Читать книгу Двинулись земли низы – 2 - Вадим Нестеров - Страница 4

Меня очень раздражает, когда в жарких спорах о нашем прошлом звучит зачин: «А вот в Советском Союзе…». В каком, простите, Советском Союзе? Союз 1980-х, Союз 1960-х и Союз 1940-х – это три разных общества, между которыми не так уж и много сходства.

Советское государство прожило очень короткий век – в пределах человеческой жизни. Для страны это – ничто.

Непродолжительность, впрочем, компенсировалась значимостью.

XX век в истории планеты Земля – это век СССР. Хотим мы того или нет, но именно глобальный социальный проект, начавшийся в России в 1917 году, стал определяющей доминантой двадцатого столетия от Рождества Христова. И не случайно известный историк Эрик Хобсбаум говорил о том, что – не хронологический, а исторический – двадцатый век был «коротким»: он начался осенью 1917-го и закончился спуском красного флага над Сенатским дворцом московского Кремля 25 декабря 1991 года.

Можно и нужно спорить о том, благотворным был этот эксперимент или вредоносным, объявлять СССР первой попыткой построения рая или адом на Земле, восхищаться этим проектом или истово его ненавидеть.

Но невозможно отрицать очевидное – большинство ключевых событий двадцатого столетия были или инициированы СССР, или напрямую с ним связаны. Бывшая Российская империя едва ли не впервые за весь период своего существования вышла на авансцену мировой истории и оставалась там несколько десятилетий.

Или – «всего несколько десятилетий».

СССР прожил короткую жизнь, но жизнь эта была очень яркой и предельно динамичной. Необходимость играть по навязанным правилам – а правила были очень просты: «мы против всего остального мира» – привела к тому, что страна была вынуждена постоянно меняться. Иногда – очень радикально даже в пределах одного десятилетия. Например, невозможно спутать начало двадцатых с их концом.

Начало двадцатых, несмотря на только что произошедшую радикальную ломку образа жизни миллионов – время невероятной свободы. И в этом аспекте ранние 20-е снова очень напоминают ранние 90-е.

С одной стороны – все уже случилось, все уже рухнуло. С другой – на тебя, копошащегося на развалинах, по большому счету, всем глубоко наплевать, и власти в первую голову. Она занята вещами важными и принципиальными (вроде разделки ликвидных активов в 90-е или разделки властных полномочий в 20-е). Вот на эти поляны лезть категорически не рекомендовалось. Даже «просто посмотреть». Даже поблизости околачиваться не стоило – съедят-с!

Но во всем остальном – да делай ты что хочешь, мужик. Гуляй, дыши носом, лови гусей – не до тебя сейчас!

Ранние двадцатые, как и ранние девяностые – это очень голодное и очень нескучное время. Не все, разумеется, были расположены к этому веселью, но куда ж ты денешься? Времена, простите, не выбирают. Веселись, раз уж выпало на долю.

Все и веселились – истово, до надсаживания глотки, до хрипоты.

Ранние двадцатые были временем бурных споров, дискуссий и исканий. Во всем – от театра до политики.

Красная площадь в 1920-е годы. Фото А. Завенягина.

Московская горная академия в стороне не оставалась. После того, как Артемьев не вернулся из загранкомандировки, в здании на Калужской началось длительное и бравурное шоу под названием «Выборы ректора».

Дело в том, что в то время существовала автономия высшей школы. И ректоров не назначали, а избирали – сложным способом, и от двух курий: профессорско-преподавательской и студенческой.

Я не знаю, что происходило в преподавательской среде, а вот студенты воспоминания оставили – все тот же неутомимый летописец Емельянов-Ядерщик. И, судя по его воспоминаниям, это была славная битва!

Здесь стоить уяснить следующее. Среди студентов, которых я вам показывал в предыдущей главе, людей, подобных моим героям, было сравнительно немного. Убежденные большевики, прошедшие Гражданскую, вовсе не составляли большинство учащихся Московской горной академии. Спору нет, взявшая власть партия с удовольствием отправила бы учиться всех своих сторонников, но этому препятствовал один непреодолимый барьер – базовое образование.

Очень немногие из «волчат Революции» могли похвастаться знаниями в пределах гимназического курса, поэтому большинство молодых ветеранов Гражданской учились не в академиях, а на различных рабфаках, где в них в пожарном порядке вбивали знания. А в академии… В академии учились большей частью дети представителей среднего класса, а то и «бывших».

Как признавался Василий Емельянов: «Партийная организация в Горной академии была небольшой. Среди студенчества были бывшие члены других политических партий. Мы знали, что студент Зильберблат был меньшевиком, студент Овечкин симпатизировал анархистам и в спорах нередко апеллировал к Михаилу Бакунину. Кое-кто из беспартийных студентов с явной враждебностью относился ко многим мероприятиям партии и правительства. Некоторые из них и не скрывали этого. На вопрос в анкете «Ваше отношение к Советской власти» (были такие вопросы в анкетах того времени) – студент Солнцев писал: «Советской власти не сочувствую, но как специалист работать буду».

А Завенягин, к примеру, на этот же вопрос ответил: «Готов лечь костьми».

Студенты Горной академии формируют колонну демонстрантов. 7 ноября 1924 года.

Но вернемся к выборам ректора. Партийные студенты поддержали кандидатуру Ивана Губкина, вступившего в партию в 1921 году. Но неожиданно для себя коммунисты столкнулись с сопротивлением «антипартийной группы». Или, как заметил в мемуарах Емельянов, «группа реакционно настроенных студентов во что бы то ни стало хотела провалить кандидатуру Губкина».

Признаюсь честно – для меня как для историка едва ли не самым сложным квестом при написании этой книги стала попытка дознаться – а кто же был соперником Губкина на тех самых выборах?

Я рылся долго, упорно… и безрезультатно. И вот когда я уже почти опустил руки, я случайно нашел ответ. Знаете где? В ноябрьском номере журнала «Высшая школа» за 1937 год.

Там, между заметкой о том, что в Ленинградском индустриальном институте «банда врагов народа безнаказанно орудовала в течение долгого времени и нанесла ущерб на важнейших участках работы» и статьей профессора И.Г. Шарабрина «Науку трудящимся дал Великий Октябрь» располагался большой материал о Московском горном институте под названием «Созданный декретом Ленина».

И там-то черным по белому было набрано неиспользуемым сегодня шрифтом:

Интересно вспомнить, что вокруг кандидатуры И. М. Губкина на должность ректора разгорелась классовая борьба. По положению в то время ректора избирало общее собрание. Фигурировали две кандидатуры: некий Ишаев, преподаватель, бывший владелец завода, и Губкин. Собрание раскололось на два лагеря: непролетарская прослойка отстаивала Ишаева, пролетарская – члена партии И. М. Губкина. По признанию очевидцев, дело дошло чуть ли не до рукопашной схватки. В конце-концов (после ряда собраний) был выбран чл. РКП (б) Иван Михайлович Губкин – ныне вице-президент Академии Наук СССР.

Ассирийскую фамилию Ишоева предсказуемо переврали, но упоминание о владении заводом не оставила сомнений – за место ректора соперничали именно те два человека, которым Артемьев был готов передать распоряжение финансовыми потоками, то есть, по сути – управление Академией.

Ну а Емельянов в подробностях рассказывает и о том, каким же образом «партийной группе» удалось одолеть «антипартийную» при исходном равенстве сил.

Они просто сделали ставку на пролетариат, и обратились за помощью к штейгерам. Не пугайтесь незнакомого слова, этот термин уже в те времена был архаичным. Штейгерами раньше называли горных мастеров, техников, ведавший рудничными работами.

Дело в том, что в те годы Горная академия давала не только высшее образование. При Академии работали курсы, на которых готовили специалистов профильных рабочих специальностей: буровых мастеров, горных десятников, литейных мастеров, горных рабочих и штейгеров. Учились там, в основном, молодые шахтеры из Донбасса и было их довольно много – общей численностью более ста человек.

Вот эту вот «рабочую косточку» и привели мои герои на очередное собрание по выбору ректора. Ну а дальше – слово Василию Емельянову:

Увидев штейгеров, группа студентов, подстрекаемая Зильберблатом, подняла шум. Раздались их возмущенные голоса:

– Удалить со студенческого собрания всех посторонних!

– Кто это посторонние? – спросил, поднимаясь с места и оглядывая крикунов, шахтер с курсов, огромного роста, с кулачищами, как кувалды. – Это вы здесь посторонние. А мы – хозяева.

Шум и перебранка не позволяли приступить к голосованию.

Когда Зильберблат увидел, что большинство голосует за Губкина, он крикнул: «Нам здесь делать нечего – мы не можем признать эти выборы действительными. Я предлагаю покинуть аудиторию».

И его группа под шум, смех и острые реплики ушла с собрания.

Губкин был избран ректором.