Читать книгу Выжить. Детективные истории - Валентин Колесников - Страница 4

Стремление безраздельной власти, зависть и злоба к особам, занимающим ее вершины, были стремлением прошлых моих жизней. В предпоследней из них, я помню себя владельцем замка. К замку принадлежали окружающие его землями. Огнем и мечом добывал я себе владения, и мои земли утроились. О, как славно упиваться победой и приобретать владения. Но был человек, который стоял выше меня во всем, перед которым мне приходилось снимать рыцарский шлем- это король. И я решил стать королем. Но король пресекал всех, кто становился богаче его и сильнее. Он стал на защиту слабых. Разгорелась война. Я мужественно сопротивлялся. Со сплоченной и закаленной в боях дружиной одерживал победу за победой, над регулярной армией плохо обученных солдат короля. Слава пьянила меня. Я упивался походами, как свежим предутренним воздухом у опушки молодого сосняка. Однажды мы отдыхали на привале, после боя, в котором никто из моих бойцов не был потерян. Нас застали врасплох. Удар сабли врага прервал мою жизнь в самом ее расцвете. О, как страшна смерть в расцвете молодости и сил, когда ты видишь встревоженные лица боевых товарищей, знаешь, что никогда больше не вскочишь в седло, не уедешь с ними, не сядешь за победные столы пиров. Никогда не ощутишь тепла от походного костра, запаха пищи и вкуса вина. Страх сковал все мое существо, дыхание остановилось, застыли картины виденного мира, время прекратило свой бег для меня. Все члены замерли ни боли, ни страха больше не было, лишь два чувства остались во мне жить. Первое чувство закостенелого однообразия и неподвижности. Второе это невыносимое желание неудобства. Страшного непередаваемого неудобства и неподвижности ввергали в потребность движения. Эта потребность росла с течением времени, но осуществить ее не было сил, не было возможности, так как смерть отобрала способность жить, а значит двигаться. Двигателем потребности движения была неподвижность и неудобство. С течением времени привычное чувство движения с помощью членов тела забывалась и исчезла, так как попытки к движению таким способом таили в себе страдание однообразие и неудобство. Нарастало чувство освобождения от привычных форм движения. Нарастало райское чувство легкости и покоя. Одновременно спасением возникало чувство забвения. И чем быстрее включалось забвение прошедшей жизни, тем быстрее приходило спасение от невыносимого неудобства и однообразия. И настал час, когда родилось чувство полета с невыносимого однообразия и неудобства. Но вначале был свет. Свет нежно голубой появился первым перед чувством полета. Он манил, звал в голубую высь. И наконец, однообразное чувство сдавленности и неудобства выстрадал в чувство полета. В полете я почувствовал нечто, вроде ворчания. Словно слепой я натыкался на застывшие статуи, и они ворчали мне в след по-стариковски с упреком, но слов не было, было лишь чувство, вызванное этим ворчанием. Я так плыл в этом голубом сиянии с непередаваемым чувством легкости и покоя. К этим чувствам легкости и покоя пришло ощущение себе подобных. А с ощущение других появилась радость бытия и счастья. Радость легкости, счастья и покоя, лишенная тревог, страха, какой-либо боязни все чаще и чаще заставляла верить в то, что тревогу, страх, голод, можно исключить из жизни на Земле. И люди станут жить счастливо без тревог, войн и голода. Нужно лишь разумно жить. Я почувствовал, что со мной соглашаются. Вокруг меня собрались единомышленники, и мы гурьбой носились по голубом простору, мечтая о счастье на Земле. Некоторые становились менее подвижны, ныряли куда-то вниз и исчезали внизу. Я понял, что они уходили на Землю в новое рождение. Я бы мог тоже уйти, но память о недавних пережитых страданиях удерживала меня в мире счастья и покоя. Я не уходил. Нас становилось все меньше и меньше. Другие, чувствуя уходящих, поддавались и шли следом, обрекая себя на новые земные муки и тяготы. Настал и мой черед. Я сделал попытку со старшим, который показывал мне, как это делать. Он подлетел к месту самому низкому в нашем обиталище, оно было означено белой, почти молочной мглой, и показал мне, что нужно нырнуть вниз, и не бояться. И он нырнул в молочную мглу, и исчез в молочном тумане. Я же ужаснулся ожидаемыми его земными страданиями, но тут же успокоил себя тем, что больше никогда не смогут пережившие им муки смерти вершить дела, причиняющие другим и себе подобные мучения. Это меня бодрило, придавало сил и уверенности. И я решил уйти на Землю к моим товарищам, чтобы вершить дела добродетели, делать так, чтобы исключить страдания и невзгоды из жизни людей. Меня там ждут, я не одинок. Я приблизился к месту ухода на Землю и не раздумывая больше, нырнул.

В синей дымке раскинулись передо мной пейзажи Земли. Болота, леса, реки, море. Я витал над Землей и увидел вдруг огонь и дым сражения. Я не понимал, что происходит. Всадники отличались от тех рыцарей, которых я знал. Они были облачены в мундиры с преобладанием красного цвета. На голове носили высокие шапки с пером. На боку солдат болталось холодное оружие, чем-то напомнив мне меч. Я понял, что тут страдание людей. Льется рекой кровь. Что муки смерти встречаются на каждом шагу. Вот бы прекратить это. А прекратить может только король. И вновь страстное желание власти, но с целью добродетели, завладело мной все цело. Я ринулся к королю. Но запас чувств мира, счастья и покоя подходил к концу. Нетерпения рок начал преследовать меня, ввергать в чувства неудобства и однообразия. Кольцо сжималось, я ощущал страшную жажду потребности рождения. Если рождения нет то наступает неудобство и жуткое однообразие…

Я витал вокруг императора, могущественного полководца распоряжающийся армиями и людскими жизнями. Он чувствовал беспокойство, но рождения моего не наступало. Терпение мое вконец извелось. Я стал перед выбором рождения, либо неудобства и однообразия, либо рождение в низшем существе (кошке, собаке, другом животном и так далее). Но дух мой был выше. Дух стремился к человеческому облику, либо к вечному однообразию, подобно ворчащим статуям. У меня еще был запас страданий накопленный прошлой жизнью, воспоминание о них помогали мне преодолеть неприятные беспокойства, и я с обидой на неудачу рождения и горечью разочарования оставил императора и погрузился в мир большого города среди каналов и парков. Мне было теперь все равно, лишь бы облечь себя в форму человека. Я не помню, как я попал в семью Петербургского мещанина, помню лишь, что родился в весьма состоятельной семье. Особенно запомнились мне высоченные окна в гимназии, сквозь которые сочился синеватый свет зимнего вечера. Я в форме гимназиста ждал, стоя у окна ее, свою первую любовь. Юношеские мечты все были поглощены службой в офицерском корпусе. Мне хотелось блистать, хотелось, чтобы она гордилась мной, а я мог бы распоряжаться судьбами вверенных мне людей. Но судьба распорядилась иначе. Отец отправил меня в университет на медицинский факультет. Я стал учиться на врача. С этого момента мне казалось, что она даже не смотрит в мою сторону. Но я глубоко ошибался. Она, почему-то ждала, жаждала встреч со мной. Я со временем понял, что быть врачом это благородно. Лечить людей, спасать их, избавлять от страданий, что может быть прекраснее. Я стал знаменитым врачом Петербурга. У меня были деньги, свой экипаж. Я женился на моей первой любви. Я был счастлив. Мы выезжали в театр. Нас приглашали состоятельные семьи. У меня были дети. Я располнел, стал тучным, страдал от одышки и однажды меня хватил удар. Так страшно было умирать в достатке, роскоши и знатности. Со мной уходил опыт хорошего врача. И я понял, что, страдая о потерянном земном благополучии, к чему стремишься всю свою жизнь, понимаешь и только теперь, что это не главное. Снова чувство неудобства и жуткого однообразия сковало меня. Страх, и страдание, порождало чувство раскованности полета в голубизну возникающего свечения. Там в пространстве я почувствовал свободу и счастье. И теперь я не стремился в своем рождении к власти, к деньгам, славе. Мне хотелось просто родиться человеком, чтобы воззвать людей положить конец страданиям, путем уважения друг друга. Путем уважения труда друг друга. Жить радостно, вот смысл моего бытия, с которым я стремился в современную жизнь. Меня понимали. Меня любили, и любили мы все друг друга. Мы клялись вершить добродетель на Земле. Клялись встретиться там в образе людей для того, чтобы рассказать другим, что жизнь вечна, она лишь меняет свой облик. Мы были счастливы, мы купались в радости излучаемой повсеместно, но однообразно. Хотелось земных ощущений бытия, борьбы. Но память о прошедших страданиях удерживала от воплощений на Земле. Снова смельчаки старожилы «ныряли» и уходили на Землю, увлекая своим примером остальных. Я решился, когда со мной не оставалось никого. И тут появилась она. Молодой совсем дух привязался ко мне. Я долго думал, искал в глубинах памяти, кто он? И нашел. Этот дух жил в теле одной ослепительно прекрасной девушки. Я помню стены древнего города. Она сидит под каменной стеной в страдальческой позе, протягивая ко мне руки. Ее пышные золотистые волосы и лазурные глаза устремлены ко мне. Я в колоне рабов приговоренных законом на вечное страдание у весла римской галеры. Мы безумно любим друг друга. И тогда поклялись быть на века вместе, чтобы не случалось с нами. И вот, спустя множество столетий я узнаю ее. Но мне пора уходить, и я ухожу. Она стремится за мной. И мы договариваемся о встрече и дружбе на Земле. Вновь я вижу прекрасные пейзажи Земли. Витаю у жилищ людей. И наконец, рождение. Здесь было родиться легко, и я родился. Память еще не стерлась. Я твердо решил быть мужчиной, но родился девочкой. Осознав это, я оставляю тело. Дух ее был рядом. Узнав, что я ушел с женского тела, она мгновенно заняла оставленное мной тельце новорожденной. Позже мне рассказывали повивальные бабки, что с новорожденной творилось что-то непонятное. Ребенок вдруг весь посинел и стал судорожно содрогаться. Его быстро накрыли черным платком. Когда дух вселился в тело девочки ребенок успокоился. Я пробыл в состоянии ожидания еще несколько лет, показавшихся мне минутами. Затем родился мальчиком. И родила меня Она. Она стала мне матерью, а я ее сыном. Она стала уважаемым человеком, и я был счастлив, пока мне не исполнилось четыре года. Когда я стал осознавать, как тяжело завоевать расположение людей. Как неузнаваемо изменился облик людей, некогда счастливые порывы моих товарищей. У одного, он родился женщиной, было трое детей. Он стал толстой неопрятной женщиной, стремление к добродетели, у которой, сводилось к еде. Чтобы дети были сыты, да добра было больше чем у соседей. Странный человеческий мир, непонятный мне. Я страдал. Поначалу не осознанно пугали меня вечерние лучи заходящего солнца, затем боязнь темноты пробуждала во мне картины прошлых жизней, являющихся в моих снах. О, как сильны впечатления от этих снов, приходящих в минуты горестных обид, причиняемых людьми, и как я становился от этих снов сильнее духом и уверенней в себе. Это вызывало не лестные реплики со стороны двоюродных братьев, что-то вроде: «Сильно самоуверенный. Пора его проучить!»

Кто-то говорил:

«Это потому, что отца нет и бить его некому!»

Так идет, и по сей день. Нет мне покоя от человеческой черствости и еще хуже от глупости, самодурства и желания быть какому ни будь дураку умнее других, что особенно становиться обидно, когда примитивные поступки выдаются за достижения.

Поневоле рождается вывод, что успех в жизни приходит с властью или известностью. Люди, обладающие властью или известностью, только они, могут вершить добродетель, открывать завесу забвения добродетели, ибо их слушают, им верят. Если бы все помнили прошедшие жизни, на Земле царил бы порядок и покой, а может быть и рабство. А сейчас царит что-то среднее между двумя этими противоречиями, между добром и злом.