Читать книгу Океанский патруль. Книга первая. Аскольдовцы. Том 2 - Валентин Пикуль - Страница 6

Кайса напрасно бравировала своим титулом – для семьи она уже давно была отрезанным ломтем. Имя ее в доме Суттиненов если и произносилось когда-либо, то только шепотом, чтобы – не дай бог! – не услышал его «лесной барон». Причиной такой отцовской ненависти служило неудачное замужество женщины. Причем виноват в этом замужестве был сам барон.

Еще перед «зимней кампанией» он познакомился с одним шведом – владельцем нескольких живописных водопадов. Иностранные туристы валом валили смотреть эти высокие белогривые падуны, шум которых был слышен на пять миль в округе. Старый швед считался богатым человеком, и Суттинен решил сосватать с ним свою дочь.

Кайса с самого начала восстала против этого брака, но в своей отцовской власти барон был неумолим. Состоялось обручение двадцатилетней девушки с богатым владельцем водопадов, который был старше своей невесты почти в три раза. Тогда же к фамилии Кайсы и прибавилась эта приставка – по мужу – Хууванха.

Но вскоре выяснилось, что водопады не обогатили старого шведа, – барон, мечтавший соединить два капитала в один, просто побрезговал мешать свои миллионы с жалкими медяками, набранными у туристов. Закоренелый таваст, упрямство которых вошло в поговорку, Суттинен-отец не хотел признать своей ошибки и всю вину свалил на голову своей дочери. Когда же барон узнал, что Кайса бросила старого мужа, он лишил ее наследства, переписав завещание на одного лишь сына, тогда еще не лейтенанта, а вянрикки, Рикко Суттинена.

Кайса около года проработала в общественных банях столицы – за грошовую плату она часами парила и массировала мужчин. Разлад с семьей, глупое замужество, стыдная профессия «девушки из народа» – все это вместе взятое плюс тоска по хорошей жизни бросало Кайсу Суттинен-Хууванху из одной крайности в другую. Она рано научилась пить; массируя стариков, раздевалась перед ними за плату догола; сделалась развязной и злобной.

Скоро, повинуясь «голосу времени», она вступила в женскую национал-шовинистическую организацию «Лотта Свярд». Кайса стала носить белый форменный передник. Районная руководительница устроила ее работать на бумажную фабрику. В «зимнюю кампанию» на фронте ей быть не пришлось. Зато она помнит, как членов женской дружины посылали в прифронтовую зону, где пьяные солдаты растаскивали женщин по кустам, и это называлось «единством армии с народом…».

И сейчас, когда она снова встретилась с полковником Юсси Пеккала, ей вдруг стало перед ним мучительно стыдно чего-то, хотя он, казалось бы, и не знал еще о ней ничего дурного. Женщина медленно поднялась, перекинула через плечо свою серую шинелюгу, со вздохом взялась за чемодан.

– Вы куда? – остановил ее полковник.

– Пойду.

– Зачем?

– Пойду увеличивать число сделанных мною глупостей.

– Вы уже начали делать глупости здесь, – Юсси Пеккала резал хлеб, по-крестьянски бережливо прижимая к груди буханку. – Садитесь, – добавил он, – вам надо поесть…

Кайса смущенно присела на лавку.

– Вы меня, конечно, не ожидали? – спросила она.

– Признаться – нет… Что вы там натворили в Петсамо?

– Ничего, – ответила она, и лицо у нее вдруг сделалось кротким, как у послушной девочки. – Наверное, сказала что-нибудь такое, что немцы и без меня давно знали. Может быть, сказала немного лишнего. И меня просто вытолкали из Лапландии!

Пеккала вложил пуукко в ножны.

– Они это умеют, – сказал он. – Хорошо, что вы отделались так, а не иначе…

Вошел солдат, стуча прикладом заиндевелой с мороза винтовки.

– Херра эверстилуутнанти, – доложил он, – еще одного поймали. Он в деревне штаны менял на картошку… Прикажете ввести его сюда?

– Да, пусть войдет…

Кайса обернулась к дверям: вошел дезертир, рослый карел с могучим разворотом плеч, глаза его были густо усеяны болезненными ячменями. От страшной запущенной простуды дезертир не дышал, а сопел, тяжело и болезненно, в груди его даже что-то громко свистело.

– Выбей сопли! – крикнул Пеккала. – Паразитская морда!

Дезертир послушно повернулся к печке, высморкался в отдушник. Вытирая руку о полу шинели, сказал:

– Я не паразит. Я честно воевал три года!

Пеккала обратился к нему спокойным голосом:

– Ты знаешь, что тебя ждет?

– Знаю. Дайте хотя бы пожрать перед смертью!

– Садись. Покормлю…

Хозяйка внесла чугунок с картошкой, и Кайса поднялась ей навстречу:

– Позвольте мне…

Она поставила чугунок на стол. Пеккала кивнул на «лесного гвардейца»:

– И вот такие, – сказал он, – каждый день… Положите ему побольше. Пусть жрет. Дорога-то у него дальняя!

Дезертир истово перекрестился и отбросил в угол избы железную каску, громыхнувшую об пол. Потом расстегнул мундир, понюхал пар над миской с картофелем.

– Это мне? – спросил он почти весело. – Сейчас ничего не останется…

От солдата нехорошо пахло. Вши густо ползали по его одежде. Кровавые бинты, которыми были перевязаны фурункулы на шее, свалялись в грязный войлок, и весь вид дезертира вызывал тошнотное отвращение.

– Три года, – сказал солдат, громко втянув носом воздух, – целых три года… Плевать на все! Мне уже надоело!

– Нам всем надоело, – ответила Кайса и налила карелу стакан самогонки.

– А тут еще новый договор, – сказал дезертир и выпил. – Что они там, в Хельсинки, совсем обалдели? – Он вытер рот, не поморщился. – Пусть Рюти сам, – добавил солдат, – возьмет у меня винтовку!

– У Рюти, – серьезно ответил Пеккала, – плоскостопие.

– А немцы – дерьмо! – сказал дезертир и придвинул свой пустой стакан к полковнику.

– Весьма похоже, что они стали дерьмом.

– И ваш Рюти – тоже дерьмо! – осмелел перед смертью дезертир, и Пеккала снова подлил ему самогонки.

– А вы почему же мало едите? – спросил он Кайсу.

– Спасибо. Я очень устала.

– Надо есть…

Дезертир подсунул к ней свою миску.

– Еще, – приказал он.

Кайса положила ему еще картошки, облила ее сметаной.

– На здоровье, – сказала она.

– Покойники всегда здоровы, – ответил солдат, и Пеккала засмеялся:

– Ну и дубина же ты, парень!..

После еды дезертир присел на лавку, его разморило от избяного тепла и сытости. Откинув голову к стене, он задремал, всхлипывая как-то по-детски – обиженно и жалобно. Кайса в нерешительности составила грязные миски одна на другую, смахнула с клеенки крошки.

– Может, мне все-таки уйти? – спросила она.

Пеккала, надев очки, укладывал в брезентовый офицерский портфель какие-то бумаги.

– Не дурите, – почти грубо ответил он. – Куда вы можете уйти? Такой страшный мороз… Оставайтесь здесь, я вернусь вечером, и мы обо всем поговорим. Вы умеете печатать на машинке?

– Да.

– Ну и хорошо. Я думаю, что вам здесь будет неплохо. Останетесь работать в районной канцелярии.

Полковник стал одеваться. Опустив верха кепи, он надвинул его на уши. Хозяйка принесла свежего сена, и начальник района набил его в свои старенькие пьексы.

– Не замерзнете? – спросила Кайса.

– Нет. У меня в санях еще лежит шуба…

Пеккала растолкал заснувшего дезертира:

– Эй, парень! Уже пора…

Натянув под шинель куртку, подбитую беличьими хвостами, полковник вставил в пистолет свежую обойму, дослал в канал ствола патрон и сдвинул предохранитель. «Лесной гвардеец» медленно побледнел и вдруг заплакал – заплакал навзрыд, сотрясаясь плечами и закрыв лицо ладонями. На его серых от грязи руках Кайса заметила татуировку: «ВЕЛИКАЯ СУОМИ», и под надписью плавал черный лебедь Туонеллы…

– Иди, иди! – прикрикнул Пеккала. – Все вы плачете!

Пропустив впереди себя дезертира, он задержался перед женщиной:

– Вы, надеюсь, обождете меня?..

На улице стоял трескучий, лютый мороз. Дезертир уже сидел в санях, продолжая плакать. На снегу валялась его шапка, и конвоир, подняв ее, сказал:

– Надень!

– Плевать, – ответил дезертир.

– Надевай, коли говорят, – подошел Пеккала, садясь рядом с лопарем-возницей. – Надевай, дурак, а то уши потеряешь сразу!

Лошадь, взлягивая ногами рыхлый снег, пошла ходкой рысью. За поселком побежали мимо саней неласковые пейзажи – снежные холмы, синева далеких лесов, плоские кругляши замерзших озер. У кордона возница остановил лошадь и пальцем выковырял у нее из ноздрей сосульки.

– Беда прямо, – сказал лопарь, растирая себе щеки.

– Проедем Катилласелькя – там остановишься, – повелел ему полковник, и дезертир все понял.

– Значит… там? – спросил он, дернувшись.

Пеккала перехватил его за полу шинели, рука его залезла в карман беличьей куртки.

– Хилья, хилья! – угрожающе прошипел он. – Ты, смотри мне, не рыпайся тут, капуста вшивая!

Проехали Катилласелькя, за поворотом начинался дремучий лес, на опушке купались в снегу веселые рябчики. Еще раз остановил лопарь свою лошадь, полез ей в ноздри пальцем.

– Здесь? – спросил он.

– Иди вперед, – показал Пеккала дезертиру в сторону лесной чащобы.

Тот сошел с дороги и сразу же по пояс провалился в сугроб. Полковник тронулся за ним, выдергивая ноги из вязких и глубоких следов-воронок. Деревья уже сомкнулись за их спинами – мрачные дебри шумели на ветру тонкими верхушками елей.

– Ну, чего встал! – крикнул Пеккала. – Иди дальше…

Дезертир уже не плакал – он дико и люто матерился:

– Сволочи… гроб ваш… передавить всех!

Начальник района остановил его и выстрелил в снег.

– Хватит, – сказал он. – Слушай теперь меня. Ты пойдешь сейчас все время прямо и прямо… Понял?

– Зачем? – спросил солдат.

– Там ты увидишь вышку лесничества. От нее сверни влево и топай вдоль ручья, пока не наткнешься на времянку. Ты постучи в дверь три раза, и тебе там откроют…

– Кто откроет?

– Твои братья. Вшивая гвардия.

Пар от человеческого дыхания смерзался в воздухе, и над головами двух разговаривающих людей висло сверкающее облачко изморози. Пеккала подул себе на пальцы, достал пачку сигарет. Отсыпав несколько сигарет из пачки, он протянул их дезертиру:

– На дорогу… Зажигалка есть?

– Подарил конвоиру. Я ведь думал…

– Держи спички, – сказал Пеккала и сурово добавил: – Передай «лесным гвардейцам», чтобы они, сволочи, не мешали мне быть начальником района. Чтобы они, собаки, сидели там тихо и не ползали по деревням. Иначе – буду ловить и ставить к стенке! Понял?

Дезертир порылся в своих лохмотьях, вытянул наружу золотой медальон.

– Для бабы, херра эверстилуутнанти, – сказал он, просияв счастливой улыбкой. – Это русское золото… Очень прошу вас – возьмите!

Пеккала спрятал пистолет, обозлился:

– Ты – дурак! Тебе повезло: ты уже избавился от всего и останешься жить. А я, что бы ни случилось, я по-прежнему останусь делить судьбу своей армии! И таким, как я, останется одно – погибнуть! Забери это поганое золото…

Возница встретил полковника словами:

– В лесу там стреляли!

– Это я стрелял, – ответил Пеккала…

В сизой морозной дымке тянулась дорога к фронту – там ждали полковника важные дела.

* * *

– Белая! – крикнул солдат, и ракета с шипением взмыла в небо, а навстречу ей с другого конца деревни выплыла, разбрызгивая искры, еще одна белая ракета.

– Зеленая! – крикнул солдат, и две зеленые ракеты снова, прочертив две красивые дымящиеся дуги, описали в небе законченные эллипсы.

– Я не думал, что москали пойдут на переговоры, – сказал переводчик-шюцкоровец.

Юсси Пеккала скинул шубу и остался в одной шинели. Верха кепи он загнул, и его маленькие приплюснутые уши сразу запылали на морозе.

– Переводчика не нужно, – заявил полковник. – Я пойду один. Дайте мне белый флаг…

Помахивая белым флагом, он не спеша тронулся вдоль деревенской улицы. Было удивительно безлюдно, даже не слышался лай собак. Половина деревни была финской, другая половина – русской. Черная тряпка полоскалась над крышей дома старосты, – жители деревни перемерли все до одного от какой-то эпидемической болезни, занесенной войной в эти края, и теперь надо было что-то решать.

С другого конца деревни, навстречу финскому полковнику, шагал советский офицер. Еще издали они, два противника, стали прощупывать друг друга настороженными взглядами. Молодцеватая фигура русского остановилась в нескольких шагах от полковника.

– Капитан Советской Армии Афанасий Керженцев, – назвал он себя. – Уполномочен командованием фронта вести с противной стороной переговоры о временном перемирии для обезвреживания полосы совместных боевых действий!

Назвав в ответ себя, Пеккала слегка поклонился.

– Я надеюсь, – сказал он, – что гуманные соображения, заставившие наше командование обратиться к вашему с просьбой о перемирии, будут понятны русскому уполномоченному?

– У вас побелело ухо, – неожиданно ответил Керженцев. – Лучше всего – шерстяной перчаткой.

– Перчаток никогда не ношу. Попробую снегом.

– Возьмите тогда мою, – предложил советский офицер.

– Благодарю вас, – невольно рассмеялся Пеккала. – Если наши переговоры пойдут на таком же уровне понимания и доброжелательности, то заранее могу вас поздравить с успехом.

– Может быть, – предложил Керженцев, – вы пройдете в наше расположение? Мое командование гарантирует вам полную неприкосновенность личности.

– Да, – согласился Пеккала, – я хочу даже, чтобы эта гарантия была полной, ибо мне, при всем моем уважении к русской каше, не хотелось бы попадать вторично в плен к русским!..

Они тронулись на окраину деревни. Пеккала – слева, Керженцев – справа. Шагали в ногу. Гулко скрипел снег. Солнце кровавым пятном закатывалось за кромку леса.

– Я не думал, что финны умеют шутить, – неуверенно признался русский капитан. – Вы меня извините…

– Что ж, я, наверное, плохой финн: я говорю все, что думаю!..

Мирные переговоры в масштабах небольшой линии фронта прошли быстро и успешно. Пеккала внутренне уже давно подготовил себя к сопротивлению притязаниям русских. И был очень удивлен, когда русский парламентер предложил взять за основу мнение советского командования – отвести русские войска назад, предоставив финнам право самим решать судьбу заразной деревни.

– Мы, – сказал Керженцев, – согласны отойти за рубеж нашей старой оборонительной полосы. Вопросы территориальности нас в данный момент интересуют менее всего!

Пеккала был поражен, откуда у русских такая уверенность в себе? Ведь они запросто дарят финнам большой кусок фронтовой полосы, который стоил крови обеим сторонам!

«У этого русского простая, но славная рожа!» – подумал Пеккала и дал свое согласие.

– Я думаю, – сказал он, – мы на этом решении и остановимся. Хотя… Хотя, честно говоря, мы не рассчитывали на такой исход переговоров!

Когда договор был закреплен, они посмотрели на часы, – прошло всего семнадцать минут с того момента, как они встретились. Эта легкость, с какою был разрешен сложный вопрос, сразу сломала хребет враждебной напряженности в отношениях, и они оба улыбнулись друг другу.

– Знаете, – сказал капитан Керженцев, – а ведь мы не собираемся долго воевать с вами!

– А мы не собираемся настаивать на обратном.

– Обратное – это ваша гибель.

– Может быть, – кивнул Пеккала. – Экономическая.

– И – политическая, – вкрадчиво закончил русский.

Они обменялись сигаретами, и Пеккала, распахнув куртку, сказал:

– Позвольте мне быть тоже откровенным с вами до конца.

– Даже прошу, – ответил Керженцев.

– Вы, русские, – начал Пеккала, – вы же ведь наивные люди! Вы носитесь, как курица с яйцом, со своими идеями мировой революции…

– Не совсем так, – перебил его Керженцев.

– Простите… И вы очень обижаетесь на тех людей, которым ваш коммунизм не нравится. Вот – я! Я принадлежу к той категории людей, которых на вашей родине принято называть «кулаками». Да, у меня своя усадьба. Пусть и небольшая. Всего тридцать гектаров. Я нанимал до войны батраков. И мне такое положение нравится…

– Мы не вмешиваемся, – ответил Керженцев.

– Кажется, – продолжал Пеккала, – что наши послевоенные отношения должны строиться на уважении. Я не поеду к вам за батраками, а вы не лезьте к нам со своими колхозами. Вы лучше продайте нам апатиты. А мы продадим вам чудесную бумагу и целлюлозу…

Собираясь уходить, Пеккала осторожно спросил:

– Очень хочу спросить… Как ваш Пиетари?

– Говорят, что Ленинград сильно разрушен.

– Это – немцы… Мы, финны, не обстреливали Пиетари.

– Но зато вы, финны, замкнули кольцо блокады с севера, и вы так же ответственны за гибель населения. Как и немцы!

– Только не ставьте меня рядом с немцами, – вырвалось у Пеккала с какой-то надрывной болью.

Обратно он вернулся уже поздно ночью. Окно его комнаты еще светилось. Выбравшись из саней, полковник подошел ближе и заглянул внутрь. Кайса сидела за столом и в каком-то странном отупении смотрела перед собой.

«Что мне с ней делать? – подумал он. – Зачем она мне?..»

На столе его ждал ужин, прикрытый газетой. Сухие носки грелись на приступке печи, и, надевая их, Пеккала заметил свежую штопку.

– Вы, кажется, неплохая хозяйка, – заметил он.

– Навряд ли, – ответила женщина.

– О, и кофе! – обрадовался Пеккала, подвигаясь к столу. – Откуда эта роскошь?

– Я достала в Петсамо. У немцев. Это – бразильский. Он очень хороший…

Мужчина с доброй улыбкой посмотрел на нее, задумался.

– Так, так… Ну, что же мне сказать вам?

– Хорошее, – ответила Кайса. – Мне надоело плохое!

Пеккала отхлебнул кофе, поставил чашку.

– Я сейчас разговаривал с русскими офицерами, – сказал он. – И вот вам хорошее: судя по всему, война скоро должна закончиться!..

Кайса осталась ночевать у полковника.