Читать книгу Из тупика. Том 2 - Валентин Пикуль - Страница 4

«Кажется, началось», – подумал Женька Вальронд.

– Мишель, – доложил он, – только что получена архисекретная телеграмма из Москвы…

– О чём? – спросил Басалаго, сладко потягиваясь.

– Прочти лучше сам. Она подписана уже не Троцким, а господином Чичериным.

Вот что было сказано в этой секретной телеграмме:

НИКАКАЯ МЕСТНАЯ СОВЕТСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ НЕ ДОЛЖНА ОБРАЩАТЬСЯ ЗА ПОМОЩЬЮ К ОДНОЙ ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКОЙ КОАЛИЦИИ ПРОТИВ ДРУГОЙ. В СЛУЧАЕ НАСТУПЛЕНИЯ ГЕРМАНЦЕВ ИЛИ ИХ СОЮЗНИКОВ БУДЕМ ПРОТЕСТОВАТЬ И ПО МЕРЕ СИЛ БОРОТЬСЯ. ТАКЖЕ ПРОТЕСТУЕМ ПРОТИВ ПРЕБЫВАНИЯ В МУРМАНСКЕ АНГЛИЧАН. ВВИДУ ОБЩЕГО ПОЛИТИЧЕСКОГО ПОЛОЖЕНИЯ, ОБРАЩЕНИЕ ЗА ПОМОЩЬЮ К АНГЛИЧАНАМ СОВЕРШЕННО НЕДОПУСТИМО. ПРОТИВ ТАКОЙ ПОЛИТИКИ НАДО БОРОТЬСЯ САМЫМ РЕШИТЕЛЬНЫМ ОБРАЗОМ. ВОЗМОЖНО, ЧТО АНГЛИЧАНЕ САМИ БУДУТ БОРОТЬСЯ ПРОТИВ НАСТУПАЮЩИХ БЕЛОГВАРДЕЙЦЕВ, НО МЫ НЕ ДОЛЖНЫ ВЫСТУПАТЬ КАК ИХ СОЮЗНИКИ И ПРОТИВ ИХ ДЕЙСТВИЙ НА НАШЕЙ ТЕРРИТОРИИ БУДЕМ ПРОТЕСТОВАТЬ.

ЧИЧЕРИН.

– Что скажешь, Мишель? – спросил Вальронд.

– Что скажет адмирал Кэмпен? – ответил Басалаго.

– Но ведь… Это же разглашение тайны государства!

– Где ты видишь в России государство? Ты просто глуп, Женечка, и скажи – когда поумнеешь?

Вальронд ответил ему:

– Скоро, Мишель. Скоро я, на радость тебе, стану совсем умным. Вроде новоявленного мурманского Спинозы или Сенеки!

Это было сказано со злостью. Но что мог поделать мичман Вальронд? Конечно же, секретная телеграмма Чичерина попала на стол адмиральского салона Кэмпена… А после ужина, когда в кают-компании «Глории» притушили огни, адмирал Кэмпен вдруг появился возле камина.

– Флаг-офицер! – позвал он, и Женька вскочил. – С сего дня, пожалуйста, не оставляйте вниманием Юрьева и все его подозрительное окружение в совдепе. Москва начинает вести натиск на нас, а этот малый понемножку ошалевает… Не буду более беспокоить вас, мичман. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, сэр!

Он остался один возле камина, и рука его, протянутая к бокалу с пивом, слегка дрожала. Мичман и сам заметил эту дрожь.

«Да, я не ошибся, – началось…»

***

Как хороши мурманские вёсны, – только человек, поживший возле семидесятой параллели, может оценить это расплывчатое сияние неба, этот перламутр воды и теплое присутствие Гольфстрима. Скоро, уже скоро брызнет поверху аспидных скал черемуха, упруго провиснут над водою сочные ветви сирени… Закружится голова от наплыва счастья. А ночь-то, ночь какая впереди – белым-бела, светлым-светла…

Никто и не заметил, как облетела черемуха, как обсыпалась сирень, – надвинулся июнь, почти душный для Заполярья. Вальронд умудрился загореть и под скудным северным солнцем. Его болтало все это время по рейду, между кораблями эскадры, и по улицам, между совдепом и союзными консульствами.

Из таинственной отлучки скоро вернулся Уилки с хорошим синяком под глазом; рассказал о восстании чешского корпуса в Сибири и Поволжье, задумался.

– Не рано ли? Теперь предстоит расшифровка всех наших предположений. Кстати, что слышно с Печоры?

– Славяне тихонько сидят в Усть-Цильме, а борода князя Вяземского внушает им достойное уважение.

– Вполне, – согласился Уилки; несмотря на синяк, он был в отличном настроении, поиздевался над Юрьевым и Басалаго, из чего Вальронд сделал вывод для себя: эта лавочка скоро прикроется.

Потом, потягивая виски, Уилки сообщил доверительно:

– Никак не могу разгадать, куда делся американский крейсер «Олимпия», который должен быть в наших краях. Эти разгильдяи янки болтаются по морям безо всякого плана.

– На тебя это не похоже, – ответил Вальронд, – ты славишься на Мурмане как раз тем, что все и всегда знаешь.

– Не всё, – скромно сознался Уилки. – Я вот, например, не знаю, где находится американский крейсер «Бруклин», недавно вышедший из Гонконга. А он необходим во Владивостоке!

– Это так важно? – спрашивая, Вальронд казался рассеянным.

– Да. На рейде во Владивостоке уже отзимовали японские крейсера «Ивами» и «Асахи», там стоит наш броненосец «Суффолк», одна китайская канонерка и… Куда-то провалился этот растяпа-американец. А мы должны привлечь к работе в этих краях и наших заокеанских друзей.

Вальронд задумчиво перевел взгляд на окно:

– Пари! Для начала – на десять шиллингов. За «Бруклин» я не ручаюсь, но могу сказать, где сейчас находится «Олимпия».

– Давай, – согласился Уилки с удивлением.

– Американский крейсер «Олимпия» у третьего пирса.

– Откуда тебе, Юджин, это стало известно?

– Я посмотрел в окно. Посмотри и ты, Уилки… Видишь, они уже высаживают матросов. С тебя десять шиллингов!

Действительно, с моря незаметно подошел крейсер «Олимпия». Броско горел на фоне скал штандарт САСШ – кусок синего неба, на котором рассыпаны золотые звезды штатов.

– Я проиграл, – сказал Уилки, берясь за телефон. – Но я сейчас отыграюсь… Лейтенант Мартин? Здорово, приятель. Как военно-морской атташе, сознайся по дружбе: где ваш крейсер «Олимпия»?.. Не знает, – шепнул Уилки Вальронду. – Я же говорил, что они болтаются по морям без плана… Хочешь пари, Мартин? – сказал он американцу. – Ну, для начала полсотни долларов, и так и быть: я тебе скажу, куда пропал забулдыга-крейсер.

Так Уилки рассчитался за проигрыш с Вальрондом.

– В дураках все равно остался американец, – сказал при этом дружески. – Янки люди богатые, их надо грабить без жалости. До чего же бестолковый народ: то их не дождешься, то появятся, когда их не ждешь. Этим горлопанам еще учиться и учиться… у нас! Ты Юрьева сегодня увидишь?

– Я его вижу каждый день, и он мне осточертел…

Все последние дни мичман провел в тесном общении с Юрьевым, от которого Москва потребовала, чтобы он властью совдепа запретил пребывание союзных кораблей в русских заполярных водах. Вальронду было даже интересно наблюдать, как Москва начинает поджаривать Юрьева: этот проходимец теперь шипел и брызгался, как плевок на раскаленной сковороде.

И – надо же так! – как раз в это время высший военный совет в Версале решил создать на Мурмане главную базу для проникновения в Россию с севера. Причем командующим всеми союзными войсками на севере (генерал Звегинцев, вам больше делать нечего!) был назначен опытный солдат и дипломат – генерал Фредерик Пуль. Ходили слухи, что Пуль уже в пути на Мурман.

***

Юрьев страдал головной болью. Делал себе малайский массаж, растирая пальцами виски и темя под белобрысыми волосенками. Брамсон стоял над ним как воплощение духа зла и таскал из портфеля бумаги – все важные. Сказал:

– Архангельск тоже протестует… Не чуется ли вам влияние Москвы на Целедфлот?

– Ну да. Там есть большевики. Чего они требуют еще?

– Архангельск настаивает, чтобы Мурманск – в вашем лице! – издевался Брамсон, – поделился с Целедфлотом углем и продовольствием, завезенным сюда добрыми союзниками.

– Конечно, – отозвался Юрьев, – я их знаю: они сами не сожрут, а отправят в Петроград… ради пролетарской солидарности; Павлин Виноградов для того и сидит в Архангельске, чтобы собирать куски там, где они валяются. А чем, – спросил Юрьев, – я буду свою шантрапу кормить? Кстати, адмирал Кэмпен еще не дал «добро» на разгрузку транспортов с продовольствием. Вон стоят на рейде. Видит око, да зуб неймет…

Вошел Шверченко, похвастал:

– Сейчас перчатки купил. У одного янки! Посмотри, Алешка, какая шкура… Говорят – лосевые. Такие бывают?

– Иди ты к черту! – заорал Юрьев, вспылив. – Дурак ты, что ли? Нам только и дела, что до твоих перчаток… Борис Михайлович, – сказал Брамсону, – это не вам, извините… А вы, мичман, – повернулся к Вальронду, – прошу, останьтесь.

Они остались вдвоем. Юрьева мутило.

– Вляпался я в эту политику… Теперь бы кишки отрыгнуть! Прополоскать их в тазу с тепленькой водичкой. Да с мыльцем! И потом заглотать обратно…

– Как жаль, Юрьев, что вы не птица ибис!

– Это еще что такое?

– Птица ибис имела столь длинную шею и такой формы клюв, что сама себе ставила клизмочку. Вам бы это тоже подошло.

Юрьев не понял, что Вальронд над ним издевается.

– А вы знаете, мичман, – сказал он вдруг с опаскою, – Басалаго-то хитрый малый: он втихую выторговал для себя охрану у англичан. Звегинцеву они тоже дали.

– Что ж, просите и вы. Дадут.

– Придется. Мне уже подкидывают анонимки. Ветлинского-то, – поежился Юрьев, – убрали чистенько. Из-за угла избушки…

– А кто убрал? – спросил Вальронд.

– Заугольники, – ответил Юрьев непонятным намеком.

…Был теплый июньский день (слишком теплый для Мурмана), когда на британском крейсере с войсками прибыл в Кольский залив генерал-майор Фредерик Пуль. В тот же день новый командующий провел совещание в узком кругу приближенных лиц о срочном формировании на Мурмане Славяно-Британского легиона.

Конечно же, он пожелал встретиться и с Юрьевым, как с председателем краевого совдепа. Генерал Пуль – бродяга, солдат, колонизатор, атташе, шпион, стрелок и драчун – с пренебрежением отнесся к Юрьеву, сверкавшему вытертыми сзади штанами.

Первое замечание Пуля:

– Что вы ответили Москве в связи с нотой Ленина?

– Я ответил, – покорно подхватил вопрос Юрьев, – что симпатии краевого населения несомненно на стороне союзников, с которыми оно привыкло с 1914 года вести дружеские отношения. И я заверил Центр, что военная сила, неоспоримо, на вашей стороне.

– Сэр! – добавил за него Пуль.

– Да, сэр, – обалдело согласился Юрьев, теряя остатки своего бахвальства и гонора.

– И впредь, – настоял Пуль, – когда разговариваете со мною, прошу вас добавлять: сэр! Мне так хочется. Москве же вы… напутали: позиция краевого населения, насколько мне известно из верных источников, враждебна не только к нам, но и к вам тоже, товарищ Юрьев…

Слово «товарищ» Пуль произнес отчетливо по-русски. Еще в чине полковника он служил атташе при русской армии, и язык Пушкина и Толстого был ему относительно знаком. Надо признать: англичане умели подбирать людей, которые бесстрашно входили в русские условия, как рыба в воду.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Пуль уже извещен о большевистской позиции Совжелдора, о протестующей тени башен крейсера «Аскольд», о том, что отряд чекистов Комлева не ушел, он здесь, он не уйдет…

– Отныне, – заключил генерал Пуль, – мы, союзные вам державы, в моем лице, берем власть на Мурмане в свои руки.

– А я? – удивился Юрьев. – А совдеп?

– Мы, – ответил на это Пуль, – будем укреплять ваш совдеп!

– Но чтобы укрепить влияние совдепа, – пояснил Юрьев, – необходимо обеспечить край продовольствием. Однако транспорта с продуктами еще не поставлены вами под разгрузку. Они стоят на рейде… давно стоят!

Пуль задержался возле иллюминатора. Транспорта с продовольствием – под охраною катеров – тягуче дымили за Ростой.

– Мы их поставим к причалам, – согласился Пуль, – но тогда, когда положение прояснится.

– А когда вы думаете, сэр, оно прояснится?

– Тогда, когда население края выразит нам свои симпатии.

Юрьев уныло опустил плечи. Кувалда его боксерского подбородка вдруг жалко отвисла. Он… думал. Соображал. Взвешивал.

– Вы меня оставляете одного? – спросил вдруг тихо. – Вы берете власть на Мурмане, отняв ее у меня, и… Тогда объясняйтесь с Москвой и Лениным сами.

– Сэр! – гаркнул на него Пуль.

– Да, сэр. Сами, сэр.

– Переговоры с Москвой, – отвечал Пуль, пристукивая каблуком, – будете вести вы, как и вели их раньше. Для нас же время торжественных слов кончилось. Нам теперь понятно, что такое большевизм… Мы уже в Кеми и в Кандалакше. Завтра мы будем в Архангельске – сразу, как только окажутся в безопасности члены дипломатических миссий, которые сейчас томятся в руках опытных вологодских инквизиторов… Постарайтесь, – намекнул Пуль, – вырвать у Совнаркома признание нашего пребывания в этих краях как… де-факто! Больше, – закончил разговор Пуль, – я вам ничего посоветовать не могу…

При этой беседе присутствовал и Вальронд, как офицер связи. Но мичман не проронил ни единого слова. Зато каждое слово постарался осмыслить и запомнить. Он понимал – это история, и он, мичман Вальронд, свидетель ее беспристрастный. Пуль уедет потом в Англию и, чего доброго, выпустит мемуары, такие же безапелляционные, как и сам автор; что же касается Юрьева, то ему вряд ли предстоит писать мемуары. А вот ему, Женьке Вальронду, надо сохранить правду о предательстве…

Вскоре на весь Мурман раздалась первая речь Пуля.

РЕЧЬ ГЕНЕРАЛА ПУЛЯ В СОБРАНИИ ЦЕНТРОМУРА:

– Я, главнокомандующий всеми союзными силами в России, говорю вам… Мы здесь нашли способный совдеп, который не только способен, но и желает работать. Но способности работы этого совдепа препятствуют – население и моряки. Мы не можем работать с совдепом, если он не может проводить в жизнь те заключения, к которым он пришел… А потому мы намерены помогать совдепу, чтобы он был в состоянии проводить свои резолюции.

Союзники пришли сюда для работы. Эта работа необходима России! Мы желаем делать дело. И если нам и тем, кто работает с нами рука об руку, будут чиниться препятствия, то мы сумеем их устранить.

До сегодняшнего дня матросы на Мурмане достигли своего первенства в делах тем, что они вооружены. Сейчас здесь находится власть сильнее матросов – это союзники! Союзники имеют силы. И, если это потребуется, мы готовы применить эти силы.

Мы сумеем заставить работать бездельников! И если матросы, особенно матросы с крейсера «Аскольд», будут продолжать мешать вашей созидательной работе, то скоро им придется убедиться, что сила уже не на их стороне – на нашей…

После этой речи многие задумались. Даже Ляуданский почесывался за столом президиума. Но зато бешено аплодировали Пулю контрагент Каратыгин и «комиссар» Тим Харченко (тоже сэр).

Женька Вальронд навестил лейтенанта Басалаго.

– Мишель! – заявил мичман решительно, берясь за аксельбант флаг-офицера. – Эту удавку я, пожалуй, сниму. Мне уже надоело бегать с чайной ложечкой и перетаскивать дерьмо словесных упражнений из русской бочки в английскую, а из французской тащить его в американскую.

– Погоди. Мы тебе подыщем что-либо… По специальности!

***

Три дня! И все три дня англичане кидали и кидали с бортов кораблей войска и технику. Наконец 23 июня подошел серый, будто обсыпанный золой, крейсер «Суатсхэмптон» и затопил мурманские причалы новыми боевыми десантами.

– Я придумал! – воскликнул Юрьев, глядя, как сбегает на берег ловкая морская пехота. – Я придумал: для того чтобы унять англичан, нам надо усилить привлечение американцев!

Он так и телеграфировал в Москву: «Считаю необходимым нейтрализовать неизбежную пока исключительность англичан привлечением американцев к большему участию в событиях».

С этого момента Вальронд говорил с Юрьевым на «ты».

– Никак не пойму – дурак ты или умный? Что ты за человек – тоже непонятно. Центр требует от тебя изгнания всех союзников, а ты, наоборот, еще и американцев призываешь сюда – числом поболее англичан. Но англичане перевеса такого не допустят и бросят еще десанты. Наконец, это может не понравиться французам, – народ такой: песенки веселые, на столе канканчики, а… пальца им в рот не клади! Откусят начисто и, заметь, никогда не выплюнут.

Юрьев затравленно огрызнулся:

– Должен же понять Совнарком, что мы, дабы сохранить инициативу, не способны уже опереться на реальную русскую силу. У нас нет своих сил, чтобы противостоять даже финнам…

– Финнам? Ты, Юрьев, сознательно преувеличиваешь финскую угрозу. Южнее с финнами уже расправился Спиридонов.

Это было так. Но французский крейсер, приняв на борт двести британских «томми», уже пошел через океан, минуя Горло, в Белое море – прямо на Кемь, против… финнов. Сейчас решалась судьба всего русского севера, и Владимир Ильич Ленин лично ответил Юрьеву такой телеграммой:

АНГЛИЙСКИЙ ДЕСАНТ НЕ МОЖЕТ РАССМАТРИВАТЬСЯ ИНАЧЕ, КАК ВРАЖДЕБНЫЙ ПРОТИВ РЕСПУБЛИКИ. ЕГО ПРЯМАЯ ЦЕЛЬ – ПРОЙТИ НА СОЕДИНЕНИЕ С ЧЕХОСЛОВАКАМИ И, В СЛУЧАЕ УДАЧИ, С ЯПОНЦАМИ, ЧТОБЫ НИЗВЕРГНУТЬ РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКУЮ ВЛАСТЬ… ВСЯКОЕ СОДЕЙСТВИЕ, ПРЯМОЕ ИЛИ КОСВЕННОЕ, ВТОРГАЮЩИМСЯ НАСИЛЬНИКАМ ДОЛЖНО РАССМАТРИВАТЬСЯ КАК ГОСУДАРСТВЕННАЯ ИЗМЕНА И КАРАТЬСЯ ПО ЗАКОНАМ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ. О ВСЕХ ПРИНЯТЫХ МЕРАХ, РАВНО КАК И ОБО ВСЕМ ХОДЕ СОБЫТИЙ, ТОЧНО И ПРАВИЛЬНО ДОНОСИТЬ.

Женька Вальронд подчеркнул ногтем слово «измена».

– Видишь? – спросил. – Ты об этом помни.

– Ну и что?

– Устоишь?

– Пока держусь, – ответил ему Юрьев.

…Он заметался, путаясь в проводах. То рвался на связь с Наркоминделом, то снова вызывал Процаренуса, прося у него защиты от Ленина, то требовал к аппарату Чичерина.

– Если наш Совет, – убеждал он Москву, – посмеет выступить против союзников, то жизнь всего Мурманского края потечет помимо советских организаций… Если мы не будем проявлять инициативы в совместных действиях с союзниками, то мы полетим к черту, как полетели уже во Владивостоке… Поняли? Так вот, дайте нам точные и такие, какие можно исполнять, указания!

Аппарат молчал. Москва не отвечала.

Вальронд сквозь зубы сказал:

– Сукин ты сын, Юрьев! Чего же ты добиваешься от Центра? Чтобы тебе благословили разрешение на оккупацию Мурмана?

Юрьев сгоряча выдал правду-матку:

– Если угодно знать, то оккупация уже есть. Мы давно оккупированы, – пожалуйста!

– Тогда именно так и доложи. Так, как просил тебя Ленин: «точно и правильно». А не морочь голову людям в Москве, благо им из Кремля наших дел не видно… Нет такого дальномера еще!

Вбежал совдеповский дежурный матрос.

– В аппаратную! – крикнул он. – Опять… Москва!

Ленин дал Юрьеву окончательный ответ:

ЕСЛИ ВАМ ДО СИХ ПОР НЕУГОДНО ПОНЯТЬ СОВЕТСКУЮ ПОЛИТИКУ, РАВНО ВРАЖДЕБНУЮ И АНГЛИЧАНАМ И НЕМЦАМ, ТО ПЕНЯЙТЕ НА СЕБЯ… С АНГЛИЧАНАМИ МЫ БУДЕМ ВОЕВАТЬ, ЕСЛИ ОНИ БУДУТ ПРОДОЛЖАТЬ СВОЮ ПОЛИТИКУ ГРАБЕЖА.

Юрьев смахнул пот, посмотрел на Вальронда:

– Это значит… война?

– А чего ты еще ждал? – ответил ему Вальронд и вышел.

…Больше он Юрьева никогда не увидит.

***

Дело было в «тридцатке». В узком и длинном коридоре, где плинтусы прожраны крысами, где стенки забрызганы людской кровью, Хасмадуллин поставил Сыромятева к косяку двери.

– Стоишь, полковник?

– Стою, пес худой… Стою, и тебе меня не свалить!

К ним приблизился Эллен, благоухая духами.

– Оставь его, – вступился он за Сыромятева. – А вы, подпрапорщик, можете пройти ко мне и сесть.

– Я тебе не подпрапорщик! Я был, есть и буду полковником. Я это звание заслужил не в палаческих застенках, а с оружием в руках… Честью! Кровью! Усердием к службе!

– Вытрите… это, – сказал Эллен, брезгливо морщась.

С разбитого лица полковника струилась кровь. Страшный рубец от плетки пересекал его выпуклый лоб. Сыромятев взялся за графин с водой.

– Я вам предложу портвейну, подпрапорщик, – сказал Эллен, наклоняя бутылку. – Портвейн не мой, а казенный. Чтобы офицеры всегда могли выпить за короля Британии, когда они о нем вспомнят. И вот посеребренный молоток, дабы вызвать подобающую тишину при произнесении тоста. Одним ударом этого молотка можно сделать так, что вокруг станет тихо. И никто никогда не узнает, что хотел сказать перед смертью бывший полковник Сыромятев. Ну, а теперь давайте выпьем с вами казенного портвейну и, убрав молоток, поговорим о наших королевских делах…

– Декадент! – сказал Сыромятев. – Дерьмо собачье!

Эллен, не обращая внимания на ругань, что-то писал.

– Что ты там пишешь? – спросил полковник.

– Заполняю анкеточку для опроса.

Сыромятев выхватил протокол из-под локтя Эллена и порвал его в мелкие клочья:

– Не мудри! Что тебе от меня надо?

– Мне надо, Сыромятев, знать в точности, как ты очутился у большевиков? Тебя заставили?

– Конечно, в моем положении… – И, вытерев лицо, Сыромятев поглядел на красную от крови руку. – Конечно, – продолжил он, – мне было бы лучше сказать, что меня принудили силой. Но это не так!

– Не так? – обрадованно спросил Эллен, качаясь на стуле.

– Не так, – бросил ему в лицо Сыромятев. – Я пришел к большевикам. Честно! Верой и правдой…

– Ты сказал все?

– Все.

– Тогда вопрос: к нам вернулся ты тоже честно?

Сыромятев подумал и тихо ответил:

– Да, тоже честно. У меня… тупик!

Эллен выпрямил под собой стул и сел ровно, как палка.

– Так что же ты за дерьмо такое, полковник? И там честно, и здесь честно? Вот у французов есть зонтики – для дождя и для солнца. Но есть один – «en-tout-cas». Это зонтик универсальный, и годится для любой погоды. Скажи: и ты такой же, что годен при любой погоде?

– Не оскорбляй меня! – выкрикнул Сыромятев.

– Ах, простите, сударь. Я совсем забыл, что вы истинно русский офицер и всегда готовы драться на дуэли.

– Дурак ты, – сказал ему Сыромятев. – Чего ломаешься? Если неугоден, так вели поставить к стенке. А не выкобенивайся, словно девка худая. Рад, что власть получил?

Эллен раскурил сигару и положил поверх стола бумагу.

– Приношу вам, полковник, – сказал деловито, – глубокие извинения за то, что мой идиот Хасмадуллин не отнесся к вашему званию с должной респектабельностью. Подпишите вот эту бумагу, и даю вам слово: вы останетесь полковником русской армии. В случае же, если я вернусь через пять минут и бумага не будет подписана, вы… Одно могу сказать: время сопливого гуманизма на Мурмане кончилось. Впрочем, не буду мешать. Подумайте!

Оставшись один, Сыромятев притянул к себе лист.

«Славяно-Британский легион!

Славяно-Британский Союзный легион формируется Великобританией и ее союзниками с целью помочь России прекратить политику посягательства и аннексий, преследуемых Германией и ее союзниками. Офицеры, унтер-офицеры и рядовые, которые поступают в этот легион, должны воздержаться от всякой партийной политики и служить, подчиняясь всем правилам и положениям, установленным для Британской армии.

Я, нижеподписавшийся, сим обязуюсь служить в названном легионе и подчиняться упомянутым правилам до объявления всеобщего мира воюющими в настоящее время державами.

(место для подписи)».

Эллен вернулся в кабинет, глянул на подпись Сыромятева.

– Ну, вот и отлично, полковник! Полковник старой и доброй русской армии!.. Впрочем, если угодно, я позову сюда Хасмадуллина, и вы ото всей души набьете ему морду по всем правилам!

– Бей сам, – ответил Сыромятев, и на выходе из «бокса» палач Хасмадуллин помог ему натянуть шинель.