Читать книгу Начало. Война, дети, эвакуация, немцы, Германия. Книга 1 - Вадим Зиновьевич Огородников - Страница 7

Два дня отдыха в Новоукраинке, собрались и двинулись в сторону Помошной. Все уселись на свои, уже привычные места, кучера разобрали возжи, дети еще сонные, семь утра, попрощались с тетей Елей, женщины всплакнули.

Мама Оля, как бывшая жительница этих мест, управляла головной подводой, по дороге через населенный пункт вела рассказ, вспоминая свое детство, показала издали дом, который до революции принадлежал ее родителям, и где проходило ее детство. На глазах слезы. Умолкла, очевидно ее встревожили воспоминания о многом, в том числе и о несправедливо реквизированном родительском доме.

Лошадки бежали дружно, до места рассчитывали докатить часам к трем дня. По дороге шли пешим порядком и ехали войска, усталые, постоянными переходами, не верилось, что они составляют что-то единое, организованное.

В отступающей толпе военных были представители различных родов войск, с разными петлицами (погон тогда еще не было), многие без оружия, некоторые побросали скатки своих шинелей и вещевые мешки. Бредут, ими никто не руководит. Время от времени налетали немецкие самолеты, очевидно разведчики не стреляли и не бомбили, хотя в какой то момент все видели налет нескольких самолетов на организованную воинскую часть, производившую некое подобие фортификационных сооружений в пшеничном поле. Несколько красноармейцев залегло, большая команда побежала к лесополосе, которая росла вдоль железной дороги. Подводы с беженцами стали продвигаться все медленнее, съехали на грунтовую дорогу, пробитую железнодорожниками вдоль железнодорожного полотна, она была отделена от основной дороги лесополосой, по этой дороге движения войск не было. Эта тропа предназначалась для передвижения рабочих, обслуживающих железнодорожный путь. Поехали быстрей. На каждой подводе велись свои разговоры, мечталось доехать до дедушки и бабушки, планировали встречу с ними, какие будут дела и игры, младшие дети к полудню задремали. Хорошо пригревало солнце.

Из лесопосадки выскочило несколько военных.

– Стой, тетка, куда разогналась, разгружай своих пацанов!

– Да мы беженцы, добираемся с детьми до своих стариков, нам осталось ехать недолго.

– а нам …….на тебя и твоих стариков, нам нужны ваши лошади с подводами!

Находившийся ближе к лошадям ухватил лошадь под уздцы. Лошадь, почувствовав чужого, шарахнулась в сторону, но красноармеец был опытный в обращении с гужевым транспортом. Другие красноармейцы уже сбрасывали вещи на дорогу, мама Оля пыталась сопротивляться, но ее грубо стащили с подводы, буквально сбросили детей, часть багажа осталась на дне повозки. Удалось выхватить корзины и ведра с продовольствием, и уже на ходу чемоданы с одеждой. Детскую одежду и различные тюки солдаты сбрасывали уже уезжая, по дороге, на расстоянии двухсот или более метров. И все это происходило с громкой нецензурной бранью.

На второй подводе происходило то – же самое, но там Павлуша за сопротивление получил сильного тумака между лопаток прикладом винтовки, упал на обочину, а тетя Галя была сброшена столь грубо, что ударилась о колесо и долго не могла подняться. Её девочек сбросили прямо в дорожную пыль. На подводу взгромоздилось столько красноармейцев, что лошади не могли тронуться с места и их поощряли к движению ударами кнута, снятых с себя ремней, палок, и еще чего то, причем несколько человек одновременно. У красноармейцев на лицах была озлобленность, помноженная на страх. «Совершенно бесчеловечное состояние испуганных животных», сказала впоследствии мама.

Некоторое время никто не мог осознать происшедшего. Все, чему учили, что пропагандировалось Советской властью и воспитывалось в школе – любовь к армии – защитнице, все рушилось и разрушалось. Наши красноармейцы, удирая от врага, ограбили женщин, детей, избили инвалида, лишь бы бежать, не сопротивляясь. Так мы понимали, и понимали правильно. Никто не мог подумать, что подвела система, подвела политика «шапкозакидательства» и только слова песни, якобы «…спуску не дадим», понимались наоборот. Спуску дали. Да еще как! Цена этому была 22 миллиона жизней, как оказалось впоследствии. И древняя русская мудрость: «Не хвались на рать идучи, а хвались с рати идучи» еще раз ударила недальновидных политиков и руководителей, а вместе с ними и весь народ.

Мама Оля пошла вдоль дороги, собирать вещи, выброшенные нашими защитниками, разбился чемодан с костюмами папы, все рассыпалось, одно ведро с каурмой было опрокинуто, но часть содержимого, что было сверху, пришлось собрать, это то, что не успело перемешаться с землей. Уже чувствовалось и понималось предстоящее положение голодной оккупации врагом.

Мамой с горечью была высказана мысль, что если свои солдаты могут так поступить, то что же будут делать немецкие.

Вещи собрали в кучу и перенесли во внутрь лесопосадки. Удивительно, но ни один ребенок не капризничал и не плакал. Дети остро чувствуют растерянность и испуг, да и любое настроение взрослых. Первым делом, решили накормить детей. Павлуша сокрушался, что не сможет возвратиться с лошадьми, принадлежащими лечебнице, некоторое время он не мог оправиться от удара прикладом. Ему организовали холодный компресс, между лопаток, мочили в воде полотенце и по очереди переворачивали его холодной стороной к телу, Павлуша лежал на животе. Боль сносил терпеливо. Вокруг него сидели две женщины и совещались.

Было решено, что Павло и тетя Галя останутся с детьми, а мама пойдет в Помошную пешком и постарается вернуться с дедушкой и еще кем нибудь, чтобы добраться «домой» с помощью других взрослых. И ушла, не очень веря в то, что удастся найти транспорт.

А войска продолжали бежать, по настоящему бежать, мимо наших мытарей. Все время слышался крик охрипших командиров, и не поощрявших к сопротивлению врагу, а требовавших ускоренного шага, и даже бега, прочь, от наступавшего врага. Идеология «самого могущественного и самого справедливого» государства для простого люда кончалась, многое начинали понимать и дети.

Удивительное дело, появились двое мужиков, поговорили, спросили что и как, закурили, сказали, что завтра они должны будут косить «хлеб» в этом районе, хотят посмотреть, не осталось – ли чего взрывоопасного, чтобы не наехать комбайном. Войска бежали, а землеробы думали о хлебе и о том, что если его не убрать своевременно, зерно высыпится, будут потери урожая, нечем будет оплатить труд колхозников (в те времена в колхозах преобладала натуральная оплата труда – зерном, овощами, картофелем, и т. д., мерой труда был трудодень). Эти люди были из Помошной, приехали на ручной дрезине, и пообещали, что завтра пригонят сюда комбайн, отдельные работники прибудут на дрезине и они помогут перевезти вещи. Они знали деда Огородника и обещали помочь. После разговора с ними тетя Галя немного успокоилась, вроде жизнь и не такая страшная штука. Люди умчались на своей дрезине.

Тетушка разыскала книжки, стала вслух читать детям рассказы Толстого. Младшие слушали внимательно, тетя Галя, конечно, читала механически, не думая о содержании, думала о создавшемся положении. Для всех. Эти думы были невеселые, если учитывать истерический характер тети. Старшие дети выбрали себе книги по интересам и читали самостоятельно. Павлуша молча терпел свою боль.

В тени деревьев было относительно комфортно, звенели и пели какие то птички, насекомые, запахи трав придавали воздуху аромат, который можно сравнить с лучшими духами парфюмерных магазинов «ТЭЖЭ», Пчелы гудели в цветах, обильно растущих по обочине лесополосы, а под деревьями остались с ранней весны еще не увядшие крупные листья ландышей. Ко всему примешивался неповторимый аромат преющих листьев, который усиливался жаркой летней погодой. И уже не замечался гул работающей в ста метрах дороги, крики хриплых голосов ездовых, рев газующих и перегревающихся вне движения автомобилей. ЗИС (Завод имени Сталина) тогда в народе назывался «трехтонка», так эти трехтонки с трудом заводились ручным способом, коленообразной рукояткой, стартера, обычно не работали, шофера старались их не глушить, поскольку перегретая заглохшая машина вручную могла запуститься только после остывания. Чудо, как хороша была техника. Красноармейцы двигались вдоль дороги по протоптанным ими же тропинкам, идущим параллельно друг другу и основной дороге. Вадик забрался на большую липу, посмотреть, не видно ли мамы, и от ощущения, что движется река, созданная человеческими телами, у него закружилась голова. Он отвернулся, через минуту голова престала кружиться, опять посмотрел на движущийся поток отступающих войск, эффект головокружения повторился. Идут и идут.

В лесополосу военные заходили редко, боясь отстать от своих частей и подразделений, которые потом ну, не было никакой возможности догнать или найти. Несколько групп по два-три человека прятались от начальства между деревьями неподалеку, как потом выяснилось, сговорившихся сдаться в плен. Да их никто и не искал. Уж больно много забот было у командования по спасению собственной шкуры, и заниматься каждым в отдельности дезертиром им было в тот момент недосуг.

Железная дорога не беспокоила. Поезда не ходили уже несколько дней, а если и ходили, то не навстречу фронту. Хотя, фронт-слишкм смело сказано. Фронта не было, никто ни с кем не воевал. Одни наступали, другие – панически убегали. Причины у историков расписаны в деталях, изучены историей военного искусства, обкатаны и обспорены к первым годам третьего тысячелетия многими «учеными» от различных течений в исторической науке различных государств. Жаль, но очень немногие из ученых ныне вещающих, побывали в положении героев этого повествования. Уже договорились до того, что оккупация для СССР была благом, и от этого несчастия освободили американские войска. Забылись сентенции, высказанные в беседе Уинстона Черчилля с Гарри Труменом, что пусть де они пока бьют и уничтожают друг друга, а потом мы поможем тому, на чьей стороне будет реальный перевес. Черчилль дальновидный был член, корреспондент, между прочим (см. биографию).

Наступил вечер, движение войск продолжалось. Мамы не было, тетя Галя начала соображать ужин. Достала огурцы и помидоры, хорошо, что они были мыты еще в Новоукраинке, порезала хлеб, очистила десяток яиц, сваренных вкрутую, разлила по кружкам (у каждого ребенка была своя кружка с отличительным рисунком) компот, который уже кончался, и порции были скромными, позвала всех садиться вокруг расстеленной на траве скатерти. Это приглашение не пришлось повторять, все изрядно проголодались. Павел не встал к столу. Пришлось ему подать к тому месту, где он лежал. Он пересилил себя, сел, пошевелил руками, подвигал лопатками и, кряхтя сказал, что вроде двигаться может.

Трапеза кончилась бысто. Павлуша встал, немного походил, с помощью Вадика и Ады, под его руководством они набрали мелких веток, хворосту, листьев, изобразили на земле подобие матраца, метра три на два, на который тетя Галя постелила укрывочный брезент, сброшенный с телеги, сверх брезента разостлала простыни, после чего уложила рядышком всех детей, не раздевая, укрыла двумя одеялами поперек, площади которых хватило, чтобы укрыть всех детей. Сама прилегла рядом, ей уже не хватило места, покрытого простыней. Она лежала не на голой земле, рядом с ней была самая маленькая из детей Милочка. Дети уснули быстро, сказалась усталость дня и нервные перегрузки. Тетя Галя и Павел не сомкнули глаз.

Вадик проснулся от тихого разговора. В стороне от спящих детей стояли тетя Галя, мама, дедушка, Павлуша и тихо, чтобы не разбудить детей, о чем-то беседовали. Он вскочил на ноги. Бросился к деду, любимый внук, самый старший, дед его обнял, предупредил, чтобы вел себя тихо, не разбудил остальных. Только сказал: «Лягай Оля, на место сыночка, поспи пару часов, еще только половина третьего ночи, а ты пробигла до Помошной и назад без передыху, считай добрых двадцать киломэтрив, а я з Вадиком побалакаю, як розвыднеться – тронэмся потыхэньку».

Оля легла на место вставшего сына и моментально уснула, что-то говорила и на полуслове замолчала. Тетя Галя предложила дедушке тоже прилечь, но, видно, у него были напряжены нервы до такой степени, что он не мог спокойно отдыхать.

Дед, сидя на насыпи, расспрашивал внука обо всем, что с ними произошло, начиная с первого дня войны. Разговаривали до рассвета, и, вдруг, обратили внимание на то, что с дороги не слышно обычного шума, которым сопровождалось передвижение войск. Стояла напряженная тишина, звуки движения на дороге угадывались вдалеке, в стороне Помошной. В атмосфере нависло ожидание чего-то неизвестного. Со стороны Помошной послышались звенящие звуки движущейся дрезины. Она все более приближалась. Очень издалека доносились звуки разрывов. Подъехала и остановилась ручная дрезина, на ней сидело шестеро немолодых механизаторов, все знакомые дедушки. Комбайн шел своим ходом., вернее, на прицепе трактора, тогда еще не было самоходных комбайнов. Подошли, поздоровались, дедушка поблагодарил заранее за выполненное обещание помощи. Обратно должен был ехать на дрезине с вещами и одним из взрослых сопровождающих молодой парень, путевой рабочий, который, собственно и отвечал за этот транспорт, позаимствованный у железнодорожников механизаторами МТС (Машино тракторной межколхозной станции). Разбудили детей, начали грузиться, решили, что с вещами на дрезине поедет тетя Галя и возьмет с собой Милочку. Остальных младших детей погрузят на ручную тележку, которую привезли с собой дедушка и мама, Вадик и Ада пойдут пешком. Павел не захотел продолжеть путь вместе с женщинами и детьми, решил возвращаться пешком в Молдавию. Ему на дорогу собрали минимум вещей и продуктов, получилась все равно внушительная котомка, он попрощался со всеми, за время путешествия сроднились все дети и взрослые, прощание было, однако, легким. Павел, не оборачиваясь, медленно пошел вдоль железной дороги в обратном направлении. Как выяснилось через пять лет, он добирался до дома более месяца, много раз попадал в руки немцев, но его отпускали по нетрудоспособности и явным признакам того, что он не был красноармейцем.

Дрезина загружена, вещи увязаны, ее хозяин и тетя Галя уселись рядом и взялись за приводной рычаг цепной передачи. Милочка сидела рядом с мамой и была так забаррикадирована вещами, что вывалиться могла, только преодолев значительные препятствия. Уехали. Времени терять было нельзя, понимали, что наступившая тишина в движении войск – не что иное, как зона отрыва отступающих от преследующих немецких частей.

Дедушка, а за ним и мама, перекрестились, мама впряглась в тележку и потащила ее по дороге, дедушка взял Вадика и Аду за руки и пошел за невесткой. Дед с внуками не поспевал за тележкой. У дедушки была застарелая астма, и он всегда курил, хотя в остальном, был еще физически крепким мужиком. А невестке едва исполнилось тридцать один год, она была всегда физически развитым, выносливым, здоровым человеком. Сказывались годы физического труда, моральной и физической закалки.

Дрезина скрылась из виду, дети, сидящие в тележке у мамы, сначала восприняли это как своеобразную игру, но потом их натрясло, они устали сидеть, и запросились побегать, что им с удовольствием разрешили. Они с километр бежали, а тележка «отдыхала», но довольно быстро пришло время, когда они стали проситься посидеть в лесу на травке, но их уговорили сесть в тележку на свои места. Еще через час движения мама уже официально объявила привал для отдыха, и все отдыхали, сидели под деревьями, и не было уже охоты у детишек шалить или бегать.

Во время второго такого привала со стороны Новоукраинки послышался шум движущихся машин, шум был довольно громкий, необычный, дед с Ольгой переглянулись, потом дед спросил: «ну что будем делать, дгоняют?».

Ольга с минуту подумала и сказала: «От этого уже никуда не деться, будем продолжать движение, как ни в чем не бывало и не будем на них обращать внимания, не с детьми же они воюют». Хорошо, сказал дедушка, так и будем делать, хотя детей и тебя жалко, если что…

Продолжали движение. Мама тащила тележку, дедушка шел сзади с внуком и внучкой. Шум машин нарастал, успокаивало то, что дорогу, по которой двигались немцы отделяла от них лесополоса. Но радость, малая радость от того, что они будут незамеченными исчезла, когда сзади на дороге по которой они двигались, появились огромные машины, наполовину гусеничные, наполовину (спереди) колесные. Мама съехала со своей тележкой на обочину, чтобы пропустить машины, дедушка со старшими внуками остановился сзади. Все замерли от страха.

Головная машина остановилась на уровне остановки детей, с передней машины соскочил бравый немец, запомнились его белые волосы натурального блондина, на груди висел небольшой автомат, таких у советских солдат никто не видел, каску он снял, видно от жары, но держал ее в руке. Обратился к дедушке с каким то вопросом на немецком языке, но дед ничего не понимал, да и был изрядно напуган. Потом он снова показал в сторону Помошной и спросил: «Pomoschnaia? Wi vil Кilometer?» Мама поняла, что его интересует расстояние до Помошной, и сказала: «Zehn». Немец спросил, говорит ли фрау по-немецки, на что она ответила, – не более десяти слов. На этом диалог был закончен, немец сказал: «Gut», взобрался на сидение рядом с водителем, и, о чем то поговорил с сидящим рядом офицером, и уже со своего места предложил: «Посадите вашего старика и детей в кузов и садитесь рядом сами», на что мама ответила словом: «Nein, danke». Их колонна двинулась дальше, правда, колонна состояла из трех машин, и потом, уже будучи взрослымв состоянии кадрового военнослужащего Вадик понял, что это была боковая походная застава, предназначенная для выявления противника на флангах по ходу движения войск. Такие заставы имеют, в основном, разведывательные задачи и помощь местных жителей всегда приветствуется.

Больше никто наших путешественников не беспокоил, нервы были напряжены, двигались почти не разговаривая, молили судьбу и Бога, чтобы не было хуже, основные силы немецких войск двигались по главной дороге, а с боковой Помошная стала через небольшой промежуток времени видна, и мама поняла, что с перепугу обманула немца, так как до станции было уже не более трех – четырех километров. Дотащились до дома часа через два, тетю Галю уже доставили железнодорожники к самому дому, для чего их, оказавшихся без работы, собралось человек шесть, все знали и деда, и его дом, рядом с дизельной электростанцией, и очень сочувствовали всем, кто оказался в положении беженцев. Вещи принесли от железнодорожных путей на руках.