Читать книгу Тайны двора государева - Валентин Лавров - Страница 34

Над рекой Неглинной волокся сырой туман. Нудный дождь сбивал листья с берез и осин. В Рождественском монастыре отошла обедня. Прихожане, зябко кутаясь, спешили к родным очагам.

В доме стремянного Мелентьева, стоявшем на высоком берегу, по соседству с монастырем, было просторно, тепло, богато. Стены обиты узорчатым штофом, широкие лавки застланы, на полы мягкие ковры брошены. Вдоль стен – скрыни и сундуки, добром всяким набитые. Дубовый стол с резными ножками умелой рукой изографа расписан благостными картинами из Нового Завета.

И вот во дворе злобно зарычали, загремели тяжелыми цепями громадные псы. В предупредительно распахнутые ворота верхом въехал сокольничий Иван. С необычайной ловкостью соскочил с расшитого разноцветными шелками седла, бросил поводья конюшенному и стремительно взбежал по заскрипевшим ступеням крыльца.

В сенях два поджидавших холопа бросились снимать с сокольничего одежды. Другие торопливо зажигали в трапезной толстые свечи, заодно прочищая колпачки для их тушения и кладя рядом с шандалами.

Никита Мелентьев, искренне радуясь приятелю, с широкой улыбкой спешил встретить на крыльце – уважения ради.

– Гость дорогой, не купленный, даровой! Твой человек, Иван свет-Колычев, нынче прискакал, речет: хозяин-де пожалует в шахматы играть. Хотя игрок я неважный, с тобой, сокольничий, равняться не могу, но зато за трапезой ни в чем не уступлю…

Иван обнял хозяина, прервал поток слов:

– Коли государь наш возлюбил шахматы, так и нам, ближним его, учиться тому ж прилежно следует! Завтра начнет по деревьям лазить, так и мы обезьянам уподобимся – туда же. – Расхохотался.

Стремянный согласно кивнул:

– А как же! В какую сторону голова смотрит, туды выя и поворачивается.

– Развезло, обаче! – бодро проговорил Иван, проходя в горницу и осеняя себя крестным знамением. – До чего нынче людишки вороватые пошли – страсть! Тащут все, что под руку подвернулось. Мостки вдоль Неглинной намедни положили, так их уже сперли. Телеги в грязь аж по ступицу увязают! Мой конь на что доброезжий, да и то в реку по скользкому берегу едва не сверзся.

Мелентьев согласно тряхнул длинной прядью смолянистых волос:

– Распустились людишки! В старину порядка больше было, ибо народец наш узду любит.

– Воруют без всякого смысла! – продолжал гнуть свою линию Иван. – Вчера в Успенском соборе, пока отец Никита отвернулся, какой-то заплутай кропило утянул. Схватили дурака, вопрошают: «Зачем посягнул? Кропило ни продать, ни в хозяйство употребить». Заплутай плечами водит, глаза опускает: «Сам не ведаю, бес попутал!»

– И что?

– Отец Никита, известное дело, сердцем мягкий, приказал уже отпустить, да тут государь к заутрене пожаловал. Речет: «Жалко дурака, да делать нечего! Придется его отдать на волю Божию. Свяжите да в Москву-реку положите. К бережку прибьет, значит, жить будет». Бросили в воду, а заплутай возьми да ко дну пойди. Утоп, сердечный!

Стремянный одобрительно крякнул:

– И поделом мазурику! Я тебе, друже, скажу, что во многих теперешних нестроениях государь виноват…

Иван хохотнул:

– Чем тебя свет-батюшка опечалил?

Мелентьев горячо заговорил, размахивая длиннющими рукавами кафтана:

– А как же? Народ – он как лошадь ленивая: погонять не будешь, так и пахать не станет. Всяких пьяниц, воров, мздоимцев кнутову биению и огненному жжению предавать надо беспощадно. А государь наш, дай Бог ему здравия, печалуется о каждом, прощает, а оттого и нравы в народе нашем повреждаются.

И стремянный воззвал:

– За твое доброе здравие, Иван! Одолжи меня, пей полным горлом да закуси вареным зайцем с лапшой.