Читать книгу Страна падонкаф - Вадим Россик - Страница 4

Ухоженная не местной, дорогой столичной ухоженностью, телеведущая серьёзным, хорошо поставленным голосом информировала: «На берегу реки Мухачи в небольшой роще, расположенной между городским пляжем и тридцать третьим микрорайоном Мухачинска, в минувшее воскресенье была найдена задушенной и изнасилованной тринадцатилетняя Наташа Анохина. Следствие возбудило уголовное дело по трём статьям: «убийство малолетнего ребенка», «изнасилование» и «насильственные действия сексуального характера». Все они соединены в одно производство. Максимальное наказание предполагает вплоть до пожизненного заключения. Следователи проверяют ранее судимых на причастность к изнасилованию и убийству тринадцатилетней девочки, сообщила нашему корреспонденту инспектор отдела процессуального контроля Следственного управления Следственного комитета по Мухачинской области Елена Фёдорова».

На экране появилась инспектор Фёдорова, стройная, в отглаженной форме, и, стоя на фоне здания полиции, принялась, чуть задыхаясь, объяснять: «Брошены все силы на поиск преступника… Проверяются люди, которые ранее привлекались к уголовной ответственности… Есть круг лиц, в отношении которых проводятся исследования ДНК… У следствия есть данные о геноме преступника… Под ногтями потерпевшей были обнаружены его биологические следы…»

Задыхающуюся местную полиционершу опять сменила лощёная московская ведущая: «Поясняя, есть ли в настоящее время задержанные по делу, Фёдорова отметила, что не располагает сведениями об этом. Также она опровергла информацию, уже появившуюся в некоторых средствах массовой информации о том, что якобы каждого человека могут зачислить в число подозреваемых и взять его кровь на анализ ДНК. Однако она отметила, что если говорить о портрете преступника, этим человеком мог быть любой, даже в форме полицейского…»

– Лена, ты не опоздаешь? – крикнула с кухни мама. – Хватит смотреть всякую хрень!

Лена вздохнула, сделала звук телевизора потише, натянула на себя красную футболку с крупной надписью «Атонидам!» и оглянулась в поисках своего сотового телефона. «Где ты, мой маленький друг…» Телефон нашёлся на стуле под спортивными штанами отчима.

Лена знала убитую Наташку. Девочки учились в одной школе. Анохина в седьмом «а», Лена в девятом «в». Они часто пересекались на переменах и школьных мероприятиях. Погибшая была самой обычной ученицей, и ничто не предвещало ей такой экстраординарный конец.

Лена проверила, остались ли в мобильнике непрочитанные смс-ки. Так и есть!

«Ленка, ты трава, скошенная на рассвете!» – прочитала она на маленьком экране. Это Аня. Самая близкая подруга. Прислала ночью. Лене стало приятно. Ближе Ани у неё никого нет.

– Лена, твой бушмен уже под окнами пасётся, – снова подала голос мать. Девочка взглянула на часы. Почти восемь. Через пятнадцать минут начнётся математика. Действительно пора. Мандинго каждый день заходит за ней по утрам. Вот уже три месяца. Ей нравится ходить с ним в школу. Ничего, что он чёрный. Мальчик с пальмы. Здесь в тридцать третьем микрорайоне Мухачинска к нему давно привыкли.

– Ленка, шевели батонами, а то опоздаешь, в самом деле, – сказал отчим, выходя из туалета под аккомпанемент бурлящего унитаза. Он почесал волосатой, в бледно-синих татуировках рукой голый живот под майкой-алкашкой и с размаху шлёпнулся на старый продавленный диван перед телевизором. Рыгнул.

– О! У нас маньяк появился?

Лену всегда интересовало, чем дядя Коля «взял» мать. Привлекательных черт в его лице не было. У него отвратительно пахло изо рта. Худой, ниже матери. С убойным запахом огуречного лосьона, когда менял майку на дешёвый коричневый пиджак. Действительно чуть симпатичней крокодила. А может и нет. Лена не интересовалась крокодилами. У неё был Мандинго. И тайна, о которой знала только Аня.

Краситься Лена не стала. По двум причинам. Во-первых, уже не было времени. Во-вторых, Александра Павловна, баба Саша, директор школы, часто дежурила в вестибюле и, поймав накрашенную школьницу, с воплями вела её в туалет умываться. Александра Павловна преподавала у них алгебру и геометрию и значит, сегодня утром будет сторожить у входа. Лучше не рисковать.

Лена надела на спину школьный рюкзачок с прицепленными к нему фенечками, погладила кошку Зефиринку, уютно свернувшуюся в старой корзине, и выбежала за дверь. «Пока мамуля!»

Аня аккуратно складывала в свой рюкзак учебники, тетради – всё необходимое для занятий в понедельник. Мама разминала руки за фортепьяно. Бузони, Телеманн, Нейгауз… Занятия в музыкальной школе, где работала Валентина Николаевна Макидон, начинались на час позже, чем в школе, где училась дочь, и Ане каждое утро приходилось слушать одни и те же гаммы и этюды, исполняемые с нарастающей скоростью и громкостью. Каждое утро! Это бесило. Но, «не стреляйте в пианиста. Он играет, как умеет»…

На самое дно, пока мама не видит, Аня положила раковые палочки —сигареты и зажигалку. В боковой карман – пенал с косметикой. Постепенно накопила. В основном натаскала у мамы. Сегодня директриса будет с утра вести у них алгебру, поэтому девочка решила накраситься уже в школе, после первого урока. Так, всё. Сигареты и косметика. Главное не забыла. Попугайчика Аня уже покормила. Он лёгким разноцветным комком перьев бодро прыгал по клетке. Раньше они держали бурундучка, но младший брат Женька как-то нечаянно опустил на него диван. Болван. Аня долго плакала над жалкой лепёшкой, оставшейся от домашнего любимца, и папа, тогда ещё не уехавший по делам в Узбекистан, пообещал купить ей попугая. Так у них появился Ара. Арик.

Женька сначала пытался научить его кричать: «Помогите! Они превратили меня в попугая!», но Арик категорически отказался повторять эту чушь и брат вскоре оставил упрямца в покое. Видите ли, не интересно ему стало! Женька всё клянчит у мамы щенка. Мама говорит, что ей с избытком хватает одного дедушки. Тот тоже требует заботы и ухода. Только что шерсти от него нет. Зато исписанных бумаг с каждым днём всё больше. Ещё не известно, что хуже. Евгений Алексеевич, когда оставил преподавание в университете, взялся писать книгу о своей жизни. И всё – пропала квартира. Жизнь-то долгая! Скоро восемьдесят два… Сначала дедушка заполнил своим бумажным мусором одну комнату, а теперь хочет его перенести из своей комнаты в соседнюю. Жалуется, что у него книга уже не помещается. Мама постоянно предлагает вариант с помойкой, но он даже не рассматривает его. Говорит, что пока всё нужно. Теперь дедушка совершает хитрые маневры, чтобы добиться разрешения у мамы хранить свои сокровища в гостиной. В общем, если собака всё понимает, но ничего не может сказать, то дедушка наоборот, ничего не понимает, зато слов у него…

Пора выходить. Аня всегда по утрам встречается возле дома с Ленкой Куролятиной. Ленка, идя в школу, проходит мимо них, потому что живет немного дальше по Металлургическому проспекту. Дальше от школы, зато ближе к Мухаче. Летом Ленке нужно потратить всего несколько минут, чтобы выйти на берег, на небольшой пляж, где любят отдыхать жители тридцать третьего микрорайона. Летом – это здорово!

Аня внимательно осмотрела себя в зеркало, висевшее в прихожей. Голубые «Левисы», чёрная майка «Лакост», кроссовки – настоящая, не китайская «Пума». Высокая, симпатичная девочка. Аня ещё раз поправила локоны своих длинных каштановых волос. Ленка наверно уже стоит у подъезда. «Чао-какао, люди!»

На самом деле Мандинго звали Серёжей. По свидетельству о рождении Сергеем Джалоновичем Никитиным. Но, глядя на его тёмно-коричневое лицо, нездешние очень курчавые волосы, фиолетовые белки глаз (глупо, да? белки, а фиолетовые!), большой толстогубый рот, постоянно сложенный в чуть смущенную улыбку, у самого толерантного человека не повернулся бы язык назвать его Никитиным. Мандинго он и есть Мандинго. Западноафриканский след в уральском Мухачинске.

Увидев Лену, он сверкнул белозубой улыбкой и отклеился от ободранной стены с намалеванным фанатами «Мухачинск рулит!»

– Хай!

– Привет!

Лена в ответ тоже улыбнулась пацану. Мандинго, размахивая руками, пристроился к её быстрому шагу. Мелькнул белый бинт на тёмной коже.

– Что с рукой? – спросила Лена, взглянув на спутника. Тот погладил повязку.

– Прикинь, мать попросила открыть консервы. Нож сорвался и порезал кисть.

Мандинго вздохнул и огорчённо пробурчал:

– Такой кал…

– Ну, ты жжёшь, – с сочувствием заметила Лена.

Солнце уже начинало прогревать прохладный воздух. День обещал случиться погожим. Таким погожим, что пара невзрачных облачков в голубом небе казалась совершенно неуместной. Хотелось жить и дышать полной грудью. Над всей Испанией безоблачное небо… Только со стороны металлургического завода, как обычно, тянуло какой-то дрянью. Из-за неё дышать полной грудью не стоило. Ложка дегтя…

Оба школьника одновременно заметили знакомую фигуру у подъезда. Аня помахала рукой так, словно тормозила такси.

– Привет, народ!

Лена с ходу обняла подругу и поцеловала её в щёку. Пахнет мылом. Мандинго скромно топтался в сторонке, сконфуженно ухмыляясь.

– Ну, что? Покурить уже не успеем? Тогда погнали? – скорее скомандовала, чем предложила, Аня.

Погнали…

Убийца, не отрываясь, смотрел на двух девчонок спешащих в школу. Он уже давно «положил глаз» на худенькую, светловолосую девочку, почти девушку. Ему нравились её тонкие запястья, узкая, нервная спина, губы с чуть намеченной улыбкой. Скромность. Простота. Простота – это почерк гения! Убийца не зря выбрал обычную верёвку. Простота… Он представил, как эта девочка будет, задыхаясь в беспощадной петле, выть и корчиться под ним. Пускать слюни и сопли. Под его весом. Подчиняясь ему. Как та, в лесу… Возбуждение…

Перед уроком Александра Павловна кратко сообщила классу, что Наташа Анохина из седьмого «а» погибла. Если кто-то что-то знает, видел, слышал, может зайти к ней в кабинет или прямо в полицию на Металлургическом проспекте.

Директора школы не любили. Почти мужской пиджак, прямая юбка ниже колена, наробразовская шишка на затылке. Аскетизм. А муж на дорогущем «Лексусе», между прочим! Кто к ней добровольно пойдёт? Казалось, что в полицию проще. Александра Павловна умело пресекла начавшийся было шум и увлекла детей за собой, в непролазные дебри теории тригонометрических функций. Как гамельнский Крысолов.

На перемене девчонки собрались в женском туалете. Яблоку негде упасть. Многие достали припрятанную косметику и, толкаясь у зеркала, стали, кто умело, кто неумело, наносить на свои свежие личики помаду, тени, пудру. В углу пускали дым курящие. Запах духов мешался с ароматизированными сигаретами. Дышать было тяжело.

– Чур, я первая! А ты следи за дыркой, а то, если баба Саша зайдёт всем будет полный трындец, – отдала команду Лене Аня и, достав из пенала карандаш, начала подводить брови. Лена послушно уставилась на дверь.

– Сейчас я наведу красоту, потом ты, потом покурим, – пообещала подруга, докрашивая губы.

Аня действительно закончила быстро. Лена торопливо заняла её место у зеркала, но из-за спешки один глаз у неё вышел гораздо больше другого.

– Стрёмный лупарик получился, – оценила уровень Ленкиного макияжа Дашка Палашова из девятого «б». – Ржунимагу!

Дашка никогда не упускала случая, чтобы унизительно пошутить. Длинная, с маленькой мелированной головкой. Змея. Она презрительно дунула ментоловым дымом сквозь ровные зубы:

– Не умеешь – нечего с голой попой по полю скакать!

Ленкины глаза враз заплыли слезами. Выручила Аня:

– Харé киснуть. Ну, пичалька, ну, неудачка. Поправим.

Несколько минут спустя подруги в углу уже вовсю дымили тонкими сигаретами. Сегодня угощала Аня. У Лены с куревом постоянно был напряг. Дядя Коля смолил только «Беломор». И маму к нему приохотил. Ане было проще. Валентина Николаевна признавала только натуральные элитные сигареты для женщин. В период экзаменов и зачётов ей их часто дарили родители учеников. В подарок покупал и дедушка. Хотя сам не курил.

В туалете стало посвободней. Девчонки одна за другой, зажёвывая «Орбитом» табачный духан, покидали прокуренное помещение. Скоро звонок на урок.

– Куролятина! Ты чего сегодня такая задавленная? – поинтересовалась Аня.

– Думаю, – неопределенно буркнула Лена, аккуратно держа сигарету указательным и большим пальцами подальше от себя. Не хватало только прожечь одежду. Мать тогда вообще убьёт.

– О, Господи! О чём?

– Из головы Анохина не идёт, которую возле могильника убили. Я утром по ящику новости смотрела.

– И что?

– Там сказали, что у неё под ногтями следы маньяка нашли. Значит, она его поцарапала?

– Ну и? Куда ты ведёшь, не пойму?

– Мандинго сегодня с перевязанной рукой в школу пришёл, и отчим вчера вечером говорил, что его Зефиринка покарябала. Как сговорились все.

Аня насмешливо подняла одну бровь.

– Как интересно! Девачко, ты серьёзно?

Лена вздохнула.

– Сама не знаю.

Она докурила и точным движением бросила окурок в унитаз.

– Чума-а, – протянула Аня. – Когда спишь, глубоко не дыши, у вас завод рядом. Влияет.

Подружка нехотя улыбнулась.

– Вечером, как обычно, встречаемся на «Сметане»? А потом ко мне? – спросила Аня.

Лена пожала плечами. «Если отпустит мама».

«Сметаной» местный люд называл один из дворов. По преданию, в незапамятные времена здесь разбили банку со сметаной, отсюда и название. Одним краем двор выходил на опушку леса. С трёх других сторон громоздились жилые многоэтажки. Середину украшала детская площадка, окружённая проржавевшими тонкими трубами. Днём площадку заполняли мамочки со своими спиногрызами, а к вечеру их вытесняли подростки и молодёжь.

Собирались все свои, из соседних домов: Димка Шатров, Светка-Марго, Карен, Нинка Курицына, Дашка Палашова, Серж Мандинго… Из тех, кто постарше – Витас, Артём Мостипан, Валерик… Даже дебильный мужик Лёша Лябин с пластмассовым пистолетом из двадцатого дома часто крутился рядом.

Народ рассаживался на лавочках. Если не хватало места – на ржавой ограде. Курили. Плевали. Девчонки пили коктейли, парни пиво. Нормально общались. Прикалывались. Когда Валерик приносил гитару – пели. Шансон, «Сектор газа», «Чумачечая весна»… Клёво проводили время.

Когда Лена пришла на «Сметану», Ани там ещё не было. Зато визгливый смех Дашки колол уши издалека. Палашова сидела на коленях у Витаса. Обнимала его рукой за шею. Тот шептал Дашке что-то на ухо, и она отвечала заливистыми взрывами хохота.

Витас был взрослым. Красавчик. Если бы не институт, он уже сходил бы в армию. Его отец – литовец, чем Витас очень гордился. Правда, отец давным-давно уехал на родину и сгинул там. А мать была здешней – мухачинской. Своих уральских родственников Витас называл генетической катастрофой и водился с местными нациками.

Кроме Дашки и Витаса на ограде курили Карен Мовсисян и Димка Шатров. Тоже из Ленкиного девятого «в». Неподалеку лениво пинались в ногомяч ещё несколько мелких.

Увидев Лену, Палашова перестала ржать и, вся красная от смеха, с вызовом спросила:

– Есть курить, Куролятина?

А ведь Дашка отлично видела, что Лена не курит. Капитан Очевидность! Кроме того, могла занять у Карена и Димки. Она просто выёживалась перед Витасом. Тварь.

– Отстань, – буркнула Лена, устраиваясь на соседней, свободной, лавочке.

– А что так? – не отставала Дашка, усмешливо переглядываясь с Витасом. – Ну, давай поговорим о тряпках. Тоже не хочешь?

Палашова конкретно нарывалась. Лене вдруг стало страшно. По телу побежали какие-то колющие мурашки, сковывая движения. Дискомфорт. Она вообще не любила конфликты, а тем более с такими людьми, как Дашка. Палашова гуляла в центре с гопниками. И в своём классе была лидером. С ней не связывались. Опасно. Был случай, ещё в прошлом году. Палашова зацепилась языком с Васей Збродовым – одноклассником. То да сё. Вася не удержался и ляпнул: «Ты чмо, Палашова. Чмо – человек, мешающий обществу».

Дашка обиделась. Через несколько дней Васю у школы поймали какие-то пацаны и отдубасили. Гопники, в спортивных штанах с широкими лампасами и вязаных шапочках-залупках. Потом весь восьмой «б» долго таскали к бабе Саше – выясняли кто и что. Но так ничего и не выяснили. Вася потратил на лечение целую четверть, зато Дашкин авторитет в школе поднялся на небывалую высоту. Тем не менее, скорее на автомате, чем сознательно закрывая все пути к отступлению, Лена ответила:

– Отвали, жирная корова.

Евгений Алексеевич сидел перед телевизором. У Макидонов был хороший телевизор – остатки былой роскоши. Зять, Илья Эдуардович, несколько лет занимался поставками среднеазиатских фруктов на мухачинские рынки. Дела шли хорошо, и они смогли купить трёхкомнатную квартиру в новом тогда тридцать третьем микрорайоне, обставить её и забрать к себе дедушку. Построили дачу на реке. Фазенду. Зять ездил на работу на мерседесе. Валентина Николаевна уже подумывала о том, чтобы навсегда оставить работу в музыкальной школе.

Шайтан дёрнул Илью связаться с Рашидом. Не человек, а злой джинн. Кидала. Рашид появился, как старик Хоттабыч. Материализовался. Он просто очаровал Илью. Сладкие узбекские фрукты по великолепно низкой цене. Нужен только аванс. Знак доверия. Илья занял. Солидные деньги у солидных людей. Однако после перевода аванса Рашид уехал в Самарканд и перестал отвечать на звонки. Ни денег, ни товара, как говорится.

Солидные люди вскоре попросили свои деньги назад. С обещанным наваром. Иначе… И семью… Илья Эдуардович продал всё, кроме квартиры, отдал долг и уехал в Узбекистан. Возвращать своё. Вот уже два года они получали только редкие письма. Жив-здоров. Свежий воздух, прозрачная вода, изюм… Время шло. Вернуть утраченное Илья Эдуардович надежды не терял. Семья терпеливо ждала. От прежней, обеспеченной жизни, остались только немногие дорогие вещи. Вкус к ним тоже ещё окончательно не выветрился.

– От папы ничего нет? – привычно спросила Аня, раздеваясь в прихожей.

Дедушка только отрицательно мотнул головой, поглощённый происходящим на экране. Он повернулся к Ане и возмущённо сказал, тыча крючковатым пальцем в телевизор:

– Про перевод часов показывают. Опять! У депутатов хроническое воспаление ануса! Всё чего-то ёрзают и всё чего-то меняют!

Аня присела на диван рядом с дедушкой. Взяла пульт от телевизора. Переключила канал. Удачно устроившийся на ТВ мужик обстоятельно рассказывал, жуя широким лицом какой-то харч: «Китай – страна древней культуры. Нет такого предмета, который бы не мог послужить еврею фамилией, а китайцу едой. С приходом весны китайский городок Дунян в провинции Чжэцзян окутывает странный, но знакомый каждому местному жителю запах – запах мочи. Это готовят популярный местный деликатес – тунцзыдань, что в переводе означает «яйцо мальчика». Казалось бы, при чем тут моча и мальчики? Ответ прост: тунцзыдань – это куриные яйца, сваренные в моче, при этом моча должна обязательно принадлежать мальчику-девственнику, а варить яйца в ней необходимо целый день. Но как уверяют местные гурманы, яйца получаются очень вкусные и уходят с лотков как горячие пирожки по цене полтора юаня за штуку».

Дедушка сердито проворчал, забирая у Ани пульт:

– Ну, что тут скажешь? Чёртовы дегенераты!

Аня повторила слова широколицего:

– Китай – страна древней культуры.

Дед презрительно фыркнул:

– Она чересчур древняя. Перезрели и впали в маразм. Толком ничего не создав.

– Создали «яйцо мальчика», – миролюбиво заметила Аня. – Твой борщ не лучше. Как он вонял вчера протухшей курицей! Может это тоже китайский рецепт?

Дедушка насупился.

– Я наверняка вычитал его в бесплатных газетёнках, которые валяются у нас в гостиной.

Из магазина пришла мама. Поняв о чём речь, она ехидно вставила, проходя с тяжёлыми пакетами на кухню:

– Вонь жуткая. Ещё и посуду запакостил. Я вчера в очередной раз рассказала ему, что такое дезодорант. Он о таком чуде и не слышал!

Евгений Алексеевич встал с дивана и с независимым видом надолго удалился в туалет. Тратить много времени на людей, не имеющих высшего образования, он считал ниже своего достоинства. На «серость», как он выражался. Аня засмеялась:

– В дедушкином мире дезодорантов нет.

Валентина Николаевна безнадёжно отмахнулась:

– Да он забыл сразу, что я говорила! Вообще всё путает. Недавно удивился, что моя школа готовит музыкантов. Он думал художников! Хотел подыскать мне тему диссертации. Успехи и неудачи импрессиониста Эдуарда Мане. Через «а». Вообще не соображает!

Лена тоскливо обвела взглядом двор. Быстро темнело. Ну, где же Аня? Неприятные иголочки под кожей не проходили. Напротив, они стали гораздо длиннее и толще. Палашова, оставив Витаса, уже стояла перед Леной и, трясясь от злости, визгливо повторяла, вводя себя в боевой транс:

– Ахтытварь! Что ты сказала, сучка?! Что ты сказала?!

Лена едва узнала свой собственный, бесстрастный голос:

– Что слышала. Шелести колготками отсюда, пока не дали.

На самом деле она хотела сказать Палашовой, что это не она. Она – маленькая и безобидная. И очень боится борзой Дашки. У Лены колит и полипы. Это неуправляемый голос-провокатор хочет затеять разборки.

Время, казалось, превратилось в бесконечный рулон туалетной бумаги. Разматываешь его, разматываешь…

Витас молча следил за происходящим. Он даже улыбался. Так, слегонца. Бесплатный цирк. Карен и Димка притихли, не решаясь встревать за Ленку против Палашовой. Даже мелкие, бросив мяч, подошли поближе. Интересно же. Большие чиксы сейчас подерутся.

– Что за ботва? Дашка, тебя что, качелями ударило?

Чёрный парень. Мандинго. Одноклассник Палашовой. Кровь прилила к щекам. Стало горячо-горячо. Лена выдохнула воздух из лёгких. Оказалось, что до этого она не дышала.

Вот уже и Карен подал голос:

– Дашка сама виновата. Не в тему выступила.

Витас тоже понял, что кина не будет и с издевкой:

– Ну, девочки. Вы же девочки…

Палашова яростно повернулась к Мандинго.

– Эта прошмандовка назвала меня жирной коровой!

– Вскрытие покажет, – сверкнул белоснежными зубами Мандинго, – кто корова. Кончай, Дашка. Марго просила тебе передать приглашение. Днюха. Мероприятие в четверг. Закваска в шесть. Всё как обычно: яга, музло, жопинг и остальные ништяки.

Подошли Артём Мостипан с Валериком. Они ещё старше Витаса. Невдалеке играл дворовый дурачок Лябин. Мама отправила вечером погулять. Он целил в народ из игрушечного пистолета и издавал звуки. Дашка поняла, что удобный момент упущен.

– Ладно, лохушка, завтра после уроков поговорим, – окинула она Лену лютым взглядом. И, не оборачиваясь, двинулась к проходу между домами. Отойдя подальше, Дашка повернулась, высунула язык и крикнула: – Куролятина в красном даёт всем несчастным!

– Палашова с подружкой безотказные шлюшки! – ответила экспромтом наконец-то появившаяся Аня.

Дашка яро погрозила кулаком и пошла дальше. Тёплый ветерок гнал за ней мусор. Ребята молча провожали её глазами. Так, стоящие на пристани, провожают отчаливший навсегда корабль. Титаник.

– Отомри! – весело скомандовала Аня, проведя ладонью перед лицом Мандинго, завороженно следившим за мелированными кудряшками, исчезающими в вечернем сумраке.

Убийца вздрогнул и отвёл глаза от мелированных кудряшек, исчезающих в вечернем сумраке. Подкравшийся поближе, Лябин упорно целил в его сторону. Дуралей «бил» уже длинными очередями. Хоть и из пластмассового пистолета. Патронов не жалел. Они у него, всё равно, никогда не кончались. Слюни так и летели.

Убийца дружески улыбнулся недоумку и поднял руки в знак того, что сдаётся. Лябин удовлетворённо гукнул и перенёс «огонь» на проходившую мимо пожилую женщину.

Лену запоздало начало трясти.

– Что у тебя за трабл с Дашкой? – спросила Аня, доставая сигареты. По вечернему времени она была одета в джинсовую безрукавку, белую рубашку с кружевами, тёмно-оливковые капри. На шее лёгкий муаровый шарфик, на ногах белые кроссовки с красными вставками. Скромно и изящно. Лена в который раз позавидовала подруге. Врождённый вкус. И на высоких каблуках умеет ходить.

– Да она вообще какая-то запарная стала, – ответила Лена, удерживая внутри себя гадкую дрожь. – Хочет, чтобы все при ней делали бэп!

– А зыбо мы ей вставили, – встрял Мандинго.

– Давайте покурим, – предложила Аня. – Жига есть?

Зажигалку дал Мандинго. Все трое закурили.

Стало совсем темно. «Сметана» опустела. Мелкие ушли в соседний двор. Гонять мяч в коробке с баскетбольными кольцами. Спортивная Россия. Витас, Валерик и Мостипан отправились пить пиво. Карен с Димкой тоже исчезли.

– Очкуешь? – усмехнулась Аня, заметив, как трясутся Ленкины руки. Лена молча кивнула.

– Не ссы, прорвёмся! – решительно заявила Аня, обнимая подругу. – Дашка сама накосячила. Пусть теперь сама и стремается.

– Ладно, девчонки. Сколько можно это вафлить? – заметил Мандинго. – Поздно уже. Мне домой пора.

– Дай хоть накуриться, – попросила Аня, поспешно затягиваясь.

Мандинго наступил на свою сигарету каблуком и вдавил её в землю.

– Смотри, не спались. Вот мать узнает про твоё курение…

Аня, докурив до фильтра, тоже бросила окурок на землю.

– Мама, конечно, не разрешает, но у меня же методы…

Телефон! От неожиданности обе вздрогнули. Забойный ритм. Корейский попрыгунчик Сай: «Gangnam style». Лена взяла свой мобильник. Мама. Волнуется.

– Да, мамуля. Я у Ани. Конечно. Я знаю. Скоро приду.

Девочки сидят в Аниной комнате, не зажигая большого света. Только несколько свечей в разномастных подсвечниках. Бесформенные пятна шевелятся на стенах. Впечатление, что комната полна жизнью. Бестелесные сущности теней. Куклы на кровати. Кактусы на окне. Из проволочной клетки блестит глазами-бусинками Арик. Лена много раз была у Ани, но когда вот так – при свечах – всё необычно, всё незнакомо, всё как в первый раз.

Это не спальня. Храм. Памяти Жоры Согреева. Суперзвезды. Юного гения, покончившего с собой двадцать пятого мая прошлого года. Скоро год, как Жоры нет. Остались только его песни. И поклонницы. Фанатки.

Аня и Лена – фанатки. Этот храм – тайна. Здесь у Ани собраны все диски Жоры. На стенах плакаты с улыбающимся артистом. Полстола занимает фотография Жоры в траурной рамке. Это алтарь. Перед фотографией лампада и букетик сухих цветов. Бессмертники.

Лена ценит, что Аня доверила ей свою тайну. Она ни за что на свете не предаст подругу. Никогда в жизни! Она понимает Аню. Так хочется любить! Так хочется быть верной! Нужной… А мама говорит: «Ещё маленькая!» И у подруги мама не лучше. Лене легче – у неё есть Аня. На крайняк – Мандинго. У Ани – только бумажные плакаты.

Аня включила музцентр. Жора. Любимая Анина песня: «Солнце-любовь». Нежная мелодия. Трогательный голос. Сразу слёзы в горле.

Лена, увидев, что подруга под впечатлением, придвинулась, взяла за руку. Ане внутри стало больно, страшно и одновременно хорошо. Как будто могучий великан громадной ладонью сдавил её душу. Сжал сильно. И нежно.

Слёзы солёными струйками сами собой потекли по Аниным щекам. Ленка тоже заплакала. Манящий тенор Жоры томил, звал. Так и сидели обе, и рыдали в два голоса. Как дуры.

Аня очухалась первая. Из колонок шла уже «Моя дикарка». Ане не очень нравилась эта вещь. Как-то не цепляла. Она выключила музыку. Плакать уже не хотелось. Но сидеть рядом с Ленкой было так классно.

– Вытри нос. У тебя сопля, – сипло сказала Лена.

Аня высморкалась сама и подала чистую салфетку подружке.

Все домашние в гостиной. Женька в наушниках у компьютера. Играется в бродилку или в стрелялку. Мама с дедушкой перед телевизором. Еженедельная викторина. Ведущая всегда тупит не по-детски. Зомбирует.

– У отчима скоро день рождения. Мамуля даст денежку. Поедешь завтра со мной за подарком? – спросила Лена.

– Куда?

– Где в нашем быдлограде можно купить сиреневую рубашку? На Зелёном, конечно, у китайцев.

– Значит, сразу после уроков в центр, на Зелёный базар, – согласилась Аня и добавила: – Только своего масая с собой не бери.

– И ничего он не мой, – возразила Ленка, покраснев. – Лишь бы Мандинго сам за нами не увязался.

– А почему именно сиреневую рубашку? – спросила Аня.

– Дядя Коля хочет сиреневую.

Аня замолчала. Не мигая, уставилась на огонь свечи. Она всё никак не могла признаться Ленке. Сказать о своём решении. Не находила подходящее время. Сомневалась. Уже неделя прошла, а она всё держала это в себе. Наконец, вздохнув:

– Помнишь, когда два года назад мы были на концерте, Жора говорил залу: «Я люблю вас». Понимаешь, что это значит? Он любит нас. И ждёт. Там.

Ленка непонимающе уставилась на Аню. Ждала. Та, наконец, решилась:

– В следующую пятницу я хочу уйти к нему, к Жоре.

Молчание. Потом тихое:

– Как?

Аня пожала плечами.

– Пока точно не знаю. Вернее, не определилась.

Ленка обхватила подругу за плечи. Шепнула в маленькое розовое ушко с тонким золотым колечком-серёжкой:

– Я с тобой.

Аня посмотрела Ленке прямо в глаза.

– Тебе не обязательно это делать.

      Лена, опустив голову, упрямо:

– Значит, обязательно.

Потом они долго сидели молча, обнявшись. Чувствуя тепло друг друга. И, может быть, счастье. Расчувствовались. Опять слёзы. Затем вспомнили об уроках. Немного поговорили, облажали Дашку Палашову, осудили целлюлитные ляжки Нинки Курицыной. Посмеялись.

Наступило поздно. Жизнь за окном остановилась. Ленке пора домой. Девочки вышли в прихожую. Поцеловались (Споки-ноки! Чмоки-чмоки!) и Лена ушла в темень пропахшего мочой и бедностью подъезда. Она шла по тихим ночным мухачинским улицам, не замечая чужой враждебной тени, провожавшей её почти до самого дома.

Жить обеим девочкам оставалось восемьдесят один час тридцать минут.