Читать книгу Стриптиз на 115-й дороге (сборник) - Вадим Месяц - Страница 9

Мы вернулись в пятницу, тринадцатого числа. Роковой день. Сегодня в тюрьмах приводились в исполнение смертные приговоры, а по телевизору крутили фильмы ужасов. Жена с дочерью увлеченно смотрели телевизор, а я на время рекламных промежутков выходил покурить во двор. После третьего или четвертого захода меня потянуло выпить, и я заглянул в ближайший бар. Бар был расположен через дорогу от нашего дома, но я не заходил туда раньше.

Энди сидел у стойки около входа и заговаривал с входящими. Красномордый, обрюзгший, шумный. Ирландец по виду и поведению. В идиотском пробковом шлеме с блошиного рынка, расстегнутой по пояс рубашке с вывалившейся наружу рыжей растительностью, он был похож на работорговца из старинного фильма.

– Ты любишь татуировки? – спросил он и вытер ладонью толстые синеватые губы. – Я имею в виду хорошие татуировки, а не какие-нибудь там плохие.

Когда он разговаривал, собеседник почему-то вынужденно смотрел на его шевелящийся рот. В Энди не было ничего приятного или особенного, но он притягивал взгляд.

– Татуировки? – переспросил я, глядя в его небольшие круглые глаза. – Ты хочешь показать мне свои татуировки?

Он разочарованно махнул и обратился в глубину прокуренного зала:

– Он решил, что я ношу татуировки… Подумать только… Я, – он сделал акцент на этом слове, – не ношу татуировки. Если бы я носил татуировки, то ко мне сейчас выстроилась бы очередь.

Он повернулся ко мне и предложил сесть рядом.

Я повиновался: других свободных мест в баре не было.

– Ты, видимо, никого не любишь, – вынес Энди внезапный приговор. – А может быть, вообще никого никогда не любил.

Мне было неохота с ним спорить.

– Когда-нибудь я сделаю на этой груди портрет самой красивой женщины на свете. Самой красивой. Понимаешь?

Я кивнул и заказал пива: здесь его подавали в больших пластиковых стаканах. То ли «Бадвайзер», то ли «Буш» – неприятной желтизны и прозрачности. Доллар за бокал. Мы находились в одной из самых глухих провинций державы, отличавшейся необыкновенной дешевизной пива. Место называлось что-то вроде «Общества безмозглых», и не только Энди, но и все встречающиеся там люди подтверждали это название. Познакомились мы несколько месяцев назад, еще до моего отъезда, но общение было таким же сумбурным, как сегодня. Фамилии его я так и не узнал, но было бы странно спрашивать об этом у первого встречного.

– Самая красивая женщина на свете – это певица Шер, – сказал я.

– Что ты нашел в этой лошади? – мгновенно отреагировал Энди, и студентки засмеялись. – Если она запоет в постели, я стану импотентом!

Не помню, как мы перешли к разговору об особенностях русской подледной рыбалки. Я не был подготовлен к такого рода беседам, хотя на зимнюю рыбалку в молодости ходил. Рассказал на всякий случай, как мой друг провалился под лед, и пока я искал жердь, чтобы его спасти, он сам вылез из воды, зацепившись за край полыньи.

– Не помню почему, но тогда мы оба обледенели. Может, я тоже провалился? Когда дошли до деревни, наши ватные штаны и фуфайки стали твердыми, как панцирь. Мы смеялись. Добрались до дома, выпили водки, согрелись. Все закончилось хорошо.

Вскоре вся местная публика была в курсе, что я – иностранец, умеющий ловить рыбу из проруби и добывать нефть из вечной мерзлоты.

– Ты – русский, – говорил Энди утвердительно. – Я прекрасно помню, что ты – русский. Ты должен сейчас же пойти вместе со мной.

– Куда? – удивился я столь быстрой смене его настроения.

– Поднимемся ко мне на этаж. У меня есть отличные записи Шер.

– Она же лошадь! – повторил я его слова.

– А я люблю лошадей! – Энди снова вытер губы большой, как медвежья лапа, ладонью.

Он собирался мне что-то показать, но произносил это слово настолько невнятно, что я заподозрил его в сексуальной заинтересованности. Квартира находилась в одном здании с «Безмозглыми»: мы были с Энди ближайшими соседями. До сих пор помню точный адрес, код подъезда, номер комнаты. Сегодня я был рад ему, как старому другу, потому что в этом городке у меня почти не было знакомых, а Энди не внушал опасений, несмотря на пьяную непредсказуемость.

Он привел меня к себе, чтобы показать свои акварели. И все они были посвящены большому городу, куда я собирался переезжать дней через десять. Современному Вавилону, последнему Риму – Нью-Йорку.

– Это – мой отец, – говорил Энди, показывая странную фигуру инопланетянина в черных очках. – Это – моя жена, – говорил он о картинке, полной цветов и фонтанов. – А здесь – мой дом в большом городе, куда ты едешь. Собственный дом. С садом. С балконами.

Из всех рисунков только дом был похож на что-то человеческое. Дом был похож на дом. Сад был похож на сад. Все остальное было до неузнаваемости трансформировано. Энди говорил мне:

– Если ты поедешь в этот город, то обязательно его увидишь. Он довольно заметный и красивый.

То ли из вежливости, то ли действительно тронутый произведениями (Энди начал рисовать в сорок два года), я хвалил работы, жал его огромную руку, уверяя, что никакая живопись не вызывала во мне столько чувств. Пора было прощаться, но Энди предложил выпить за новую встречу и взаимопонимание.

– Такое бывает только раз в жизни, – сказал он.

Затем события пошли по нарастающей. Энди купил мне пива, но я вытащил его за столик на улицу, сказав, что мне неуютно в молодежной среде. После пятиминутной беседы, слушая вой полицейских сирен и грохот поездов, он вдруг сказал:

– Русский, ты не видел Сильвию. Ты должен познакомиться с Сильвией. Она рисует еще лучше, чем я.

– В смысле?.. – Я опешил. – Прямо сейчас?

Оказалось, мы должны ехать к Сильвии немедленно.

– Это хорошая идея, Энди. Но ведь мы можем поехать к ней завтра. Мы можем поехать к ней когда угодно. Это очень красивое имя – Сильвия. Я уже очарован.

Но Энди не унимался:

– У тебя есть машина? Мы сейчас же должны поехать на Чапин-роуд, к Сильвии. Ты никогда не забудешь эту встречу!

Была пятница тринадцатого, я был навеселе. Суеверным меня назвать трудно, но пьяным за руль садиться не хотелось. Мы несколько раз выпили за то, что в этот несчастливый день будем счастливы. Я пил, но почему-то не очень в это верил.

– Чапин-роуд… Это туда, к озеру?

– Да! – радостно воскликнул Энди. – Хорошо, что ты знаешь. Всего сорок миль. Полчаса езды.

Еле передвигая ногами и руками, я поманил его в сторону своего дома. Пожалуй, я бы доехал. Но в пятницу тринадцатого числа? После восьми сотен миль дороги? Еще сегодня мы сидели по очереди за рулем с женой, возвращаясь из Нью-Мексико и Техаса. Машина находилась не в самом лучшем состоянии: нам повезло, что мы доехали без приключений.

Ключ от авто лежал у меня в кармане, но я не говорил об этом Энди. Мы под руку вели друг друга ко мне домой. Я врал, будто для того, чтобы взять машину, должен спросить разрешения у жены. Такого разрешения я бы никогда не получил, но Энди был предводителем «Общества безмозглых», такому ничего не объяснишь.

Он привел меня к дому и бросился к телефонной будке. На первом этаже, как назло, в тот день открывалось какое-то кафе. Такое же безмозглое. Учредители устроили банкет, пили вино и кричали. Наше появление в обнимку с Энди было встречено с веселым гостеприимством. Еще большую радость всем доставил разговор Энди с Сильвией. Он говорил:

– Ты не поверишь, но я сейчас приеду. Ты когда-нибудь видела русских? Я приеду к тебе с самым настоящим лихим русским, который собирается вести машину, когда сам едва стоит на ногах. …Сильвия, он не рисует, но зато любит подледную рыбалку. По-моему, это одно и то же. Тем более он хорошо разбирается в живописи.

Я плохо разбираюсь в живописи, а в тот вечер просто выходил покурить в свой безмозглый двор. Я скоро должен был уезжать в другой город, который в реальности нарисовал вовсе не Энди. Я повздыхал, покорчил ребятам удивленные рожи, вышел с Энди во двор и сказал:

– Я поговорил с женой. Она против. Она не даст мне ключей от машины, и если мы сейчас с тобой куда-нибудь поедем, она мне никогда ничего не даст… Ты обижаешься?

– Обижаюсь, – ответил Энди, и глаза его наполнились подозрением и злостью.

– Тогда извини, – сказал я ему с облегчением и, чтобы избежать продолжения беседы, пошел домой.

Дома по телевизору показывали «Кошмар на улице Вязов». Непревзойденная вершина местного кинематографа. Меня быстро простили, сказав, что на Чапин мы можем съездить даже завтра, и я был счастлив разрешением вопроса.

Энди появился через несколько минут. В глазке замочной скважины я не сразу его узнал. Когда он зашел в квартиру, мои девки быстро спрятались в спальне. Я вновь остался наедине с ним и с разговором о Сильвии.

– Сильвия, только Сильвия может нам помочь, – повторял Энди, съев кусок арбуза, соленый огурец, валявшийся на столе, и выпив чашку предложенного ему кофе.

Вскоре Энди заговорил о другом. Ему пришлось забыть о Сильвии, потому что я все равно никуда бы не поехал. Он заговорил о России. Сказал, что очень расстроен тем, что русские больше не будут колотить ботинками по трибунам ООН. Это было так хорошо, пока в природе существовали совсем другие люди. Что он тоже – совсем другой человек и считает себя немного русским.

– Матушка-Россия… – сказал Энди и схватил лежащий на телевизоре большой надувной глобус. – Мой отец был датчанином, мать – англичанкой, а я получился просто русским. Обыкновенным русским Энди. Как мое имя звучит по-вашему?

Я объяснил. Потом мы легли с ним на пол, с этим необъятным русским человеком. У нас был такой полубалкон, открывающийся снизу, но хозяин дома зачем-то поставил задвижку, чтобы дверь открывалась лишь на треть. Мы легли на пол и стали курить.

– Матушка-Россия, – высокопарно обратился ко мне Энди. – Можно я позвоню брату в Ричмонд? Представляешь, в Ричмонде живет мой брат-близнец. Совершенно такой же, как я, по виду, но другой по внутреннему содержанию. Я живу на его средства уже восемь лет, как переехал в эту дыру. Мы с ним близнецы, но он совсем не такой, как я. Он – не русский американец. Он – американский американец.

Что я мог ему ответить? Что никогда не хотел бы вновь оказаться в Ричмонде? Что прошлой весной перевернулся там на машине и чудом остался цел и невредим? Энди ответил, что у него тоже есть причины не любить этот город, после чего стал звонить своему брату Тони.

– Тони, – сказал он. – Извини, что так поздно. Мой русский друг предоставил мне возможность позвонить тебе этой ночью… Как дела?

Не знаю, что ответил брат-близнец, но Энди вернулся к окошку буквально через минуту очень подавленным.

– Ну, и что тебе сказал твой Тони? Пожелал спокойной ночи?

Энди улегся на полу и стал молчать. Ричмонд. Место многих людских катастроф. Минуты через три он, словно вспомнив мой вопрос, ответил:

– Уже поздно. И мой брат хочет спать.

Потом Энди долго над чем-то хихикал и иронически повторял: «Мой брат-близнец».

Вдоволь повеселившись, он сказал:

– Знаешь, вся моя жизнь – это «Вишневый сад». Ты читал такую драму у русского писателя Чехова? «Вишневый сад»! «Вишневый сад»! – страстно повторял Энди.

В промежутке между сантиментами он пытался схватить за ногу мою приемную дочь, которая из любопытства выбралась в комнату. Она послушала излияния Энди и вскоре закрылась на замок в спальне.

Энди продолжал рассказ о своей жизни, карябая огромной рукой надувной глобус.

Со злости я вдруг заявил:

– Как я могу всерьез относиться к твоей истории, когда сейчас вся моя страна как этот твой «Вишневый сад»? Из-за этих пьес мы вляпались в совершенно безнадежную историю. Хрен теперь что изменишь…

– Да, наверное, найдется несколько чуваков, способных купить с молотка твое государство, – отвечал Энди. – Да, наверное, тебе даже хуже, чем мне…

Мы лежали с ним на полу и лили слезы на наш русский земной шар: на Польшу, Украину, Прибалтику, Финляндию и даже на Аляску, и Энди говорил:

– Я поеду в Калифорнию, к русским, и найду там свой «Вишневый сад»…

– Обязательно найдешь, приятель.

Энди посмотрел на меня и вдруг засмеялся. Глядя на него, я тоже засмеялся. Он хохотал всем телом, время от времени утирая мокрые губы.

– Ты ничего в этом не понимаешь, – говорил Энди.

Я соглашался. Мы лежали на полу и смеялись.

– Хорошая мебель, – сказал Энди, пощупав ножку дубового стола.

– Пятнадцать баксов, – ответил я.

– Не все, что дешево, – барахло, – заметил Энди, посерьезнев. – Давай выпьем за это.

Энди приходил для того, чтобы украсть ключи от машины. И поехать к Сильвии. Сделать это было легко – моя связка валялась в комнате на гладильной доске. Зачем было разводить канитель с Чеховым, непонятно. Вычислить машину на стоянке по номеру квартиры тоже было легко. Я не мог сказать, что у нас после долгой дороги оборван ремень гидроусилителя поворота и управлять машиной очень трудно. Особенно ночью. Особенно с пьяных глаз. Он понял это сразу же, как сел за руль, но решил, должно быть, что ему повезет в эти последние минуты зловещей пятницы.

Разбился Энди уже в субботу. Мне казалось, что погиб мой старый друг. Я не смог пойти на похороны, потому что уехал. Позвонил его брату, но у того был тонкий недружелюбный голос, и разговор получился коротким. Я узнал, что ни дома, ни жены у Энди никогда не было. В Нью-Йорке он никогда не жил, с детства страдал сахарным диабетом, бездельничал, пил, существуя на деньги брата, управляющего маленькой мебельной фабрики. Про Сильвию Тони тоже ничего не слышал. В полицию по поводу угнанного и разбитого автомобиля мы с подругой не обращались.