Читать книгу Гори – и не сгорай. Рассказы о первой любви - Вадим Слуцкий - Страница 3

Дерьмовочка

Оглавление

В детстве я дружил с девочкой по имени Таня. Вернее, не дружил, а был в нее чуть-чуть влюблен. То есть, если честно, не чуть-чуть, а даже очень сильно. У нас это называлось «втюриться».

Было мне 9 лет. И ей тоже. Мы учились в одном классе. И жили в одном дворе.

Таня была светленькая-светленькая: волосы белые, как тополиный пух. Она всегда бегала вприпрыжку, легко и воздушно, будто сейчас взлетит. И всегда улыбалась. Во дворе, в школе – постоянно с улыбкой.

А я был очень вдумчивый углубленный в себя философ-пессимист. И мне казалась эта девочка каким-то чудом. Всегда улыбается! Всегда в хорошем настроении. Такая хорошенькая, розовая, легкая, светлая – как солнечный лучик.

Влюбленность всегда начинается с разглядывания. Если я видел Таню во дворе, то уже не мог оторвать глаз. Сижу за столом, уроки не сделаны, а я не могу ни на чем сосредоточиться, потому в окно виден весь наш двор, а по двору летает, как пушинка, Таня. Что в ней было такого особенного, я и сейчас не знаю, но делать я ничего уже не мог: все смотрел и смотрел – буквально часами.

По-моему, все девочки точно чувствуют, когда они кому-то нравятся. И им это доставляет удовольствие. Таня знала, что кое-кому она нравится. И умела этим пользоваться.

Если в какой-нибудь игре обязательно требовался мальчик, например, на роль Папы, или Доктора, или Продавца, то она всегда звала меня. Потому что догадывалась, что я не смогу ей отказать, так мне кажется. И я действительно никогда не отказывался.

Хотя и не любил с ней играть, потому что ужасно стеснялся. Стеснялся смотреть на нее, когда она была близко; стеснялся прикасаться к ней – а это в игре иногда требовалось. В общем, для меня это была пытка. Для нее – как будто так и надо.

Она не называла меня по имени, никогда со мной не здоровалась. Но ей все-таки было приятно, что она мне нравится, – в этом я уверен. А я, как настоящий рыцарь, не рассчитывал на большее. Я готов был умереть у ног своей белокурой Дульсинеи.


Наш дом – на горе, рядом лес и речка. На крутом склоне зимой толкутся девчонки и мальчишки со всего района: тут ледяная горка. Огромная, в полкилометра. Некоторые родители не пускают сюда своих детей: боятся. Я любил ходить на горку, но сам съезжал редко. Мне больше нравилось стоять рядом и смотреть.

В тот день я заметил на горке Таню. И сразу перестал кататься. Спрятался за ствол большой сосны. А она все скатывалась и скатывалась вниз. Сейчас я бы подумал: ну и здоровенная девчонка! Хоть бы устала! А тогда мне это казалось естественным.

Наверное, Таню я тогда не считал таким же человеком, как все. Она мне казалось каким-то особым существом: вроде эльфа или сильфа.

Но даже с эльфами случаются катастрофы. В очередной раз съехав с горки, Таня налетела на какого-то здоровенного бугая. Бугай стоял на коленках, внизу, у самого спуска, и ржал, как лошадь. Рядом валялись его санки, сделанные из гнутых металлических труб: такие и слона выдержат. Таня на своей ледянке сначала врезалась в широкую, как бульдозер, спину бугая, а потом ударилась о его санки. И заплакала.

Вообще-то девчонки часто плачут. Но Таня никогда не плачет, во всяком случае, я ни раньше, ни потом ни разу не видел, чтобы она плакала.

Не знаю, как это получилось: вдруг я оказался возле нее. Неожиданно для себя. Ноги сами принесли.

Сначала просто стоял рядом как истукан. Она меня заметила, но посмотрела со злостью, как будто это я во всем виноват. Стала вставать – и не может. Опять села и зарыдала еще громче.

Всю эту сцену я помню так, как будто это кадры из фильма: как будто я это видел со стороны. Вот я нагибаюсь, помогаю ей встать. Я ужасно стесняюсь, ведь приходится ее трогать, брать ее за руки. Ничего не соображаю. Вот мы идем домой, карабкаемся наверх. У горки полно взрослых, но почему-то никто и не думает нам помочь, хотя Таня хромает и все еще всхлипывает. В одной руке я тащу ее ледянку: она довольно большая, но легкая, пластмассовая, ярко-зеленого цвета с загнутыми краями – похожая на огромный лист какого-то тропического растения. На другую руку и на мое плечо опирается Таня. Мне кажется, что это продолжается вечно.

Была когда-то у меня другая жизнь: я жил с родителями, дома, читал книги, думал, играл на скрипке. А теперь началась новая жизнь, она продолжается уже очень долго, гораздо дольше первой. Ту жизнь я уже почти не помню. Мы идем с Таней, она опирается на мое плечо. Идем-идем-идем. Придем ли мы когда-нибудь куда-нибудь? Я не уверен. Может быть, это уже навсегда? Может, это будет продолжаться вечно?

Это было одновременно мучительно и радостно. Голова кружилась от счастья, но в то же время ужасно хотелось, чтобы это поскорее кончилось. Больше всего я боялся, что не выдержу, устану: Таня была крупнее меня, тяжелая-тяжелая. Я ужасно боялся, что она заметит, как мне тяжело.

Да, это продолжалось бесконечно. Гора – полкилометра. Вверх. Потом еще перейти улицу. Дойти до ее дома. Она все не выпускала мою руку. Наконец, вот и подъезд. Тут она меня отпустила, взяла свою ледянку и пошла было. Уже почти не хромая. Но потом все-таки спохватилась и, полуобернувшись, буркнула что-то вроде «спасиба».

И только когда она ушла, пропала в темноте подъезда, я почувствовал себя по-настоящему счастливым. Я спас свою Дульсинею! Ну, пусть не спас, пусть только помог. Полкилометра вверх – а я нисколько не устал (на самом деле – еле дышал)! Я держал ее за руку, наверно, целых полчаса или даже час! И она мне благодарна, она сказала мне «спасибо»!

В общем, это был один из самых счастливых дней моего детства.


В первом и втором классе у нас была хорошая добрая учительница – Анна Матвеевна. Я ее плохо помню; помню только, что она нас часто водила во двор и мы там всласть играли в разные игры: в выбивалы, в штандер, в казаки-разбойники. Она была вся мягкая и теплая – так мне теперь представляется. Хотя при этом ее все слушались.

Потом Анна Матвеевна куда-то делась. Почему-то до сих пор так и не знаю, что с ней стало. И в третьем классе нас взяла Галина Ивановна. Ее с первого же дня все возненавидели. А больше всех – Таня.

У Галины Ивановны был еще класс, тоже третий. Нас она взяла «в нагрузку», во вторую смену, потому что не хватало учителей. Потом, через много лет, я узнал, что Галина Ивановна – знаменитая учительница: заслуженная-перезаслуженная. Помню, к нам на уроки постоянно ходили какие-то взрослые тетьки, а иногда и дядьки. Они тихо сидели за задними партами и что-то непрерывно записывали в толстые клеенчатые тетради. Все они как на подбор были важные-важные, как индюки, и такие же надутые.

И Галина Ивановна тоже очень важная. Она уже была пожилая, седая. Ее высокая прическа в виде копны сена почему-то казалась мне ненастоящей, искусственно приставленной к голове. А может, это так и было: может, это был шиньон? Только я тогда еще не знал этого слова.

Галина Ивановна очень маленькая и очень полная, как шар. Руки и ноги у нее будто надутые воздухом. Двигается не торопясь, медленно. Говорит тоже очень медленно, четко отделяя слова. Очень внятно говорит – но почему-то от ее слов очень скучно и начинает болеть голова. Лицо у нее тоже словно воздухом надутое, как у резиновой куклы; рот большой с углами, опущенными далеко вниз. Глаза какие-то пластмассовые.

Между собой мы ее звали «Жамбончик». Действительно, она похожа на толстую флегматичную жабу.

Галина Ивановна очень вежливая. Она никогда не кричит, никогда не повышает голоса, не нервничает. Всех учеников называет уменьшительными именами и «деточками»: «Машенька Слонова, сходи за мелом, деточка…». «Фимочка Коган, выйди, будь добр, из класса. Смотри на часы, деточка. Постоишь десять минут, заходи. Но от двери не отходи далеко».

Это у нее было такое наказание. Один раз она так наказала меня: а за что, я уже не помню. «Фимочка Коган» – это я. Кстати, меня даже родная мама никогда так не называла. Больше всего в Галине Ивановне мне не нравилось именно то, что она при всех – и при Тане – зовет меня «Фимочкой» и «деточкой».

Но при такой сахарной вежливости Галину Ивановну все боялись. Мне тоже всегда становилось как-то не по себе, когда она на меня смотрела. Смотрела она странно: то ли видит тебя, то ли нет. Как манекен в магазине.

Но больше всех ее боялась Таня. Хотя мы с ней были лучшие ученики класса, она – даже лучше меня. Но все равно Галину Ивановну она ужасно боялась, всегда на ее уроках затихала, бледнела, смотрела ей преданно в глаза. А на переменах передразнивала и по всякому обзывала: «толстожопой», «мордоворотом» и тому подобными кличками. Если бы это не Таня говорила, я бы, конечно, заметил, что это грубо и неостроумно – но: это говорила Таня.

Она ненавидела Галину Ивановну лютой ненавистью. А мы все – не любили и побаивались, но как-то быстро о ней забывали. Нет ее рядом – и ладно. Можно поноситься, поболтать об интересном. Таня постоянно говорила и думала о Галине Ивановне. Прямо плевалась от злости. Устроить ей какую-нибудь грандиозную пакость было Таниной затаенной мечтой.

А как известно, кто ищет – тот всегда найдет.

Галина Ивановна обожала цветы. У нее был не класс – оранжерея. Везде цветы. Возле ее стола стоял в кадке здоровенный фикус. На подоконниках, шкафах – везде цветы. Когда мы приходили в класс, всегда надо было их поливать. За каждым учеником было закреплено два-три цветка. Опоздаешь —будешь поливать после уроков, но уже не два-три, а все. На это уходил час. Хотя вода была тут же, в классе.

И вот Таня с Денисом – классным хулиганом, двоечником и очень хорошим, добрым и веселым человеком, которого все любили, кроме Галины Ивановны – как-то на перемене носились по классу. Денис маленький, черненький такой, как жучок. Я сидел и читал книжку: кажется, Жюля Верна. Я очень умный и в третьем классе уже читал Жюля Верна.

И вдруг – грохот. Я сначала подумал: в наш класс выстрелили из пушки. Но оказалось, это просто с подоконника свалился горшок с цветком. И разбился. И земля вся высыпалась.

Таня сначала будто онемела. Застыла. Села за парту, закрылась книжкой. И затравленно смотрит на дверь. Я ее хорошо понимал. Сейчас зайдет Галина Ивановна… И ведь не скроешь – при всех было.

И вдруг она как вскочит! – схватила самый большой черепок от горшка и всю оставшуюся землю с него насыпала прямо на кресло Галины Ивановны. Галина Ивановна сидела не на стуле, а на кресле, черном, кожаном. И вот Таня ей насыпала полное кресло мокрой земли.

Наверное, она решила, что ей уже терять нечего. Села на место. Сидит, как деревянная, ни жива, ни мертва, ждет расправы.

А я подумал: можно же все убрать. Горшков много, а у учительницы зрение плохое, она в очках. Может, не заметит. Взял ведро, совок, веник, стал сгребать землю. А уже вот-вот звонок прозвенит, я страшно тороплюсь, руки дрожат.

А все, весь класс, просто смотрят – и Таня смотрит. Потом подошла одна девочка, очень толстая и медлительная, Люба ее звали: она у нас училась хуже всех, даже хуже Дениса, и Галина Ивановна всегда ее ставила «в отрицательный пример» – говорила, что она обязательно останется на второй год. И вот эта Люба стала мне помогать, затирать пол тряпкой. А сама буквально трясется от страха: вдруг сейчас Жамбончик войдет! А мы тут таким делом заняты!

Но нам повезло. Обошлось. Мы успели. Когда прозвенел звонок, мы уже сидели за партами.

Да, забыл сказать, пока мы все убирали, Таня успела сбегать к раковине и вымыть руки. Потом выяснилось, что это очень важно. Но я тогда этого обстоятельства не оценил и даже ничего не заметил.

И вот пришла Галина Ивановна. Мы все – ни живы, ни мертвы. Но хуже всех Таня. Краше в гроб кладут. Чуть дышит, глаза большие, рот раскрыла, будто задыхается. И в глазах – ужас. Денис тоже – весь белый.

И мне тоже не по себе. И за Таню неспокойно, и за себя.

Ничего. Галина Ивановна поначалу ничего не заметила. Но мы-то забыли про землю, которую Таня насыпала ей на кресло. Она села. И опять ничего. Но потом все-таки почувствовала. Земля была мокрая. Видно, ей почудилось, что она села в лужу. И она встала.

Думаете, Галина Ивановна вышла из себя? Нет. С ней такого не могло быть. Она просто надела очки и внимательно рассмотрела, что это там у нее на кресле.

Потом повернулась к нам и как будто задумалась. А мы уже чуть не под парты готовы залезть от страха.

И говорит – обычным своим голосом:

– Танюша Иванова, скажи, пожалуйста, деточка, кто это насыпал сюда землю?

Я уже говорил, что Таня была лучшая ученица класса. И больше всех боялась учительницу. Вот она прямо к ней и обратилась.

А Таня ничего и выговорить не может: встала и молчит – только рот раскрывает, как рыба на песке.

А Галина Ивановна еще подумала и догадалась – она умная, недаром заслуженная учительница:

– А откуда же у вас земля? Вы, наверное, горшок с цветком разбили?

Посмотрела: так и есть – на одном подоконнике не хватает горшка.

У Галины Ивановны голосок тоненький, как свистулька. Тут он стал совсем тоненьким:

– Кто же это разбил горшок? Танюша Иванова, ты не знаешь, деточка, кто разбил горшок?

Тут, смотрим, Таня неверными шагами направилась прямо к Галине Ивановне. Я ужасно испугался – сам не знаю, чего: не съест же она Таню в самом деле, как жаба муху! Подошла Таня к ней и что-то ей зашептала на ухо. Пошептала-пошептала и отошла, села опять на место.

А Галина Ивановна опять подумала и говорит:

– Деточки! Положите все руки на парты.

Мы положили. Она очень медленно прошла и всех осмотрела. А у нас-то с Любой руки в земле. А у Тани чистенькие: она их успела вымыть.

И опять Галина Ивановна ничего не сказала. Ведет себе урок. И мы пишем себе, пишем, и стали уже обо всем забывать. И Таня порозовела, повеселела.

Но после уроков Галина Ивановна нас с Любой оставила. Вызвала по телефону наших родителей. И что-то им там говорила.

Потом моя мама купила для нашего кабинета какой-то сверхроскошный цветок. Но самое главное – нам с Любой пришлось целый месяц каждый день поливать все цветы в классе. Любе это, по-моему, даже нравилось. А я с тех пор не выношу цветов в горшках. У меня в комнате нет ни одного цветка.

Забавно, но я – такой умный – сначала ни о чем не догадался. Но в тот самый день во дворе я увидел Таню. Она была как всегда: веселая, с улыбкой, вся розовая. Заметила меня – и вдруг нахмурилась, как будто разозлилась, и сразу резко отвернулась. И слышу: что-то она про меня говорит своим подружкам – и те смеются.

А раньше она меня почти не замечала, но, в общем, относилась неплохо: ей нравилось, что я в нее «втюривши».

И тут меня осенило.

Очень хорошо помню все, что тогда чувствовал, будто это вот сейчас все случилось. Сначала мне стало очень больно.

Кстати, это не была догадка. Я не думал: «А, да это же она наябедничала Жамбончику, что у кого руки грязные, тот и насыпал землю на кресло и разбил цветок». Я почему-то вдруг узнал, что это именно она сделала. Без всяких сомнений. Как будто какой-то голос с неба мне сообщил. И я до сих пор не сомневаюсь: так и было. Хотя доказательств нет никаких.

И мне стало больно. И в то же время я был очень удивлен. Таня этого сделать не могла. Значит, это уже не Таня? Я ничего не мог понять. Было очень грустно и как-то пусто на душе.

А Таня с тех пор меня возненавидела – почти как Галину Ивановну. А с Галиной Ивановной они очень подружились. Таня стала ее правой рукой. Ей давались самые ответственные поручения. Когда что-то случалось, Галина Ивановна всегда обращалась к Тане. Но в классе Таня стала сама по себе, а мы все – сами по себе. Денис больше за ней не бегал, никто с ней не играл.

Сначала мне было ее жалко. Потом все это стало забываться, уходить в прошлое. Мы закончили третий класс. А в четвертом нас рассадили по разным классам.


С тех пор прошло много лет. Таня и я заканчиваем школу. Она все эти годы хорошо училась, шла на медаль. Я нет.

Однажды, не помню, когда это было, кто-то из наших гостей увидел в окно Таню и восхитился:

– Какая красивенькая девочка! Настоящая Дюймовочка!

Почему-то я это запомнил. Она действительно похожа на Дюймовочку: такая легкая и светлая.

А потом мне пришло в голову, что Таня не Дюймовочка. Она – Дерьмовочка. Но я о своей догадке никому не сообщил.

Иногда я, как прежде, вижу Таню в нашем дворе. Она стала взрослой красивой девушкой. Волосы у нее уже не такие светлые, как раньше: теперь они золотистые – как спелая рожь. Но она по-прежнему всегда улыбается.

Вот только меня это уже совсем не трогает. Я вижу ее – и ничего не чувствую. Мне уже давно не больно.

Хорошо ли это? Не знаю.

Дюймовочка превратилась в Дерьмовочку.

Красивая девочка Таня навсегда ушла из моей жизни, ушла так далеко, в такую дальнюю страну, откуда уже невозможно вернуться назад.

Гори – и не сгорай. Рассказы о первой любви

Подняться наверх