысленной войны удалось избежать. Мы сели за стол переговоров. Была создана Конфедерация, во главе которой поставили меня. Наши народы поделили территории обитания и договорились, что когда кому-либо будут угрожать голод, мор или другие бедствия…

– Но ведь это был не единственный раз, когда ты принимал у себя Фергюса, – нетерпеливо перебил нгояма Джеррик. – Не лукавь со мной!

– Ты спросил – я отвечаю, – с удивлением взглянул на него Джелани. – Да, лет десять тому назад Фергюс снова побывал у меня, но уже не как посол Совета тринадцати. Это был частный визит.

– И какова была его цель?

Джелани бросил предостерегающий взгляд на кобольда.

– А ты уверен, что вправе задавать мне такие вопросы, Джеррик? De lingua slulta incommoda multa. Из‑за пустых слов бывают большие неприятности. Не забывай об этом.

– Отвечай мне, Джелани! – повысил голос кобольд. – Это в твоих интересах.

– В моих интересах? – с нарочитым удивлением произнес Джелани. – А что будет, если я не стану тебе отвечать?

– Тогда я обвиню тебя в измене, как соучастника эльфа Фергюса, и прикажу бросить в темницу.

– Фергюс виновен в измене? – не смог скрыть удивления Джелани.

– А ты не знал? – в свою очередь изобразил удивление Джеррик. – В таком случае я готов простить тебя. Но при условии, что ты ответишь мне – зачем Фергюс посетил Африку десять лет тому назад?

– Он путешествовал с внуком, – ответил растерявшийся Джелани. – Это была обыкновенная туристическая поездка.

– Туристическая поездка? А смертельная схватка с пигмеями? А баобаб с захороненным в его дупле прахом Адетоканбо? А пожар, охвативший саванну? – почти закричал Джеррик. Слюна бешенства закапала с его губ на пол. – Ты видишь, я все знаю. Не лги мне! Proditor pro hoste habendum. Предателя нужно считать врагом. Фергюс – предатель!

– Меня он не предавал, – ответил Джелани. – И ты так и не сказал, за что его обвиняют в измене. Так почему я должен верить тебе? Это мне впору обвинить тебя во лжи.

– Фергюс похитил золотой диск, который Адетоканбо прятал на своей груди до самой своей смерти и с которым его похоронили, – ответил Джеррик и пристально воззрился на гнояма. – Ты что-нибудь знаешь об этом?

– Ерунда! – рассмеялся Джелани. – Nec sutor ultra crepidam. Не суди о том, чего не знаешь. Пигмеи поразили Фергюса отравленной стрелой. Он был почти при смерти, когда я подоспел к нему на помощь. Даже если бы он захотел, то не смог бы забраться в дупло баобаба. Тем более, что тот был объят пламенем, и эта попытка была бы равносильна самоубийству.

– А его внук? – упавшим голосом спросил Джеррик. – Ты говорил, что с ним был его внук. Он мог бы?

– Исключено, – не допускающим возражений тоном ответил Джелани. – Мальчик был слишком мал. Да Фергюс и не позволил бы ему так рисковать. Ты не представляешь, как он любит своего внука!

Джеррик промолчал. Он испытывал сильное разочарование. Джелани подтвердил слова Фергюса. По всей видимости, золотой диск действительно сгорел в дупле баобаба. Ключ от врат в страну богов навсегда потерян для него, Джеррика. А с ним и вечная жизнь.

«Я умру», – подумал Джеррик. Слезы бессилия покатились по его щекам. Он почувствовал себя узником, приговоренным к смерти и живущим без надежды на помилование в ожидании неизбежной казни. Такое существование могло свести с ума задолго до смертного часа.

– Мне лучше уйти, – с удивлением глядя на него, произнес Джелани. – Я возвращаюсь в Африку. И не пытайся меня отговорить.

– Не буду, – пообещал Джеррик, усилием воли прогоняя прочь мысли о будущей смерти. – Но тебе придется остаться. Я не могу рисковать.

– Не думаешь ли ты, что тебе удастся меня задержать? – рассмеялся Джелани. – В таком случае ты еще безумнее, чем кажешься.

Джеррик щелкнул пальцами. Дверь распахнулась, и в конференц-зал вошел Филипп. За его спиной толпилось с десяток рарогов. По знаку своего предводителя они окружили Джелани.

– Ты пойдешь сам или тебя поведут силой, – сказал Джеррик. – Выбирай.

– Между позором и смертью нгояма всегда выбирает смерть, – ответил Джелани. Он настороженно следил за рарогами, которые молча кружили вокруг него, постепенно сужая круг.

– Тогда умри! – крикнул Джеррик. – Убейте его, если не сможете взять живым!

По знаку Филиппа рароги, словно стая злобных птиц, кинулись на Джелани. Прежде чем они схватили нгояма за руки, он успел взмахнуть рукой с огромным ногтем на пальце, и один из нападавших упал, захлебываясь хлынувшей из горла кровью. Другой схватился за плечо, рассеченное до самой кости. От неожиданности рароги отшатнулись, живое кольцо распалось, и нгояма вырвался из него, шагнув в образовавшуюся щель. При этом он успел проткнуть ногтем еще одного рарога насквозь.

Остальные рароги издали гневный клекот. Вытянув руки с когтистыми пальцами, они бросились за нгояма, отталкиваясь от земли без видимых усилий и надолго зависая в воздухе. С их загнутых внутрь пасти клыков стекала мутная слюна. Но в тесной комнате они не могли расправить спрятанные за спиной крылья. И, лишенные главного своего преимущества в схватке, они оказались беззащитными перед грозным оружием нгояма. Джелани прочертил вокруг себя почти невидимый глазу зигзаг, и еще двое рарогов захрипели, схватившись за горло. Из-под их пальцев фонтаном била алая кровь.

Нападавших стало уже вполовину меньше, а нгояма был невредим и дышал так же спокойно, как до начала битвы. Если бы не залитый кровью пол, то могло показаться, что все происходящее – показательный бой, который мастер проводит с неопытными новичками. Джеррик начал тревожиться за исход битвы, от которого зависела его собственная жизнь.

Рароги были профессиональными убийцами. Но они привыкли иметь дело с беззащитной, не ожидающей нападения жертвой. Бросаясь на нгояма, они только мешали друг другу. Если бы им удалось навалиться на Джелани всем вместе, он не выдержал бы их тяжести и рухнул на пол. А там они легко с ним справились бы, используя свое численное превосходство.

Но нгояма был закаленный в битвах воин. Он разил врагов на расстоянии, а сам оставался вне досягаемости для их жалких, в сравнении с его ногтем, когтей и клыков.

Джелани уже был уверен в своей победе. И в этот самый миг допустил ошибку. Он повернулся к Филиппу, который все это время стоял в отдалении и не принимал участие в схватке, спиной.

И тогда Филипп, расправив спрятанные до этого за спиной крылья, мгновенно взмыл вверх. Его окружал ореол пламени. Поднявшись почти к потолку, он сложил крылья и огненным болидом спикировал на нгояма.

Атакуя, рарог не издал ни единого звука. Нгояма не ожидал нападения и не сумел его отразить. Как будто гора обрушилась на его голову. Что-то громко хрустнуло. Колени Джелани подогнулись, и он рухнул на пол, лишившись сознания.

Какое-то время Филипп тоже лежал без движения. Затем он поднялся. Наступил ногой на руку Джелани, достал спрятанный под одеждой кинжал с коротким и широким клинком и отрубил ноготь на пальце нгояма. Затем он обшарил Джелани и все, что нашел, переложил в свои карманы. После этого он, обращаясь к своим подручным, хрипло произнес:

– Теперь он ваш, сосунки! Отнесите его в камеру. Да смотрите, чтобы нгояма не очнулся по дороге и не отшлепал вас, как маленьких детей.

Четверо рарогов, которые еще держались на ногах, подхватили нгояма за руки и за ноги и унесли его.

– Ты был прекрасен, мой мальчик, – с восхищением сказал Джеррик, подходя к рарогу и обнимая его. – Одним врагом у нас стало меньше.

Джеррик перепачкался кровью, которой был залит рарог. Но даже не заметил этого.

– Фергюс! – издал злобный клекот рарог. – Мне нужен Фергюс. Скажи мне, когда я смогу отомстить ему?

– Скоро, мой мальчик, скоро, – успокоил его Джеррик. – Время пришло. Но мы начнем не с него. А с того, кто ему дороже собственной жизни.

Глава 9

Мяч, имеющий форму вытянутого эллипсоида, стремительно перелетал от одного игрока к другому, почти не касаясь земли. Команда «Носорогов» выбрала тактику «Champagne rugby», которая подразумевала максимально быстрое перемещение мяча по полю с применением дальних передач, при этом было необходимо избегать контактов с соперниками, а ключевым фактором успеха являлось удержание мяча. Это делало игру в регби более зрелищной, однако очень рискованной, особенно в том случае, если игроки противоборствующей команды имели хорошую физическую подготовку. А среди «Буйволов» слабых не было. Поэтому выбранная ими тактическая схема игры, называемая «Down the middle», оказалась не менее эффективной. Их капитан, обладающий такими несомненными преимуществами, как два с лишним метра роста и не менее ста пятидесяти килограмм веса, совершал частые рейды в середине поля, оттягивая на себя сразу нескольких защитников «Носорогов» и освобождая своих товарищей по команде, играющих на флангах, от излишней опеки.

Игра шла с переменным успехом. Надолго отстоять неприступность своих ворот не удавалось ни одной из команд. Вперед вырывались то «Носороги», то «Буйволы», вызывая шквал зрительских аплодисментов, напоминающих завывания то утихающей, то вновь усиливающейся бури. Судье приходилось часто назначать ruck, и многие игроки уже прихрамывали или потирали места ушибов и синяки, украсившие их лица за последние полтора часа. Но какие бы травмы они не получили, все бросались в атаку так же рьяно, как в начале игры. Ничья никого не устраивала. За многолетнюю историю соперничества двух этих команд такого еще не было. И никто не собирался покрывать себя позором в глазах будущих поколений игроков в регби, закончив эту игру с ничейным результатом.

Буквально за минуту до окончания игры капитан «Носорогов» получил дальний пас и ловко избежал столкновения с двумя нападавшими на него с разных сторон соперниками. После этого он уронил мяч на землю и, когда тот отскочил, мощно ударил по нему ногой. Мяч, словно преодолевшая земное притяжение космическая ракета, высоко взвился над полем и, спускаясь, пролетел между двумя вертикальными стойками Н-образных ворот. Это был превосходный дроп-гол, который принес «Носорогам» три очка и вожделенную победу. А «Буйволам» – поражение и уныние до следующего матча, когда они могли бы взять реванш.

Зрители на трибунах неистовствовали. Одни от горя, другие – от радости. Громче всех кричала и яростнее остальных махала флагом, раскрашенным в желто-голубые цвета «Буйволов», девушка лет восемнадцати, одна половина лица которой также была желтой, а другая – голубой. У нее были длинные рыжие волосы, еще более длинные ноги и руки, благодаря которым она напоминала кузнечика-переростка, но в будущем обещавшего стать, по необъяснимой прихоти природы, прекрасным лебедем.

– Альф – молодец! – скандировала она, заменяя собой по мощи децибелов группу поддержки как минимум из десяти человек. – Альф – так держать!

Команды на поле выстроились напротив друг друга и прокричали традиционное «Гип-гип-ура!». Капитан «Буйволов» крикнул:

– Альф, не забудь напомнить своим ребятам, что сегодня в семь вечера встречаемся в кафе! Отметим вашу победу.

– И выпьем за вашу будущую победу, Гарри, – великодушно отозвался капитан «Носорогов». Однако, как истинный патриот своей команды, счел долгом прибавить: – Но очень-то на это не рассчитывайте!

Спортсмены ушли смывать с себя пот и грязь, трибуны опустели. Но рыжеволосая девушка не ушла. Вместо флага она взяла в руки книгу и начала читать. При этом она шевелила губами, как будто вслух повторяя прочитанное, чтобы лучше запомнить.

Девушка недолго оставалась в одиночестве. Вскоре к ней подошел молодой мужчина в костюме из шерсти перуанской викуньи. Позволить себе такой дорогой костюм могли очень немногие. Еще древние инки использовали шерсть викуний, но только на одежду высокородных вельмож. А к середине двадцатого века эти животные, жившие высоко в горах Эквадора, Перу, Боливии, Аргентины и Чили, почти вымерли. Но этот костюм к тому же был сшит из ткани, произведенной фирмой Scabal, которая в свое самое тонкое и дорогое в мире волокно, бывшее втрое тоньше, чем человеческий волос, вставляла золотые нити. Наряд молодого щеголя дополняла роскошная светло-серая велюровая шляпа, из-под которой на девушку смотрели веселые наглые глаза.

– Почему девушка с такими очаровательными ножками скучает в одиночестве? – игривым тоном спросил он.

Но девушка либо не знала цену костюма, в котором щеголял мужчина, либо ее мало волновали такие вещи, потому что она холодно ответила:

– Я жду своего мужа и не скучала, пока вы не подошли. А если вы сейчас же не отойдете, то я позову полицейского и попрошу арестовать вас за сексуальные домогательства.

Девушка даже привстала, словно собиралась исполнить свою угрозу. Мужчина перестал улыбаться и словно даже стал ниже ростом.

– Не надо полицейского,– пробормотал он, торопливо отходя от девушки. – Я же не знал, что вы замужем!

Девушка, проводив его презрительным взглядом, снова опустилась на скамейку и углубилась в чтение. Она так увлеклась, что не заметила, как спустя полчаса на трибуну поднялся капитан «Носорогов». Это был высокий плечистый юноша, светловолосый и голубоглазый. На его лице эмоции стремительно сменяли друг друга, и только выражение глаз всегда оставалось неизменным. Казалось, они видели то, что было недоступно остальным людям. Тот, кто увидел это лицо хотя бы раз, потом долго не мог его забыть, независимо от того, каким оно было – серьезным, смеющимся, задумчивым или беспечным. На английский манер его звали Альф Борисофф, и он был внуком эльфа Фергюса.

Уже год Альф учился в Royal Holloway university, который был построен в 1886 году под покровительством правившей тогда Великобританией королевы Виктории. Это обстоятельство, да еще то, что кампус университета находился по соседству с парком, окружающим Виндзорский замок, много веков бывшего резиденцией английских королев и королей, явилось решающим для Фергюса, когда он задумался, где будет получать высшее образование его внук. И только потом он принял во внимание, что университет считался одним из самых лучших в Великобритании и занимал верхние строчки рейтинга по уровню преподавания гуманитарных и технических наук, а также в области искусства. С годами Фергюс все больше становился снобом, особенно когда речь шла о будущем обожаемого им внука.

Но для самого Альфа главным в его учебе на факультете естественных наук была не близость к Виндзорскому замку, а то, что библиотека университета насчитывала более полумиллиона книг, а на территории кампуса разместилась картинная галерея с коллекцией полотен художников викторианской эпохи. И пока он не встретил Оливию Смит, он проводил в библиотеке и картинной галерее все время, которое у него оставалось после лекций и тренировок по регби.

Их встреча произошла в середине второго семестра. Рыжеволосая девушка, обучающаяся на факультете искусств, внесла серьезные коррективы в расписание Альфа. На некоторое время он даже отказался от своего намерения дополнительно к биологии заняться изучением астрономии, которая привлекала его не меньше, чем изучение живых существ и их взаимодействие с окружающей средой.

Но зато он категорически, как ни настаивал Фергюс, отказался от проживания в принадлежащем его деду фешенебельном особняке в самом центре Лондона, на Kensington Palace Gardens. Эта улица, протянувшаяся менее чем на тысячу метров, считалась одной из самых дорогих в мире по стоимости выстроенной на ней недвижимости. Она была создана в 1840 году как часть парка Кенсингтонского дворца и принадлежала британской короне. Особняки здесь достигали в цене сотен миллионов фунтов стерлингов. Альф пренебрег всем этим. Он предпочел жить в крохотной комнатке студенческого общежития на территории кампуса. Единственной уступкой деду было то, что он выбрал комнату в общежитии, расположенном в здании, относящимся к Викторианской эпохе. И в нем жили только юноши, в отличие от общежитий со смешанным проживанием. Несмотря на свой возраст, Альф был целомудрен и до встречи с Оливией не собирался расставаться с девственностью раньше, чем сочетается законным браком с избранницей своего сердца.

Позднее это его несостоявшееся намерение стало поводом для добродушных насмешек Оливии. Но Альф переносил их как истинный стоик. И только укоризненно качал головой, по-прежнему порицая распущенность современных нравов. Он категорически отказался от предложения Оливии переселиться в ее общежитие, где жили представители противоположных полов. И спустя недолгое время девушка смирилась и сама переехала в женское общежитие. Для нее это было тем труднее, что на факультете искусств она постигала таинства актёрского мастерства, а этому ремеслу испокон веков сопутствовало легкомыслие в любовных связях, зачастую доходящее до распутства. Оливия только собиралась ступить на этот соблазнительный путь, поступив в университет, но почти сразу встретилась с Альфом, и сошла с него, не жалея. Ради Альфа она была готова пойти и не на такие жертвы. Разумеется, от него она это скрывала.

Но, как Оливия быстро поняла, была своя прелесть и в целомудренной жизни. У нее появилось больше времени на чтение книг. Незаметно для себя она увлеклась Шекспиром. И начала мечтать о том, что по окончании университета поступит на службу в Royal Shakespeare theatre, репертуар которого составляли исключительно шекспировские пьесы. Ее мечты омрачала только мысль, что этот театр находился на родине Шекспира, в крошечном провинциальном городке Стратфорд-на-Эйвоне. И заманить туда Альфа, который считался одним из лучших студентов университета по успеваемости и мог рассчитывать на головокружительную карьеру, ей казалось поистине неразрешимой проблемой. Но пока она предпочитала об этом не думать. А на досуге учила наизусть роли Джульетты, Офелии, Дездемоны, Корнелии, Миранды, Порции и всех остальных героинь из пьес великого британского драматурга. Героинь оказалось много, и все они, как быстро выяснила Оливия, были при жизни чрезвычайно словоохотливыми. Времени ей катастрофически не хватало. Но, несмотря на это, Оливия была счастлива как никогда в своей жизни.

На трибуне стадиона для игры в регби Альф застал ее за чтением «Короля Лира». Неслышно подойдя ближе, он принял царственную позу и торжественно продекламировал:

– Что скажет нам меньшая дочь, ничуть

Любимая не меньше, радость наша?

Оливия, отложив книгу на скамейку рядом с собой, задумчиво посмотрела на юношу, а затем опустила голову и тихо ответила:

– Ничего, милорд.

Альф изобразил гнев.

– Из ничего не выйдет ничего.

Так объяснись!

Оливия подняла голову. В ее глазах стояли слезы. Едва слышно она произнесла:

– К несчастью, не умею

Высказываться вслух. Я вас люблю,

Как долг велит, не больше и не меньше.

– Ты это серьезно? – спросил Альф уже другим тоном.

– Почему не по тексту? – возмутилась девушка. – Там дальше «Корнелия, опомнись…»

– Оливия, опомнись, – рассмеялся юноша. – Это уже не король Лир свою дочь, а я тебя спрашиваю. Любишь ли ты меня? Или встречаешься со мной только из чувства долга.

– Как тебе не стыдно, – щеки девушки покраснели, но не от смущения, а от гнева. – Воспользовался доверчивостью наивной девушки! А я-то тебе поверила.

– Офелия, ступай в монастырь, – отечески произнес Альф. – И вот тебе мое благословение.

Он наклонился и поцеловал Оливию в лоб.

– И это все? – надула она обиженно губки.

– И это все, – подтвердил он, сохраняя невозмутимый вид.

– Уверена, что игроки команды «Буйволов» сегодня вечером дождутся большего, – скрыв разочарование, сказала девушка. – После приношения даров Бахусу в университетском кафе, где одни супермены будут отмечать свою победу, а другие – поражение.

– Но ты же знаешь, что я не поклонник Бахуса, – невозмутимо ответил Альф. – А не пойти на эту вечеринку я не могу. Помнишь, что ты говорила после премьеры «Виндзорских насмешниц»? А ведь ты играла там всего лишь…

– И очень даже неблагородно с твоей стороны мне это напоминать, – перебила его Оливия. – Вместо того, чтобы просто извиниться.

– Извиниться? – искренне изумился Альф. – За что?

– Ты действительно хочешь, чтобы я ответила на этот вопрос? – спросила Оливия, глядя на юношу с самым невинным видом. – Или желаешь убедиться, что я настоящая актриса и могу заплакать навзрыд, как только захочу? Поверь мне, слезы Корнелии по сравнению с тем, что ты можешь сейчас увидеть – слепой дождик рядом с Ниагарским водопадом.

Альф демонстративно вздохнул и сказал:

– Извини меня, Оливия, сама знаешь за что.

– Так и быть, я тебя прощу, – поднимаясь с царственным величием, произнесла девушка. – Но только после того, как ты угостишь меня чашкой чая с булочкой. Никогда бы не подумала, что созерцание игры в регби может вызвать такое чувство голода. Почти первобытное. Как будто это не ты, а я превратилась в дикаря, забыв о том, что я homo sapiens, человек разумный.

– Видишь ли, Оливия, представляющие городок Эгхэм «Буйволы» – старинные соперники сборной нашего университета. И для каждого истинного патриота своей альма-матер дело чести…

– Напялить на голову смешную шапочку и битых два часа бегать по полю, норовя сломать свою или чужую шею?

– Что поделаешь! Наш цивилизованный мир изменился в тот солнечный день одна тысяча восемьсот двадцать третьего года, когда один из учеников школы города Рэгби, Уильям Уэбб Эллис, играя в футбол, схватил мяч руками и устремился к воротам соперника, тем самым дав начало игре в регби. На сегодняшний день на планете насчитывается уже более пяти миллионов дикарей-регбистов, включая твоего покорного слугу.

– Альф, – с мнимой покорностью вздохнула девушка. – Я чувствую себя рядом с тобой такой несовершенной.

– Оливия, – растерялся юноша. – Ты такая красивая, умная, грациозная…

– А ты не мог бы, вместо перечисления всех моих достоинств, просто поцеловать меня? – кротко спросила Оливия. Но в глазах у нее плясали невесть как забравшиеся туда крошечные рыжеватые бесы. – Ради этого удовольствия я готова даже отказаться от булочки к чаю.

– А от главной роли в «Виндзорских насмешницах»? – парировал Альф.

Рыжеволосая девушка бросила на него возмущенный взгляд.

– Не требуйте слишком многого от женщины, мистер Совершенство, и вы в ней никогда не разочаруетесь, – произнесла она с гордым достоинством. – Только от булочки.

Глава 10

Но проголодалась не только Оливия. Альф, по его собственному признанию, съел бы слона, даже не разрезая его на маленькие кусочки. И в первом же ресторанчике, который встретился на их пути, они утолили свой первобытный голод.

Было время ланча, и для начала они заказали традиционное для раннего английского обеда блюдо – сornish pasties, запеченное в тесте мясо с овощами и картошкой. Затем, с презрением отвергнув малопитательные сucumber sandwich, треугольные сандвичи с огурцами, и kippers, копченую селедку, они съели по порции hotpot, тушеной в горшке курицы. После чего Оливия отведала внушительного размера scones, песочную выпечку, на которую, не скупясь, намазывала джем. Альф на десерт выбрал chokolate fudge cake, сладкий пудинг. Все это они запивали невероятным количеством чашек чая с молоком, сливками и безо всего, наслаждаясь его натуральным вкусом.

Но Оливия сдержала свое обещание. Перед тем, как они зашли в кафе, Альф ее поцеловал, и она, делая заказ, отказалась от свежевыпеченной булочки с маком, которую обожала.

Уже перед самым концом ланча Оливия внезапно заметила молодого щеголя, который приставал к ней на трибуне после матча. Он сидел в одиночестве за столиком в дальнем углу зала, даже не сняв с головы своей шикарной велюровой шляпы, почти скрывавшей его лицо, и пил, несмотря на столь ранний час, джин. Ноздри его горбатого носа, который выдавал в нем чистопородного француза, трепетали от удовольствия. Казалось, он не обращал никакого внимания на девушку. И Оливия решила ничего не рассказывать о нем своему спутнику, чтобы не вызывать его ревности.

– А теперь нам не мешало бы прогуляться, – сказала Оливия, когда они вышли из ресторанчика. – До five o’clock у нас еще есть пара часов. Проведем это время с пользой для своих желудков.

Альф не возражал. Он любил прогулки по окружающим кампус садам и лесам вдвоем с Оливией. Как ни прекрасен был расположенный в самом центре университетского города Founder’s building, считавшийся самым красивым зданием в мире, но юноша отдавал предпочтение природе. Founder’s building всего лишь копировал знаменитый замок Шамбор из долины Луары, выстроенный по королевскому капризу Франциска I в XVI веке. А природа была оригинальна и неповторима.

Если смотреть с высоты птичьего полета, то можно было увидеть, что кампус университета окружен густыми зарослями. Ночью в них можно было даже заблудиться. Но Альф хорошо ориентировался в любом лесу. И он подсмеивался над Оливией, которая с опаской относилась к ночным прогулкам.

– Твое имя в переводе означает «оливковое дерево», – говорил он. – Как же ты можешь бояться деревьев, своих сестер и братьев? Только обратись к ним, и они покажут тебе дорогу из леса.

– И тогда я точно умру от страха, – заявляла Оливия. – Как только со мной заговорит какое-нибудь дерево. Мне достаточно того, что они разговаривают с тобой. Знаешь ли, это может свести с ума любую здравомыслящую девушку – то, что ее парень общается с деревьями.

– Не они со мной разговаривают, а я умею их слушать, – поправлял ее Альф. – Как говорит мой дед, эта способность у меня от природы.

– Тогда расскажи мне, о чем говорят деревья, – просила девушка.

И Альф рассказывал. Оливия слушала. Время протекало незаметно. Они возвращались в кампус уставшими от прогулки и бесчисленного количества поцелуев, которыми девушка не забывала вознаграждать рассказчика.

– Это плата за интересную экскурсию, – говорила она с самым невинным видом. – А чем еще может расплатиться бедная студентка?

Альф делал вид, что сердится, а Оливия смеялась над его нахмуренными бровями. Они любили друг друга и были счастливы, как два только что научившихся летать и покинувших родительские гнезда птенца, уже чувствующие себя взрослыми птицами.

Но в этот день Альф был не так разговорчив, как обычно, и Оливия вскоре заметила это. Сначала она приписала это усталости после матча. Но потом поняла, что причина другая. Альф хотел что-то ей сказать, но не решался. А она долго не решалась спросить, опасаясь услышать что-нибудь неприятное. Наконец не выдержала.

Это случилось, когда они присели ненадолго отдохнуть под старым могучим дубом, который Альф предпочитал всем остальным из-за его возраста, а Оливия – потому что у его подножия всегда были насыпаны сухие листья, на которых было очень удобно сидеть, прислонившись к теплому плечу Альфа.

– Послушай, Альф, если ты познакомился с какой-нибудь дриадой и боишься мне об этом сказать, страшась разбить мое девичье сердце, то напрасно, – с улыбкой произнесла Оливия. – Я пойму и прощу.

– О чем ты, Оливия? – с недоумением взглянул на нее юноша.

– О том, что ты еще ни разу не поцеловал меня после ланча, – с наигранной веселостью ответила Оливия. – Так порядочные юноши с девушками не поступают.

И Альф поцеловал ее. В ветвях дуба шумел ветер, шуршали опавшие листья, тихо пели птицы, обманутые тишиной. Когда Оливия смогла оторваться от его губ, у нее кружилась голова, а ноги обмякли настолько, что она не смогла бы встать. Но это не могло заставить ее свернуть с выбранного пути.

– Хорошо, убедил, – сказала она. – Дриада здесь не при чем. Но кто или что тогда встало между нами в этот прекрасный день триумфа «Носорогов» над «Буйволами»?

– Эйлин-Мор, – грустно улыбнувшись, ответил Альф.

Сердце в груди Оливии вдруг перестало биться.

– Какое чудесное имя, – пересохшими губами произнесла она. – Ты познакомишь меня с нею?

– С ним, – поправил ее юноша. – Это остров.

Сердце в груди девушки сделало сумасшедший кульбит и снова принялось за свою работу. Ее щеки опять порозовели.

– Тогда тем более, – сказала она. – Обожаю знакомиться с островами. Надеюсь, он меня не разочарует.

– Ты действительно этого хочешь? – с затаенным волнением спросил юноша. – Ты не шутишь?

– Нет, не шучу, – перестав улыбаться, ответила Оливия. – Но, может быть, ты мне все-таки объяснишь, о чем речь? Я ничего не понимаю.

– Эйлин-Мор – это остров невдалеке от западного побережья Шотландии, на котором живет мой дед. И он ждет меня. Я имею в виду деда. Хотя мне иногда кажется, что и остров тоже.

– Как это – остров тебя ждет? – удивилась Оливия. И продекламировала из «Короля Лира»: – «Так объяснись!»

– Эйлин-Мор – не обычный остров, каких много у берегов Шотландии. Если смотреть со стороны моря, то своими очертаниями он напоминает гигантскую каменную женщину, уснувшую вечным сном. Дед рассказывал мне, что это Великая Эльфийка, праматерь всех эльфов. Она окаменела вместо того, чтобы умереть и превратиться в прах. И в то же время она как будто живая, и все чувствует и понимает.

– Мистика какая-то, – зябко передернула плечами Оливия. – И ты говоришь, что эта каменная баба ждет твоего возвращения?

– Вообще-то я говорил, что меня ждет дед, – запротестовал юноша. – А Великая Эльфийка – это так, к слову пришлось. Хотя, знаешь, дед говорил, что мы ее потомки. И если с нами случится беда, то она восстанет из мертвых и защитит нас.

– И давно он…, – начала Оливия, но вовремя прикусила язычок. Подумала и закончила фразу уже по-другому, чем собиралась: – Давно твой дед считает себя потомком этой так называемой Великой Эльфийки?

– Я понимаю, это может показаться тебе странным, – огорченно вздохнул Альф. – Возможно, я просто привык к его чудачествам, и ничего не замечаю. Мои родители… Дед рассказывал, что они погибли в авиакатастрофе сразу после моего рождения. И он заменил мне отца и мать. Помню, мы с ним много путешествовали по всему миру, пока он не приобрел Эйлин-Мор. Мне было лет восемь тогда. После этого он уже почти не выезжал с этого острова.

– А как же ты? Где ты учился перед тем, как поступить в университет? На этом острове есть школа?

– Меня он отдал в Harrow school. Возможно, прельстился тем, что это одна из старейших школ Великобритании. Ее создали в одна тысяча пятьсот семьдесят втором году по указу королевы Елизаветы Первой. Среди ее выпускников были великий поэт Джордж Байрон и будущий премьер министр сэр Уинстон Черчилль. Много лет я провел в общежитии для мальчиков, построенном на холме Харроу, из окон которого открывался захватывающий дух вид на центр Лондона. Порядки были те еще! Нам даже не разрешалось выходить за территорию школы без сопровождения. Там же я начал заниматься регби. Так что я даже благодарен деду за такое детство.

– За то, что он отдал тебя на воспитание чужим людям? – с иронией спросила Оливия. – И ты вырос настоящим мужчиной?

– Напрасно ты иронизируешь, – обиделся Альф. – Ты не представляешь, как дед скучал, пока я был в Лондоне. Зато все каникулы мы проводили вместе.

– На острове Эйлин-Мор, – покачала головой девушка. – Теперь я понимаю, почему ты такой дикий. Бедный мальчик жил в мужском общежитии, а единственная женщина, которую он знал, и которая ждала его возвращения домой, была каменной.

– Почему же, еще была Скотти, – улыбнулся Альф. – Такая милая шотландская старушка. Она заменила мне бабушку. Скотти что-то вроде домохозяйки в доме деда на острове. Постоянно готовила мне разные вкусности и вязала теплые шерстяные носки. А ее муж, он художник, учил меня рисовать. Так что у меня была настоящая семья. Впрочем, почему была? Она есть! И ты в этом скоро убедишься.

– Я? – с удивлением, может быть, слегка наигранным, произнесла Оливия. – Это каким же образом?

– Но ведь ты сама сказала, что хотела бы познакомиться с островом Эйлин-Мор.

– Да. Ну и что?

– А то, что я собираюсь отправиться на остров в конце этой недели. Я обещал деду. Я долго не решался тебе это сказать. Но теперь, когда ты поедешь со мной…

– Ты уверен?

– Это уже решено, – просто сказал Альф. И поцеловал девушку в губы.

И после этого долгого поцелуя Оливия неожиданно для самой себя не стала с ним спорить. Она только спросила:

– А что мне еще надо знать о твоем деде? Кроме того, что он считает себя потомком Великой Эльфийки?

– Никогда не заводи с ним разговора о людях, – ответил Альф, подумав. – Во всяком случае, не отзывайся о них хорошо.

– Так он еще и мизантроп к тому же? Или он слишком много натерпелся от людей в свое время?

– Дед считает, что люди губят нашу планету, – виновато глядя на девушку, ответил Альф. – Они выкачивают из ее недр живительные соки – нефть и газ, осушают болота, вырубают леса, пытаются изменить даже законы природы. Они словно не понимают, что этим угрожают существованию всех остальных живых существ на Земле.

– А космос? – спросила девушка. – О космосе с твоим дедом тоже не разговаривать? Ведь достаточно одного астероида или кометы средних размеров, прилетевших из глубин Вселенной, чтобы наша планета была уничтожена. Где-то я читала, что астрономы выявили сотни космических объектов, которые можно назвать потенциальными убийцами жизни на Земле. Их размер превышает восемьсот метров в поперечнике. Но кроме них в одной только нашей Солнечной системе насчитываются более ста тысяч так называемых малых космических тел, падение которых на поверхность планеты приведет к масштабным разрушениям и многочисленным жертвам. Как быть с этим?

– Астероиды не имеют разума, – возразил Альф. – А люди – разумные существа. Но вместо того, чтобы объединить свои усилия в борьбе против общего врага, которым для них является Вселенная, они уничтожают друг друга и даже планету, на которой живут. На что они рассчитывают? Что после того, как погубят Землю, переселятся на другую планету во Вселенной, пригодную для жизни? Тебе не кажется это верхом цинизма и глупости?

– С этим не поспоришь, – вздохнула Оливия.

– Вот и не спорь, – сказал Альф. – Особенно с моим дедом. И все будет хорошо. Во всяком случае, у нас с тобой.

Оливия хотела что-то ответить, но внезапно схватила Альфа за руку и приложила палец к губам.

– Тихо! – прошептала она. – Ты ничего не слышишь?

– Нет, – ответил Альф. – А что я должен был услышать?

– Птицы не поют. И у меня такое чувство, что на нас кто-то смотрит. Как будто у леса появились глаза.

– Ты слишком впечатлительная, – успокоил ее Альф. – Птицы не поют, потому что мы с тобой увлеклись и начали слишком громко разговаривать. А насчет глаз… Я тебе говорил, что лес живой? И я имею в виду не бурундуков и белок. Каждое дерево в лесу живое, оно и видит, и слышит нас.

– То есть подсматривает и подслушивает, – возмутилась Оливия. – Куда как замечательно! И знаешь, что я тебе скажу, апологет природы?

– Что? – с улыбкой спросил Альф.

– В лес я больше ни ногой. Ну, ладно бы только белки или бурундуки! Но не хватало еще, чтобы каждое дерево в лесу перемывало нам косточки, сплетничая о наших с тобой отношениях. Не говоря уже о том, что ни к чему кому-либо знать, сколько раз ты меня поцеловал, насколько бы малой ни была эта цифра. А если вдруг…

Оливия не договорила и отчаянно покраснела.

– Что если вдруг? – заинтересованно переспросил Альф, не дождавшись окончания фразы.

Не ответив, Оливия вскочила на ноги и быстро пошла по тропинке, которая вела к кампусу. Альф поспешил за ней, уже ни о чем не спрашивая и скрывая улыбку.

Они расстались у дверей общежития, в котором жила Оливия.

– Будь благоразумен, – сказала девушка на прощание. – И не пытайся перепить один всю команду «Носорогов». Я слышала, что их капитан, кажется, его зовут Гарри, по этой части не имеет равных.

– А ты не зачитывайся Шекспиром после полуночи, – ответил Альф. – А то наутро глаза будут красные.

– Это мы еще посмотрим, у кого из нас утром глаза будут краснее, – заявила девушка.

– Посмотрим, – принял вызов Альф. – В девять утра.

– В девять так в девять, – согласилась Оливия. – Хвастунишка!

Альф потянулся к ее губам, но девушка протянула ему свою руку.

– Репутация девушки – хрупкий цветок, который надо беречь от злых и завистливых взглядов, – произнесла она хорошо поставленным голосом театральной актрисы. – Ты только не подумай, что я сержусь.

Альфу пришлось довольствоваться старомодным поцелуем руки.

Входя в общежитие, Оливия не удержалась и оглянулась. Ее ждало разочарование. Она увидела не глаза, а только спину Альфа, который спешил на встречу «Носорогов» с «Буйволами» в одном из студенческих кафе. Неожиданно девушке, которой заходящее солнце слепило глаза, показалось, что Альф отбрасывает не одну тень, а несколько. Но когда она попыталась вглядеться пристальнее, тени, словно перепуганные крысы, вдруг метнулись в разные стороны. И почти сразу Альф скрылся за углом здания.

– Привидится же такое, – печально вздохнула Оливия. – Вот что значит отказать себе в прощальном поцелуе.

И, уже не вспоминая о странном видении, она ушла перечитывать Шекспира в свою скромную студенческую келью. В эту минуту Оливия представляла себя Офелией, покорно исполнившей волю Гамлета. Она отправлялась в монастырь. И искренне горевала от разлуки с жестоким любимым, который предпочел ее разгульной пирушке с друзьями.

Глава 11

Когда миновал полдень, Оливия начала тревожиться. Альф не появился ни с утра, ни к ланчу. Оливия не могла припомнить, чтобы Альф что-либо ей пообещал и не сдержал слова. К тому же его мобильный телефон упорно молчал, что было так же непривычно.

Наконец Оливия устала от ожидания и сама пошла на поиски.

Начала она с кафе, в котором накануне собирались «Носороги» и «Буйволы». Но там было пустынно и тихо. А администратор, рослая девица в слишком короткой, по мнению Оливии, для ее длинных ног юбке, заявила, что вчера вечером все было наоборот – шумно и весело. Находился ли среди множества подвыпивших мускулистых парней тот, о ком спрашивала Оливия, она не знает. На ее взгляд, все они слишком красивы, а потому не удивительно, что забывают о влюбленных в них девчонках сразу же, как только…

Но дальше откровения девушки-администратора, вероятнее всего, вдохновленной личным горьким опытом, Оливия слушать не стала. Не проронив ни слова, она повернулась и вышла из кафе, спиной чувствуя насмешливый взгляд своей собеседницы.

– Дура, – буркнула Оливия. И это была ее единственная месть длинноногой девице.

Неизвестно, сколько бы пришлось бродить Оливии по кампусу, отыскивая затерявшиеся следы Альфа, если бы, выйдя из кафе, она не столкнулась с Гарри, капитаном команды «Буйволов». Этот парень был могучим, как бык герефордской породы, которую вывели в Англии еще в XVIII веке, чтобы использовать ее представителей как тягловую силу. Он бы, вероятно, даже не заметил Оливию, которая из-за своей худобы была не в его вкусе, если бы она, предварительно посторонившись, не крикнула ему вслед:

– Гарри!

Хорошо поставленный уроками актерского мастерства голос Оливии мог бы разрушить стены любой крепости не хуже иерихонской трубы. К тому же он был очень женственным, в отличие от самой девушки. Закрыв глаза и слушая только ее голос, не влюбиться в Оливию мог бы только абсолютно глухой мужчина.

Гарри оглянулся с надеждой во взгляде. Но увидев, кто его окликнул, разочарованно пробасил:

– Ну, я Гарри. Что тебе, крошка?

– Ты не подскажешь, где я могу найти Альфа, капитана команды «Носорогов»? – спросила Оливия. – Я знаю, что вчера в этом кафе вы отмечали…

– Это было случайное поражение, «Буйволам» просто повезло, – нахмурившись, не дал ей договорить Гарри. – А что насчет Альфа… После вчерашнего я его знать не хочу. Все «Носороги» пришли как один, славные ребята, не было только их капитана. Наверное, забив решающий мяч, он задрал нос и решил, что мы для него не подходящая компания. Ничего, мы еще посмотрим! Это была не последняя игра.

– Гарри! – остановила его Оливия. – Так Альфа вчера не было с вами?

– А я тебе, крошка, о чем битый час толкую? – с удивлением воззрился на нее капитан «Буйволов».

– А ты в этом уверен?

– Знаешь, у меня нет времени отвечать на глупые вопросы, – обиделся Гарри. – Вчера вечером наши ребята немного пошумели в кафе, выясняя между собой, зазнался Альф или нет. Так я решил зайти сегодня, извиниться сразу и за «Буйволов» и за «Носорогов». Так что будь здорова!

И Гарри поспешил войти в кафе, оставив Оливию одну, растерянную и встревоженную. Девушка могла допустить, что Альф, мучаясь головной болью с утра и стыдясь этого, решил не встречаться с ней, пока не избавится от последствий вчерашней пирушки. Но то, что Альф даже не пошел в кафе, где его ждали товарищи по команде и соперники, с которыми он был не менее дружен – этого быть не могло не при каких обстоятельствах. Если только…

– Если только после того, как он расстался со мной, с ним не приключалась какая-либо беда, – высказала вслух Оливия мысль, которая уже давно, подобно раковой опухоли, зрела в глубинах ее мозга, но которую она упорно гнала прочь.

Однако что могло случиться с Альфом на территории кампуса? Этого Оливия не могла даже предположить. А, главное, если это даже случилось, почему об этом до сих пор никто не знает? Альф, капитан сборной университета по регби, один из лучших студентов, а, возможно, и лучший, с которым уважительно здоровался при встрече сам ректор, был слишком известной и заметной личностью, чтобы можно было сохранить в тайне какое-либо происшествие, связанное с ним. Оливия терялась в догадках.

И вдруг она вспомнила о вчерашнем разговоре с Альфом в лесу.

– Эйлин-Мор, – произнесла девушка, словно пробуя это слово на вкус. Ей не понравилось. Оно было горьким, как миндаль. – Остров, который ждет… И, возможно, ревнует… А не ты ли, каменная баба, приревновала его ко мне? И срочно вызвала под каким-либо благовидным предлогом?

Поразмыслив, Оливия пришла к убеждению, что могла быть только одна причина, из-за которой Альф, забыв обо всем на свете, и даже не предупредив ее, Оливию, был способен срочно покинуть кампус университета и отправиться на далекий остров у берегов Шотландии. И это – здоровье его деда.

– Альфу могли позвонить и сказать, что его дед при смерти, – продолжала логично, как ей казалось, рассуждать Оливия. – И разве я могу осуждать его за то, что при этом известии он срочно бросился в аэропорт, надеясь успеть и застать деда живым? Да я бы первая его осудила, если бы он поступил иначе.

Оливия лукавила сама с собой. В глубине души она была обижена на Альфа за то, что он пренебрег ее участием, тем самым проведя разделительную черту между нею и самым близким ему человеком.

Оливия задумалась о том, как бы она поступила, если бы Альф пришел к ней вчера и сказал, что с его дедом, которого он так любил, случилась беда. И, не дойдя еще до своего общежития, она пришла к выводу, что не стала бы раздумывать и сомневаться. А спешно собрала бы чемодан и полетела вместе с Альфом, невзирая ни на свою репутацию в глазах окружающих, ни на страх перед островом Эйлин-Мор, который породил в ней рассказ юноши.

– А если так, – подумала Оливия, – что мешает мне поступить таким же образом сегодня?

Высказав эту мысль, по своему обыкновению, вслух, Оливия испытала большое облегчение. Подобное случалось с ней всегда, когда она принимала решение по вопросу, который, как она считала, имел отношение только к ней и ее будущему. Так было, например, когда она поступила на факультет искусств Royal Holloway university, решив стать актрисой вопреки желанию и надеждам своей аристократической семьи.

С недавнего времени, но ей казалось, что уже целую вечность, Оливия не представляла своего будущего без Альфа.

Поэтому сейчас, когда, возможно, у него горе, она должна была быть с ним рядом.

Оливия не признавалась в этом самой себе, но ее очень тревожила мысль о Великой Эльфийке. Пусть даже то, что рассказал Альфу его дед, было просто бредом, игрой старческого воображения, но Оливия знала, что произнесенная мысль при определенных условиях может стать материальной. Об этом не раз говорила ее собственная бабушка, которую она обожала. И дело было не в том, могла или не могла ожить эта проклятущая каменная баба. А в том, верил или нет в это сам Альф. А если в нем была хотя бы крупица этой веры, то Великая Эльфийка действительно была способна ожить, пусть даже в его воображении. И отнять Альфа у нее, Оливии.

– Ну, это мы еще посмотрим, – сказала Оливия, доставая чемодан, с которым она приехала в университет, из-под кровати. – Альфа я тебе не отдам!

Оставалось только узнать, как добраться до острова Эйлин-Мор. Но такие пустяки не могли смутить Оливию. Она не сомневалась, что в первом же попавшемся ей на пути справочном бюро она получит всю исчерпывающую информацию.

Ближайший к кампусу Royal Holloway university аэропорт Heathrow находился в двадцати минутах езды на такси. Этот крупнейший международный аэропорт Лондона встретил Оливию, по своему обыкновению, густым туманом и задержками многих рейсов. Сначала девушка обналичила свою кредитную карту, полагая, что деньги ей понадобятся, а на острове Эйлин-Мор и в его окрестностях она едва ли найдет хотя бы один банкомат. Затем она узнала маршрут, по которому ей предстояло совершить перелет, и приобрела билет на рейс до Эдинбурга, куда пассажиров доставляла авиакомпания British Airways. До посадки оставалось много свободного времени, и она решила провести его не в тесной комнатушке одной из гостиниц аэропорта, изнывая от тревожных мыслей, а зайти в Часовню Святого Георгия и помолиться.

Часовня находилась поблизости от здания аэропорта, в подземном бункере. Перед входом в нее был установлен пятиметровый дубовый крест и разбит мемориальный сад с удобными скамьями. Перед тем как войти внутрь, Оливия посидела на одной из них, думаю об Альфе. Затем спустилась по лестнице, ведущей в часовню.

Служба давно закончилась, и внутри почти никого не было, кроме двух-трех одиноких фигур, переходящих от иконы к иконе. Это были пассажиры, коротающие, как и Оливия, время до рейса. Одетые по современной моде, они странно смотрелись в интерьере часовни, воссоздающем атмосферу и стиль склепа ранней христианской церкви. В главном зале святыни был установлен деревянный алтарь, по стенам развешены картины на библейские темы. Внимание Оливии привлекла небольшая мраморная статуя, изображающая Святого Георгия. Девушка подошла к ней и тихо произнесла:

– Святой великомученик, спаси и сохрани жизнь юноше, которого я люблю! Ну, что тебе стоит? Ведь ты совершил такие подвиги, по сравнению с которыми это твое деяние покажется детской забавой. Ведь это проще, чем поразить копьем змея, избавляя дочь языческого царя от ужасной смерти, или воскресить умершего. А ты это делал, я знаю, мне рассказывала бабушка. Прошу тебя!

Оливия поцеловала свои пальцы и приложила их к мраморной статуе. Камень был теплый, и это показалось ей добрым предзнаменованием. Она даже улыбнулась, впервые за этот день, думая о том, что теперь Великой Эльфийке будет противостоять не только она, слабая девушка, а сам Георгий Победоносец, один из наиболее почитаемых святых христианской церкви.

Входя в здание аэропорта, Оливия услышала, что объявили посадку на ее рейс. Перелет до Эдинбурга почти не остался в ее памяти, она думала о том, что скажет Альфу, когда доберется до Эйлин-Мора. В том, что юноша на острове, она почему-то уже не сомневалась.

В аэропорту Эдинбурга Оливия пересела на небольшой самолет одной из местных авиалиний, который доставил ее на остров Барра, относящийся к архипелагу Внешних Гебрид. Здесь ей пришлось в срочном порядке освоить несколько слов на гэльском языке, который был родным для жителей Гебридских островов. Но в основном она пользовалась жестами и мимикой. С острова Барра на морском пароме Оливия добралась до острова Льюис, пересела на арендованный катер и после недолгой прогулки по морю увидела остров Эйлин Мор, о существовании которого она узнала только вчера, но после этого не забывала ни на мгновение.