Читать книгу Мои знакомые животные - Вадим Слуцкий - Страница 4

Часто говорят, что кошки – глупые животные. Вот уж не сказал бы. Во всяком случае, по Малышу этого никак не скажешь.

Малыш никогда не был нашим котом. И ничьим не был: он просто дикарь, хулиган, гуляка и гроза всех окрестных мамзелей кошачьей породы. Но зато умен! Министр, одно слово!

Малыш родился одним совсем не прекрасным пасмурным холодным весенним утром. Весь день лил противный ледяной дождь, иногда сменявшийся мокрым снегом; ветер налетал порывами. Только к вечеру развиднелось, на горизонте, за аллеей высоких раскидистых кленов, показались клочки чистенького, хорошо промытого неба.

Я вышел во двор, смотрю – бежит соседская девчонка, Сонька, руками размахивает, глаза выпучены от возбуждения, и кричит: «А у нашей кошки три котенка! А у нашей кошки три котенка!» Тут же все ее подружки собрались возле их крыльца, уселись на корточки и заглядывают куда-то. Потом вытащили котят: один – в маму – совершенно черный с редкими седыми волосками, как у черно-бурой лисицы; другой трехцветный и еще один светлый, дымчато-серый. Всем понравился черный котенок, а мне серенький. Вот это и был Малыш.

Мама Малыша – Чернушка или Чернуха – довольно красивая, но глупая кошка. Конечно, умная мать не станет держать котят под крыльцом, в холоде и сырости. Отец Малыша – Бандит, пришлый приземистый тигрового окраса кот, без хвоста и с разорванным ухом. Этот кот был совсем дикий, вечно воровал у нас рыбу, а однажды залез к нам на кухню – дверь была открыта – и стянул со стола целую палку копченой колбасы: потом я нашел в огороде одну целлофановую обертку от нее. Да и на вид он был противный: приземистый, коротколапый, морда злая, хитрая и наглая. Конечно, мы его гоняли со двора, но он все-таки продолжал приходить: обхаживал Чернушку и охотился на крыс, которых в соседнем доме было видимо-невидимо.

Дней через 10—12 у котят открылись глаза. Однажды серенький Малыш приковылял к нам, стал царапаться в двери и пищать. Мы его пустили в дом. А ночью ударил мороз – последний заморозок той зимы. Температура упала до минус семи градусов. Дура Чернуха же, вместо того, чтобы греть котят, отправилась на охоту.

Утром она плакала на весь двор, но было поздно: котята замерзли. Багирка (так назвали черного котенка) погибла сразу, ее трехцветная сестричка была еще жива и Соня отпаивала ее теплым молоком, но та молока не пила и к обеду тоже околела.

А Малыш остался жив, потому что спал в тепле, в нашей комнате, у батареи.

С тех пор так и повелось: когда ему холодно или хочется есть, он приходил к нам: мы его всегда пускали ночевать и кормили. Но играть с ним уже тогда было рискованно: его маленькие коготки были острые, как булавки, и он здорово царапался и даже кусался.

Иногда Малыш надолго пропадал, а потом появлялся, вытянувшийся, повзрослевший. Тело у него было длинное и лапы длинные: когда он вырос, то стоя на задних лапах, мог без труда дотянуться до нашего окна, находившегося в полутора метрах от земли. Он царапал стекло когтями и мяукал, и мы впускали его в дом.

Взрослого, его трудно было держать на коленях и гладить: он был слишком большим и тяжелым, а главное, у него сохранилась привычка все время выпускать, втягивать и опять выпускать когти и царапать все вокруг: мебель, мою одежду, руки. Он, во многом, остался диким животным, хотя по-своему и привязался ко мне.

Зимой Малыш столовался и ночевал у нас чаще, но иногда и в снежные морозные вьюжные ночи он где-то бродил: может быть, поддерживал знакомство с какой-нибудь хорошенькой кошечкой, а может быть, охотился.

Охотник он был хороший, но добычи своей почему-то не ел. Задушив здоровенную крысу – обычно это происходило ночью – он притаскивал ее к самому нашему порогу и клал посредине крыльца, так что, выйдя утром из дому, мы натыкались на мертвое тело. А рядом с самым добродетельным видом сидел Малыш, как бы говоря: «Вот, видите, какой я полезный! Ловлю крыс! Значит, вы должны меня кормить!»

Малыш был красивым зверем, но, правда, только зимой. Летом он всегда терял в весе и выглядел тощим и облезлым. Зимой же становился упитанным, у него отрастал густой светлый подшерсток, отчего кот казался очень пушистым; на кончиках ушей появлялись меховые, почти белые, кисточки – как у рыси. Он был похож на свою длинноногую стройную мать, но на боках его с возрастом проступили чуть заметные тигровые полосы, как у папаши-бандита. Двигался кот всегда крадучись, осторожно, сохраняя при этом гордый, независимый, даже высокомерный вид. Малыш был глуховат, но зрение имел острейшее, а глаза у него были странные: большие, холодные, сверкающие, как слюда, и почему-то разного цвета: левый желтый, а правый зеленый. Он так и остался дымчатым, только с возрастом его пушистая шуба потемнела, на груди появилась ослепительно белая манишка, а на передних лапах – такие же белые чулочки.

Зима у нас длинная, до шести месяцев, так что большую часть года кот щеголял в своей меховой шубе. Но долгая северная зима однажды сыграла с ним злую шутку.

Это было на третий или четвертый год его жизни, когда он вошел в свою котовскую силу, разогнал вокруг всех соперников (включая собственного родителя) и один ухаживал за добрым десятком очаровательнейших кошечек. Такой большой гарем, конечно, требовал внимания и сил, и кроме того, Малыш всегда плохо питался: ел он досыта, но давать ему тогда нам было нечего, кроме рыбьих голов, куриных косточек, остатков от обеда. Все знают, что кошки, чтобы восполнить недостаток витаминов, едят траву, но зимой травы нет, а пища была однообразной, бедной витаминами. И Малыш очень серьезно заболел: у него случился паралич задних конечностей.

Как всегда в трудную минуту он приполз к нам. Задние лапы кота волочились по земле, почти не двигались, сам он выглядел жалким и несчастным. В тот же день я понес Малыша к ветеринару. Доктор, маленькая кругленькая пожилая женщина, долго осматривала кота, тыкала иголкой в его задние лапы: они ничего не чувствовали. «Дело плохо! – сказала она. – Может быть, хотите его усыпить?» Но я категорически отказался.

И началась борьба за жизнь Малыша. Каждый день я носил его на уколы. Уколов он панически боялся, и мне приходилось его держать.

Когда я принес кота в первый раз, доктор не хотела делать укол, потому что я был без перчаток и она была уверена, что кот от боли и страха обязательно прокусит мне руку до кости: ведь Малыш был большим и зубастым зверем, – когда врач его взвесила, в нем оказалось 8 килограмм 200 грамм, но это еще не настоящий его зимний вес: здоровый, он наверняка весил зимой не меньше десяти килограммов. Но я сказал, что беру ответственность на себя: буду держать его голыми руками.

Я положил Малыша на стол, но когда его уколола игла, он рванулся с такой силой, что я выпустил его. Кот свалился на пол и мгновенно заполз под массивный шкаф. Доктор наклонилась, протянула было руку, но кот зашипел на нее, как змея: это было громкое, жуткое, угрожающее предупреждение: «Не тронь! Укушу!»

Я сел на корточки и заглянул под шкаф. Кот забился к самой стене и оттуда, из темноты, сверкал на меня глазами. Я протянул руку и схватил его за переднюю лапу. Доктор громко вскрикнула: «Уберите руку, что вы! Уберите руку сейчас же!» Но я сильно потянул и с трудом, но все-таки вытащил кота наружу. Он не пытался укусить меня или поцарапать.

Теперь я держал Малыша крепко, но самому мне пришлось отвернуться, потому что я не мог выдержать его несчастного вида и отчаянных громких воплей. Наконец, укол был сделан. Я держал Малыша за холку и за передние лапы голыми руками, и он, как ни вопил от страха и боли, опять не укусил меня.

Потом врач дала мне таблетки и порошки и сказала: «Да, теперь я верю, что вы его вылечите. Удивительно, как он вас любит. Никогда не видела ничего подобного!» И мы оба стали гладить кота, в изнеможении, тяжело дыша, лежавшего на боку.

Так продолжалось долго. После школы я брал большую спортивную сумку, сажал туда Малыша, закрывал молнию и шел к врачу. В тот год в марте были сильные снежные вьюги, а идти нужно было на другой конец города: дорога в оба конца занимала почти три часа. Ехать с Малышом в автобусе было невозможно, потому что по дороге он метался и выл дурным голосом, так что через каждые сто шагов приходилось ставить сумку на землю и, чуть-чуть расстегнув молнию, гладить и успокаивать кота.

Только в апреле наступило улучшение. Доктор сказала мне: «Вы его спасли!» Не знаю, понимал ли это Малыш, но с тех пор он стал ночевать у нас гораздо чаще и больше не царапал мебель, хотя и без того все наши шкафы, столы и диваны носят на себе следы его когтей и иногда эти следы можно найти метрах в полутора от пола и даже выше.

А еще через год мы потеряли нашего Малыша. Вот как это случилось.

Рядом с нашим домом стоял старый деревянный дом. Жили там не только крысы; жила там еще девочка Соня, ее мамаша, Петровна, как ее все называли, и ее сожитель, Павлиныч. Петровна была огромная, толстая, как колода, краснолицая баба, работавшая поварихой в ресторане, откуда она вечно таскала то мясо, то рыбу и, видно, ела за троих: ведь не свое, ворованное, что ж жалеть. А девчонка, между тем, была у нее тощая-тощая, в чем душа держится; кошка, мама Малыша, Чернуха, тоже тощая, и даже сожитель ее, имевший экзотическое отчество Павлиныч, был мелкий, плешивый и тощий мужичонка, раза в три уже своей дорогой «супружницы».

Конечно, Малыш, никогда не жаловавшийся на плохой аппетит, кормился не только у нас, но и у них, иногда отбирая еду у собственной матери, Чернушки, а иногда и выпрашивая подачки, благо, что обрезков мяса и рыбьих голов и потрохов там было всегда в избытке.

Это случилось тоже зимой. Петровна по временам в своем ресторане изрядно напивалась и приходила домой веселая, но раздражительная: такое действие на нее почему-то оказывала водка. Поскольку была она женщина небедная, то и ходила в роскошном, сшитом на заказ бордовом пальто с норковым воротником. И вот Малыш, встретив ее у крыльца, как обычно, стал просить подачки, встал на задние лапы, прислонившись передними к ее бордовому пальто. Как назло, в тот день началась оттепель и лапы у кота были в грязи.

Будь баба трезвой, все бы ограничилось матерной бранью, кота бы прогнали – и только. Но она была основательно пьяна. Выхватила из штабеля дров какое-то полено и ударила им Малыша. Ударила, видно, сильно.

Я этого всего не видел, мне потом рассказывала Сонька. Она говорит, что Малыш от боли так завизжал, что было слышно на соседней улице.

А потом, конечно, приполз к нам: зализывать раны. Обошлось на сей раз без врача: бок и спина у него зажили, я его хорошо кормил, и вскоре Малыш стал, как обычно, уходить по ночам, но, как впоследствии выяснилось, по совершенно особым делам. Кот решил отомстить своей обидчице.

Я, понятно, об этом не подозревал. Квартира Петровны, как и весь дом, отапливалась дровами, и возле боковой стены сделан был для них дощатый навес. Наше окно находилось как раз над этим навесом, и я несколько раз замечал, что Малыш, забравшись на самый верх его, метрах в четырех от земли, сидит там часами и то ли чего-то ждет, то ли кого-то караулит. Но как я мог догадаться, что у него на уме?

И вот однажды холодным вьюжным утром он-таки дождался: Петровна вышла по дрова. К счастью своему, она накинула шарф и поверх него тулуп, но не застегнула его. Кот прыгнул на нее сверху и, как делают все хищники, вцепился мертвой хваткой ей в шею сзади, где позвонки. Хорошо, что укус был сквозь шарф. Но она заорала так, что через минуту во двор выбежали все соседи.

Выбежал и я. Не могу сказать, что мне Петровна очень нравилась, но тут я впервые ей искренне посочувствовал. Она сидела прямо на снегу, плакала и громко, жалобно, по-детски всхлипывала. Думаю, такого ужаса она не испытывала никогда в жизни. Кот же, конечно, давно удрал с места преступления.

Потом Петровне пришлось делать уколы против бешенства. А на шее у нее так навсегда и остались два четких следа от клыков Малыша.

Я же увидел его почти через месяц. Где он бродил, бог весть, но этот гениальный зверь, конечно, прекрасно понимал, что его ждет в нашем дворе. У Павлиныча была двустволка, и он поклялся всеми мыслимыми клятвами обязательно застрелить Малыша.

Поэтому я его хорошо накормил, подсыпав в еду снотворного, как уже не раз делал во время его болезни. Когда он заснул, я уложил кота в сумку, отнес на автовокзал, сел в пригородный автобус и отвез Малыша к бабушке в деревню. Ей я сказал, что нашел для нее хорошего кота-крысолова: дескать, проявил заботу о старушке!

С тех пор Малыш живет в деревне. Прошло уже пять лет, как я его туда переселил. Он жив, здоров, говорят, не жалуется и даже процветает; пользуется большой популярностью у местных кошек. Но я его больше ни разу не видел.

Вот такой он, Малыш, – «глупая кошка», как говорят умные и знающие люди.