Читать книгу Либерализм в России в начале ХХ века - Валентин Шелохаев - Страница 3

Одна из характерных, я бы сказал типичных, черт русского либерализма – его способность к интеграции представителей разных, казалось бы, не совместимых по мировоззренческим и доктринальным основаниям, течений и направлений общественной мысли: от приверженцев традиционных славянофильских идей (идеалистов) до сторонников современных западноевропейских философских, социологических, правовых и политических теорий (рационалистов). Такая мировоззренческая и доктринальная «всеядность» русского либерализма была, на мой взгляд, обусловлена незавершенностью процесса размежевания разных направлений русской общественной мысли. Подобная ситуация была характерна и для консервативного и для социалистического направлений общественной мысли.

В отечественной философской литературе уже не раз предпринимались попытки анализа теоретических основ русского либерализма26. Характерно, что эти мировоззренческие основы, как правило, рассматриваются исследователями через призму анализа взглядов наиболее ярких и типичных представителей либеральной среды. Как показывает историографический опыт, на данный момент исследователям так и не удалось воссоздать единую целостную мировоззренческую либеральную картину мира. По всей видимости, это не удастся сделать и в ближайшей перспективе, ибо в научном сообществе интерес к либерализму, вызванный событиями конца 1980-х – 1990-х гг., уже прошел свой пик.

Сложность проблемы, на мой взгляд, состоит в том, что русский либерализм, как в теории, так в идеологии и политике был эклектичным, вобравшим в себя разные, нередко диаметрально противоположные, западноевропейские и отечественные философские, социологические и правовые доктрины. По сути, русская либеральная мысль представляла собой некую открытую мировоззренческую систему, вбирающую в себя как новейшие теоретические изыскания в области гуманитарных наук, так и результаты практического опыта в странах с различным уровнем политического, экономического и социального развития. Эта ситуация была обусловлена тем, что в странах, где либерализм еще не стал ни практикой, ни образом жизни, он обречен на бытование на интеллектуальном уровне, который позволяет конструировать самые различные модели преобразования действительности. С этой точки зрения русский либерализм представлял собой некий «интеллектуальный клуб», где в рамках общей и весьма широкой либеральной мировоззренческой ценностной системы можно было разрабатывать и транслировать общественному вниманию разные теоретически мыслимые модели реформирования России. Именно на интеллектуальном уровне теоретики и идеологи русского либерализма пытались разработать такие рациональные модели переустройства страны, которые могли быть восприняты дисперсным общественным сознанием.

Подчеркивая наличие «инвариантного ядра» у русского либерализма, следует обратить внимание на несходное понимание различными его течениями и направлениями предпосылок и условий для достижения каждым из них конечной стратегической цели – завоевание гарантированных конституцией прав и свобод личности, что позволило бы раскрыть ее потенциальные творческие возможности во всех сферах жизнедеятельности.

Рассмотрение данной проблемы целесообразно начать с понимания ее представителями правого сегмента русского либерализма, ярким представителем которого был видный общественный и политический деятель Д. Н. Шипов. Учитывая, что его взгляды обстоятельно проанализированы в монографии С. В. Шелохаева27, сосредоточу внимание лишь на некоторых исходных положениях мировоззрения Шипова, которые были положены в основу будущей программы и тактики правого сегмента русского либерализма.

Миропонимание, мировоззрение и мироощущение Шипова базировались на христианских православных ценностных идеях. Он был убежден в том, что смысл жизни каждой личности и человечества в целом заключается «в постепенном, но неуклонном движении по направлению к идеалу христианского учения – установлению Царства Божия на земле»28. Шипов был уверен в том, что никакой действительный прогресс в судьбе отдельной личности и человечества в целом немыслим, «пока не произойдет необходимой перемены в основном строе образа мыслей большинства людей». При этом религиозно-нравственное «устроение личности» должно быть, по его мнению, синхронизировано с условиями развития общественной среды, ибо «только разумное согласование и параллельное осуществление этих двух начал и может обеспечить переустройство личной и общественной жизни, согласно требованиям высшей правды»29.

Идея эволюционного и гармоничного развития духовной и общественной жизни являлась для Шипова базовой. С одной стороны, она была важна для понимания внутренней логики российского исторического процесса. С другой стороны, она могла быть использована для конструирования идеального варианта общественно-политического переустройства России. Этот идеальный конструкт и должен был заменить «современный строй общества и государства», которые, по мнению Шипова, как раз и противоречили христианскому учению. Основная роль в осуществлении этой замены отводилась самому человеку, который должен был «всеми силами содействовать постепенному обновлению общественного строя в целях устранения из него господства насилия и установления условий, благоприятствующих доброжелательному единению людей»30.

Основную пружину развития социальной и государственной жизни Шипов усматривал в постепенной смене идей «низших» идеями «высшими». «Общественный прогресс, – писал он, – всегда выражается в освобождении от влияния идей, которые человечество переросло в своем духовном развитии, и в возрастающем сознании долга заботиться не столько о своем личном благополучии, сколько стремиться к обеспечению блага общего. Царство истины, добра и высшей правды – конечная цель мира, заключающая в себе смысл мирового прогресса и его разумное основание»31.

Из этой посылки логически следовало, что эволюция человеческого общества должна определяться не борьбой классовых и социально-политических сил, а прежде всего зарождением новых идей, которые будут последовательно усваиваться общественным сознанием. «Признавая внутреннее устроение личности главной основой улучшения и устроения всего социального строя, – писал Шипов, – нельзя в то же время не принять во внимание, что перевоспитание человеческой души совершается постепенно и что существенное воздействие этой основы на общественную жизнь возможно лишь тогда, когда сознание высоких идеалов, поставленных перед человечеством, сделается достоянием большинства людей»32.

Осуществлению высшей цели человеческого бытия, по мнению Шипова, должно всячески содействовать государство, основанное на двух исходных принципах – праве и власти. «Государственный строй и установленный в нем правопорядок, – отмечал он, – должны исходить из признания равенства всех людей и обеспечения каждой личности полной свободы в своем духовном развитии, и в своих действиях, не причиняющих ущерба, не производящих насилия в отношении к своим ближним в христианском значении этого слова»33. В своей практической деятельности государство, неизменно подчеркивал Шипов, должно руководствоваться принципом христианской этики и считать своей главной задачей «улучшение общественной жизни ради всех своих членов». Государство «должно вести народ к тому, чтобы он стремился к нравственному совершенствованию», создавать условия «для развития личной и общественной самодеятельности»34.

Шипов считал, что обе стороны – власть и народ – должны руководствоваться единым, лежащим на них нравственным долгом. Гражданские идеалы, по его мнению, должны быть всегда органически связаны с идеалами нравственными. Правовые нормы, устанавливаемые государством, не должны отставать от роста общественного сознания и всегда находиться «в соответствии с выясняющимися требованиями высшей правды и справедливости и содействовать тем дальнейшему воспитанию духа личности и общества»35.

Считая наследственную монархию наиболее исторически совершенной формой государственного устройства, Шипов был убежден в том, что монарх должен «для восстановления нравственного взаимодействия власти с обществом» привлечь к участию в управлении страной народное представительство. Ссылаясь на исторический опыт России (периоды, когда власть в критические моменты призывала к управлению народ – Земские соборы), Шипов считал, что такая необходимость назрела и в данный момент. Поэтому созыв Земского собора должен был, как и в прошлые времена, восстановить разрушенное единство между властью и народом, оказать стимулирующее влияние на развитие всех сторон государственной и общественной жизни.

Отмечая, что состояние образования и культуры в стране еще не позволяет в данный момент перейти к всеобщим выборам в Земский собор, Шипов считал, что его следует формировать из представителей земского и городского самоуправления, которые кровно связаны с жизнью основной массы населения, хорошо знают его нужды и чаяния. Взаимоотношения между монархом и Земским собором должны строиться на осознании той и другой стороной «моральной солидарности» и «нравственного долга». «Организация народного представительства и отношение между ним и государем, – подчеркивал Шипов, – должна быть создана не во имя разделения их прав, а во имя сознания необходимости разделения и наилучшего выполнения лежащих на них обязанностей пред государством, в целях постепенного осуществления в жизни идеалов добра и правды»36.

По мнению Шипова, только при этом условии «из государственной жизни может быть устранен элемент политической борьбы, и народное представительство сможет явиться выразителем соборной совести народа и сосредоточить все свое внимание на уяснении и удовлетворении материальных и, что еще важнее, духовных потребностей населения; только при этом условии государственная власть явится исполнительницей велений народной совести и будет почерпать необходимую ей силу в доверии и в поддержке населения»37.

Являясь убежденным противником любых насильственных методов разрешения политических и социальных конфликтов, Шипов настаивал на том, что «всякое государственное преобразование должно совершаться с осторожностью и постепенно, не вызывая обострения политических отношений в стране»38.

Мировоззренческая концепция Шипова, разделяемая сравнительно небольшой группой его единомышленников, была положена в основу программы правого сегмента русского либерализма и прочно вошла в историографию как программа меньшинства земских съездов.

В свою очередь, другие сегменты русского либерализма (по преимуществу представители «Союза земцев-конституционалистов» и «Союза освобождения») довольно критически воспринимали «идеалистические основы миропонимания» своих правых коллег, считали ставку на приоритет морально-этических норм во взаимоотношениях между властью и обществом не выдержавшей проверку временем, а следовательно, бесперспективной.

Основываясь на современных им правовых, социологических и политических учениях, историческом опыте передовых западноевропейских стран, представители «центра» и левого сегмента русского либерализма исходили из единства мирового исторического процесса39. Считая в принципе использование европейского опыта вполне приемлемым для России, представители центрального и левого сегментов русского либерализма акцентировали внимание на примате конституционных и правовых норм, позволяющих, с их точки зрения, лучше обеспечить и гарантировать права и свободы личности.

Имеющиеся идеологические расхождения между центральным и левым сегментами русского либерализма проявлялись в заимствовании различных форм европейского опыта (предпочтение английского, либо французского, либо германского вариантов), установлении приоритета различных форм государственного устройства, выборе различных путей и методов решения поставленных ими целей. При этом важно подчеркнуть, что в отличие от славянофила Шипова, делавшего ставку на моральные и этические принципы, на основе которых и должно осуществляться совершенствование личности, представители других сегментов русского либерализма не питали каких-либо иллюзий относительно как природной, «естественной» сущности человека, так и исторической сущности государства и власти. По их мнению, европейский опыт убедительно показал, что либерализм может стать эффективной преобразующей идейно-политической силой только в том случае, если окажется способным предложить обществу не «идеальную» (на все времена и исторические эпохи), а именно рациональную модель общественного переустройства, соответствующую конкретному уровню развития общественного сознания и общей культуры.

Опыт западноевропейских либералов давал их русским коллегам богатую интеллектуальную пищу для отбора более или менее приемлемых для них моделей общественного переустройства. Однако при всех возможных заимствованиях русские либералы, хотели они того или нет, все же вынуждены были ориентироваться на конкретные российские исторические условия. Поэтому либеральная модель общественного переустройства России вполне может быть охарактеризована как интегральная. В случае успешной реализации этой модели российский опыт, в свою очередь, мог быть востребован и в других странах.

На первый взгляд может показаться, что западноевропейский и отечественный опыт должен был убедить идеологов правого крыла русского либерализма в том, что самодержавие не желает трансформироваться в соответствии с духом времени, а бюрократия продолжает действовать в традиционном стиле. Однако правые либералы не спешили расставаться с прежними иллюзиями о возможности союза между властью и обществом. С завидным упорством они ожидали, что рано или поздно монарх и правящая элита в целом «прозреют» и наконец осознают необходимость конструктивного диалога с обществом.

Что касается земцев-конституционалистов, не говоря уже об освобожденцах, то они эти иллюзии разделяли в гораздо меньшей степени, хотя, прямо скажем, тоже не были от них совершенно свободны. Тем не менее они более решительно и целеустремленно выступали за реформирование политического режима в западноевропейской парадигме, видя в этом главную предпосылку и условие для решения комплекса экономических, социальных, национальных, конфессиональных и культурных проблем.

Осознавая несомненную аморфность, а также проистекающую из нее неэффективность практических действий, каждый из либеральных сегментов пытался, так или иначе, консолидироваться на собственной идейно-политической основе. А для этого требовалось произвести размежевание не только между сегментами, но и внутри каждого из них. В результате этого размежевания должна была быть осуществлена иная самоорганизация и самоопределение либеральных группировок на базе соответственной программы, долженствующей, в свою очередь, послужить основой для формирования партийных структур.

Однако процесс выработки программы оказался непростым делом, ибо обусловливался прежде всего мировоззренческими разночтениями между различными сегментами либерализма. Учитывая, что содержание программной «Записки» Шипова и ход ее обсуждения обстоятельно проанализированы в монографиях С. В. Шелохаева и К. А. Соловьева40, сосредоточу внимание лишь на некоторых ее исходных положениях. Руководствуясь в своей личной жизни и политической практике православным миропониманием, Шипов объяснял «ненормальность настоящего порядка государственного управления» отсутствием «необходимого в государственной жизни взаимного доверия между правительством и обществом» и выражал это положение в афористической форме: «правительство не доверяет общественным силам – общество не имеет уважения к правительству». Шипов считал, что это проистекает из того, что правительство «стремится к административной централизации во всех отраслях местного управления и к опеке над всеми сторонами общественной жизни». По его мнению, сохранение самодержавия «возможно лишь при живом и тесном общении самодержавного государя с народом». При отсутствии этого условия «самодержавие царской власти теряет свое идейное значение и заменяется самодержавием министров и бюрократии, с которым русское общество никогда примириться не может». Шипов считал, что бюрократический режим ведет к разобщению «царя с народом», создает «почву для проявления административного произвола и личного усмотрения». Такой порядок «лишает общество необходимой уверенности в строгой охране законных прав всех и каждого и подрывает уважение к правительству»41.

Выход из сложившейся ситуации Шипов видел в том, что обществу следует предоставить более широкие трансляционные возможности «доводить до сведения самодержавного Государя о своих нуждах и о действительном положении вещей на местах», а для этого общество должно получить права «свободы совести, мысли и слова». Шипов считал целесообразным привлечь в Государственный совет представителей общественных учреждений, допустив их, таким образом, до участия в обсуждении правительственных законопроектов в депутатских комиссиях. Причем эти проекты, до внесения в Государственный совет, подлежали опубликованию «для всеобщего сведения», а общественным учреждениям давалось право «представлять свои мнения или отзывы по тому или другому законопроекту». Возражая против бюрократической традиции приглашать «сведущих людей» по своему личному усмотрению, Шипов настаивал на избрании для этого общественных представителей, ибо только в этом случае они «могут являться представителями общественного мнения»42.

«Записка» Шипова прошла неоднократную «обкатку» среди членов кружка, в который входили кн. П. Н. и С. Н. Трубецкие, кн. Павел Д. Долгоруков, Н. А. Хомяков, М. А. Стахович, Ф. Д. Самарин, Р. А. Писарев, Н. В. Давыдов, В. О. Ключевский. В ходе обсуждений обнаружились принципиальные разногласия. Так, Самарин считал, что современное русское общество вообще не заслуживает доверия власти, ибо оно не имеет никакой позитивной программы. А если это так (сам Самарин в этом не сомневался), то он выступает решительно против привлечения общественных представителей к законодательной деятельности. По его мнению, если бы вдруг подобный опрометчивый шаг стал реальностью, то это имело бы для русского общества роковые последствия, ибо с логической неизбежностью привело бы к установлению в стране конституционного режима. Будучи категорическим противником подобной перспективы, Самарин вообще отказался от дальнейшего участия в совещаниях шиповского кружка.

По иным соображениям, но так же отрицательно отнесся к «Записке» кн. С. Н. Трубецкой, считавший шиповскую идею о восстановлении «идейного самодержавия» утопической. По его мнению, бюрократический режим должен быть заменен конституционным. Аналогичной точки зрения придерживались кн. Павел Д. Долгоруков и Р. А. Писарев. Учитывая разногласия, возникшие в кружке, Шипов отказался от идеи распространения «Записки» в земских кругах и ее отправки на имя царя. Осенью 1901 г. кружок прекратил свое существование.

Первый опыт выработки более или менее структурированного набора программных требований, как верно подметил К. А. Соловьев, был инициирован представителем правого сегмента либерализма, придерживающимся славянофильских идей. Тем не менее представители конституционного направления в русском либерализме присоединились к шиповской умеренной программе. «Конституционалистам, – пишет Соловьев, – постоянно приходилось адаптировать выражение своих идей к стереотипам мышления консервативного большинства дворянских и земских собраний»43. Характерно, что эта тенденция до определенного момента находила свое отражение как в кружке «Беседа», так и на страницах журнала «Освобождение».

Впервые в отечественной историографии плодотворную попытку систематизировать разрозненные программные положения, обсуждавшиеся в кружке «Беседа», предпринял К. А. Соловьев44. Так, согласно его наблюдениям и обобщениям, картина выработки программных положений представляется следующим образом. Основными акторами предстоящих преобразований «собеседники» считали представителей местного самоуправления, которые на протяжении многих пореформенных десятилетий аккумулировали опыт взаимодействия с широкими массами, хорошо знали их нужды, чаяния и настроения. Не случайно круг программных положений «собеседников» замыкался по преимуществу на требованиях реформирования местного самоуправления. Речь шла о создании единой системы местного самоуправления, которая должна была, во-первых, распространяться на всю страну; во-вторых, спускаться «вниз» (мелкая земская единица), получая массовую поддержку населения, приобщая его к опыту общественной самоорганизации; в-третьих, связать воедино его разные «этажи» (всесословную волость, уезд, губернию); в-четвертых, расширить права и функции органов самоуправления. Согласно этой схеме реформированное земское самоуправление, глубоко укоренившись в российскую почву, в перспективе могло бы стать реальной основой для преобразования политической системы как целого.

Разумеется, в кружке «Беседа» не было единства взглядов ни по вопросу структуры (одна часть «собеседников» отстаивала идею всесословной волости, а другая – выступала за создание учреждений «хозяйственного попечительства»), ни по вопросу их компетенции. Однако при всей существующей разноголосице «собеседники» осознавали назревшую необходимость общей государственной реформы, без реализации которой все их надежды на реформирование органов местного самоуправления представлялись утопическими.

Поэтому в большинстве случаев на заседаниях кружка «Беседы», как отметил К. А. Соловьев, так или иначе звучала тема реформирования политической системы. Причем славянофилы предпочитали говорить о необходимости привлечения к обсуждению законопроектов представителей местного самоуправления, а конституционалисты о необходимости создания законодательного народного представительства, правда, пока без расшифровки его прав и функций. Единственное, что не вызывало полемики, – признание необходимости распространения образования и культуры в широких массах. Это был тот максимум согласия, делает общий вывод К. А. Соловьев, на которые готовы были идти члены кружка «Беседа».

Иная картина наблюдалась в центральном и левом сегментах русского либерализма. По инициативе и финансовой поддержке земцев-конституционалистов за границей был создан печатный орган – журнал «Освобождение», на страницах которого в дискуссионном режиме обсуждались программные, тактические и организационные вопросы. Подобно социал-демократической газете «Искра» и эсеровской газете «Революционная Россия», журнал «Освобождение» стал идейно-теоретическим органом, на страницах которого шла интенсивная проработка основных программных, тактических и организационных принципов центрального и левого сегментов русского либерализма.

В монографии К. Ф. Шацилло и кандидатской диссертации В. Ю. Канищева45 подробно изложены предыстория и собственно история основания и функционирования журнала «Освобождение». В этих работах обстоятельно изучена и зарубежная историография проблемы. Это позволяет мне сосредоточиться на анализе самого процесса разработки либеральной программы. Ее принципиальные положения были сформулированы в статье «От русских конституционалистов», опубликованной в первом номере журнала. Отправной тезис статьи гласил: «…русская общественная жизнь не укладывается более в старые рамки; нужны новые формы, чтобы вместить новое содержание жизни». Причем определение «новых форм» и «нового содержания жизни» в данный исторический момент должно уже принадлежать не власти, а русскому обществу как целому. «Все общество, – подчеркивалось в статье, – требует от власти в один голос – серьезной политической реформы». Вокруг этого требования и должны были объединиться «те группы русского общества», которые не имеют возможности «найти исход своему возмущенному чувству – ни в классовой, ни в революционной борьбе». При этом авторы все же сочли нужным конкретизировать своего «адресата» – общественную группу, на которую они решили сделать свою ставку. Речь шла о группе представителей местного самоуправления, которые в силу своего положения в земской среде имели моральное право взять на себя обязанность «выступить активной представительницей бессословного общественного мнения».

Предложенная группой земцев-конституционалистов программа сводилась к двум базовым положениям. Во-первых, речь шла о законодательном закреплении прав человека и гражданина («хартия вольностей»), что подразумевало требования: личной свободы, гарантируемой независимым судом, равенства всех перед законом, свободы печати, собраний и союзов, а также право петиций. Выдвигая эти требования, авторы статьи подчеркивали, что они «во всех культурных государствах давно уже легли в основу свободной общественной жизни как ее элементарнейшие и необходимые предварительные условия».

Во-вторых, в программе выдвигалось требование созыва бессословного народного представительства «в постоянно действующем и ежегодно созываемом верховном учреждении с правами высшего контроля, законодательства и утверждения бюджета». Не желая детализировать данное требование (характер и структура народного представительства, его функции, механизмы взаимоотношения со структурами исполнительной власти), что могло обострить дискуссию в либеральной среде, авторы программной статьи считали реализацию этого требования проблемой «второго шага». Без решения центрального вопроса «первого шага» – обсуждения проекта конституции – авторы программы считали нецелесообразным детализировать ни «второй шаг», ни тем более «третий шаг», под которым подразумевалось определение круга конкретных законодательных задач, выносимых на суд «будущего органа русского народного представительства».

Характерно, что авторы статьи ограничились общим заявлением, что будущему законодательному органу предстоит решать экономические, финансовые, культурно-просветительные, административные проблемы, подготовить рабочее законодательство и аграрный вопрос, заняться децентрализацией и переустройством местного самоуправления. Однако главным и определяющим, по мнению авторов статьи, должно было стать создание условий и предпосылок для реализации политических преобразований.

Разумеется, авторы не могли уйти от вопроса о механизмах реализации политической реформы. По их мнению, «принципиальные основы политической реформы» должны быть «признаны и учреждены актом высочайшей воли», что уже само по себе могло свидетельствовать «о серьезности намерений верховной власти, о признании ею важности исторического момента и трудности ее собственного положения». Но и в этом случае проведение политической реформы нельзя будет доверять правительственной бюрократии. Предпочтительней всю работу по подготовке реформы отдать «в руки представительных учреждений общественного самоуправления», образующих собой «нижний этаж будущего конституционного здания» и сохраняющих за собой «предания политических стремлений», не противоречащих стремлениям русской интеллигенции. «Во всяком случае, – подчеркивали авторы статьи, – такой путь вернее и лучше, чем тот “скачок в неизвестное”, который представляла бы всякая попытка выборов ad hoc, под неизбежным в таких случаях правительственным давлением и при трудно определяемом настроении непривычных к политической жизни общественных слоев». Однако они прекрасно понимали, что ограничить состав «будущего учредительного органа» (термин «Учредительное собрание» авторы статьи предпочли не упоминать) одними представителями органов местного самоуправления было бы принципиальной ошибкой, ибо он не имел бы достаточного авторитета «в тех самых сферах, удовлетворить которые имелось бы в виду самым фактом устройства такого органа». Поэтому они предлагали «пополнить состав учредительного органа теми элементами, которые недостаточно представлены в современном самоуправлении». Речь шла о предоставлении права органам местного самоуправления избирать депутатов из лиц, принадлежащих «не только к среде земских и городских гласных и избирателей», но и «ко всему русскому обществу»; было бы полезно «допустить право представительства и для русских университетов».

Задача «учредительного органа», работа которого предполагалась как кратковременная, должна была свестись к выработке «хартии вольностей», избирательного закона и конституционных гарантий. На этом роль «учредительного органа» должна быть завершена, и он заменяется законодательным представительством, избранном на основе нового избирательного закона, в основу которого будет положен принцип всеобщего избирательного права46.

Как видим, в программе земцев-конституционалистов была масса недоговоренностей и неопределенностей, но это было неизбежно, ибо журнал «Освобождение» на данном этапе поставил перед собой заведомо невыполнимую задачу – объединить не только все сегменты либеральных направлений и течений, но и все элементы освободительного демократического движения как целого. Не случайно представители правого сегмента либерализма критически восприняли статью «От русских земских конституционалистов». Они считали нецелесообразным ограничивать самодержавие введением законодательного народного представительства, подчеркивали неприемлемость введения всеобщего избирательного права. С другой стороны, статья не удовлетворяла широкие круги демократически ориентированной интеллигенции, отстаивающей лозунг созыва Учредительного собрания, избранного на основе всеобщего избирательного права, и требования однопалатного народного законодательного представительства, радикальных социальных и экономических реформ. Полемика, развернувшаяся на страницах журнала «Освобождение», свидетельствовала о дальнейшем обострении разногласий в либеральной среде по программным вопросам.

В феврале 1903 г. в «Освобождении» появилась «сдвоенная» статья «К очередным вопросам» (первая ее часть была написана П. Н. Милюковым, вторая П. Б. Струве). По мнению Милюкова, чтобы добиться «однородности организуемых элементов», следует размежеваться со сторонниками «идеального самодержавия» типа Д. Н. Шипова, М. А. Стаховича и Н. А. Хомякова, решительно отказаться от лозунга созыва Земского собора. Основной вывод Милюкова сводился к тому, что подлинным конституционалистам следует объединиться на основе четкой и определенной программы.

Согласившись с милюковскими предложениями, Струве считал назревшим «расшифровать» общие принципы программы, изложенные в статье «От русских конституционалистов». «Программа, – писал Струве, – не только представляет формулировку цели движения. Она является орудием духовного объединения сил, отдающих себя на служение этой цели, поэтому программа есть не только цель, но и средство». Для партии политического освобождения России «нервом» ее программы должна стать замена самодержавного строя конституционным. Этой «верховной» цели следует подчинить и все содержание программы. В нее, по мнению Струве, должно быть безоговорочно включено требование всеобщего избирательного права, а также специальные разделы по рабочему и аграрному вопросам, «умолчание о которых оттолкнет те элементы, без привлечения которых партия будет влачить жалкое существование». Причем, подчеркивал Струве, «программное решение этих вопросов не может быть отсрочиваемо до момента самого политического преобразования»47.

Статья «К очередным вопросам» сыграла роль лакмусовой бумажки, четко определив границы пространства будущей либеральной партии, а также те элементы, которые должны были составить ее «ядро»; одновременно она стимулировала дальнейшую разработку программы. Было признано, что в условиях нарастания системного кризиса в России программа уже не может ограничиться одними политическими требованиями, она должна быть дополнена и социальными разделами. По сути, теоретики и политики освобожденческого толка осознали необходимость выработки синтетической программы, которая бы аккумулировала все «три шага», о которых говорилось в статье «От русских конституционалистов», а это поднимало русский либерализм на качественно новую ступень эволюции.

Дальнейшая разработка различных вариантов либеральных программ осуществлялась на страницах журнала «Освобождение» силами «Союза земцев-конституционалистов» и «Союза освобождения». Не вдаваясь в подробности анализа разработки и обсуждения многочисленных вариантов либеральных программ, выделю наиболее значимые их варианты, которые впоследствии составили «ядро» программ будущих либеральных политических партий. Отмечу также, что инициативу в разработке программы по-прежнему удерживали в своих руках освобожденцы.

Группой интеллектуалов в составе Н. Ф. Анненского, И. В. и В. М. Гессен, Ф. Ф. Кокошкина, П. И. Новгородцева, С. А. Котляревского, И. И. Петрункевича и Г. И. Шрейдера был разработан подробный проект Основного закона, который должен был принять «учредительный орган» в качестве российской конституции. Фактически группа выполняла одну из важных задач «первого шага» политического преобразования России.

В предисловии к проекту Основного закона, опубликованного в октябре 1904 г., его авторы указывали, что он «основан на вековом опыте Западной Европы и приспособлен к нуждам России в настоящий момент»48. Уже этим заявлением авторы проекта подчеркивали отличие своей исходной позиции от взглядов сторонников «идеального самодержавия», предпочитавших ориентироваться на традиционный российский опыт.

Согласно проекту, «Верховная власть Российской империи осуществляется императором при участии Государственной думы, состоящей из двух палат: палаты народных представителей и земской палаты, наделенных равными правами»49. Император сохраняет за собой колоссальный объем прав: наложить veto на любой законопроект, издавать в пределах существующего закона указы, сохранять за собой руководство вооруженными силами, назначать и смещать министров и чиновников любых рангов, объявлять войну и заключать мирные и торговые договоры с другими государствами, созывать и распускать Думу. В то же время очерченным кругом прерогатив монарха авторы проекта ограничивали его самодержавную власть, которая, по их мнению, являлась пережитком предшествующей крепостнической эпохи.

В двухпалатной системе народного представительства авторы проекта усматривали «одну из главных гарантий действительного усвоения начал политической свободы». В качестве обоснования необходимости второй палаты авторы приводили следующие аргументы: во-первых, подобно американскому сенату, она должна представлять интересы различных частей империи, защищать их от централистских устремлений правительства; во-вторых, она должна исправлять поспешные решения первой палаты, принятые ей «под влиянием политических страстей»; в-третьих, передача власти одной палате может привести к режиму «якобинской централизации» и будет мешать «развитию демократизма и свободы»50.

Согласно проекту верхняя палата формировалась из представителей земского и городского самоуправления, которые избирались на основе всеобщего избирательного права, но путем двухстепенного голосования. Единственным ограничением при этом был ценз оседлости (лицо, которому предоставлялось право голоса, должно было прожить в данном уезде или городе в течение одного года).

Нижняя палата избиралась на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права с тайным голосованием. По мнению авторов проекта, «основывать конституционный строй на принципе неравенства, с устранением огромной массы населения от участия в выборах, это значит, с самого начала сделать его шатким и непрочным, открыть новую эру борьбы за равенство и справедливость»51. Участвовать в выборах и быть избранными могли граждане мужского пола, достигшие совершеннолетия (21 год), кроме лиц: а) состоящих на действительной военной службе; б) чинов уездной и городской полиции; в) состоящих под опекой; г) лишенных или ограниченных в правах по суду или находящихся под судом и следствием.

Исполнительная власть сосредоточивалась в руках Совета министров, причем министры могли назначаться императором как из членов Государственной думы, так и из числа прочих граждан52. Министры несли ответственность перед Государственной думой за общий ход государственного управления. Авторы проекта подчеркивали, что «лишь при установлении такой ответственности возможно обуздание бюрократического произвола, который так легко заражает всякого человека, вкусившего власти»53. Ни один акт императора по управлению государством не мог иметь силы, если он не был скреплен подписью министра, который тем самым принимал на себя ответственность за него. За нарушение законов министры подлежали гражданской и уголовной ответственности на общих со всеми гражданами основаниях. Для наблюдения за исполнением Основных законов и для разрешения споров об их толковании создавался Верховный суд. Иными словами, согласно проекту, исполнительная власть, которая при неограниченном самодержавии сосредоточивалась в руках безответственной бюрократии, должна была перейти в руки ответственного министерства. Авторы проекта считали, что это создаст условия и предпосылки для мирного разрешения политических и социальных конфликтов.

В проекте Основного закона были провозглашены основные права граждан, аналогичные тем, о которых шла речь в программной статье «От русских конституционалистов». Специальный раздел проекта Основного закона был посвящен взаимоотношениям с Финляндией, которой предоставлялась автономия в решении вопросов внутренней жизни. Составители проекта выработали также отдельный избирательный закон (распределение избирательных округов, порядок и срок выборов, избирательные списки и т. д.).

Для практической реализации проекта его авторы предлагали созвать Учредительное собрание, избранное всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием. Оно и должно было выработать и принять окончательный текст конституции. Однако вопрос о том, «при каких условиях совершится порядок избрания в Учредительное собрание», в проекте остался открытым. «Все это, – указывали его авторы, – зависит от временного стечения обстоятельств и не поддается юридическим определениям»54.

Подобный финал проекта конституции свидетельствовал о том, что его авторы, не желая связывать себя в дальнейших действиях, допускали двоякую возможность созыва Учредительного собрания: либо его «сверху» созовет сам царь; либо оно, по примеру ряда стран Западной Европы, будет созвано «снизу» самими гражданами. Судя по программной статье «От русских конституционалистов», либералы предпочитали первый вариант созыва Учредительного собрания, хотя в принципе не исключали и иную возможность.

Проект конституции 1904 г. стал своеобразным проверочным маркером для дальнейшего размежевания в либеральной среде. Сторонники «идеального самодержавия» увидели в нем чуть ли не низвержение исторических традиций и мировоззренческих основ. Для них оказались неприемлемыми требования созыва Учредительного собрания, введения двухпалатного законодательного народного представительства, ответственного думского министерства, всеобщего, равного, прямого избирательного права с тайным голосованием. Критически отнеслась к созыву Учредительного собрания, формированию ответственного думского министерства, всеобщему избирательному праву по его полной формуле и определенная часть земцев-конституционалистов. Между тем представители левого сегмента либерализма, прежде всего демократическая интеллигенция, настаивали на еще большем ограничении прерогатив монарха, разделяя при этом английский принцип – «король царствует, но не управляет». Освобожденцы, имевшие в своих рядах значительную часть сторонников республиканского образа правления, настаивали на созыве Учредительного собрания «снизу», на однопалатной системе народного представительства и осуществлении требования всеобщего избирательного права по полной формуле.

Однако ни один сегмент русского либерализма в данный момент не представлял себе, на стороне каких общественно-политических сил окажется перевес сил в ходе борьбы за политическое освобождение страны. Тем не менее представление на обсуждение освобожденческого проекта конституции стало одним из факторов «раскачки» общественного сознания, что подогревало в широких кругах российской общественности интерес к политическим вопросам.

Одновременно в либеральной среде нарастал интерес к обсуждению социальных вопросов – рабочего и аграрного. К этому либералов подталкивал рост рабочего и крестьянского движения. Тема пробуждающегося от вековой спячки народа стала актуальной в либеральных салонах и кружках, она рассматривалась не только в «Союзе земцев-конституционалистов» и «Союзе освобождения», но даже в аристократическом кружке «Беседа». Остро вставал вопрос: кто из общественно-политических сил (консерваторы, либералы, социалисты) выиграет борьбу за народные массы, сумеет объединить их под свои знамена? От исхода этой борьбы в конечном счете зависела дальнейшая судьба страны.

Если о народе как политическом факторе в кружке «Беседа» вспомнили лишь осенью 1903 г., то на страницах журнала «Освобождение» эта тема появилась с момента его создания. Опираясь на опыт западноевропейских революций, идеологи нового либерализма настоятельно рекомендовали дополнить программу социальными разделами, ибо именно это вызовет к ней интерес со стороны широких демократических слоев, без привлечения которых либеральное движение будет бессильно достичь своей основной стратегической цели – политического освобождения страны.

Буквально с первых номеров журнал «Освобождение» стал публиковать специальные статьи и материалы, в которых, в той или иной форме (общетеоретической или практической), высказывались разные подходы к постановке рабочего и аграрно-крестьянского вопроса. В связи с этим пришлось несколько откорректировать положение статьи «От русских конституционалистов» о том, что решение социальных вопросов следует отложить до созыва законодательного народного представительства. Теперь обосновывалась необходимость немедленно приступить к разработке социальных разделов программы, тесно увязав их с ее политическим разделом. Так, в редакционной статье четвертого номера журнала Струве писал: «Рабочий вопрос и рабочее движение сыграли в 90-е гг. очень крупную роль в развитии нашего политического сознания. Рабочее движение открыло перед радикальной русской интеллигенцией новые горизонты, оплодотворило ее мысль новыми и ценными побуждениями, возродило утраченную веру в широкие политические и социальные задачи времени». Русский фабричный рабочий, подчеркивал Струве, «стал естественным и желательным союзником для нашей прогрессивной интеллигенции в ее великой борьбе за политическое освобождение России»55. Струве был вынужден признать, что социал-демократам удалось перехватить инициативу в постановке рабочего вопроса и разработать систему таких программных требований, которые не только не противоречат демократическому либерализму, но вполне могут быть включены в его собственную программу.

Практически одновременно с рабочим вопросом на страницах журнала шло обсуждение аграрно-крестьянского вопроса. Еще в 1902 г. в редакционной статье девятого номера журнала Струве в общей форме заговорил о необходимости увеличения крестьянского землевладения, в том числе и за счет принудительного отчуждения частновладельческих земель56. Однако только почти через год в № 33 журнала была опубликована специальная статья «К аграрному вопросу», автором которой являлся бывший легальный марксист С. Н. Булгаков. В статье был предложен комплекс конкретных мероприятий, которые должны были, по мнению автора, положить начало разрешению аграрного вопроса в России.

Во-первых, мероприятия «отрицательного характера» сводились к ликвидации Дворянского банка, отмене законов о дворянских кассах и дворянском сибирском землевладении, отмене ограничений по мобилизации дворянского землевладения. «Необходима отмена всех привилегий дворянства и дворянского землевладения, – писал Булгаков, – созданных в новейшее время. И здесь русское освобождение должно взять за образец дело Великой Французской революции, уничтожившей остатки феодализма»57. В числе мероприятий «позитивного характера» Булгаков предлагал демократизацию землевладения, содействие переходу земель в руки трудящихся масс (через Крестьянский банк, за счет фонда земель Дворянского банка, государственных, удельных, частновладельческих, отчужденных за вознаграждение по рыночной цене), создание демократического арендного права58.

Булгаков в единый узел «увязал» следующие принципиальные положения: во-первых, решить вопрос «о демократизации земельной собственности» и, следовательно, «более справедливом и экономически более рациональном распределении земли»; во-вторых, довершить освобождение крестьян, начатое в 1861 г., признать их полноправными гражданами, наделив не только гражданскими, но и политическими правами; в-третьих, реформировать местное самоуправление, создав мелкую земскую единицу. «Итак, – приходил к общему выводу Булгаков, – для русского освободительного движения является как бы аксиомой, что политический либерализм и социально-экономический демократизм, требования политической свободы и демократической социальной реформы не могут быть разъединяемы в его общей программе»59.

Аграрно-крестьянскому вопросу значительное внимание было уделено и в докладе кн. Петра Д. Долгорукова «Конституционная партия в предстоящий год». По его мнению, в аграрный раздел либеральной программы следовало включить следующие требования: 1) отчуждение части частновладельческих земель за выкуп; 2) организация переселений и расселений; 3) развитие мелкого сельскохозяйственного кредита; 4) расширение деятельности Крестьянского банка; 5) уничтожение паспортной системы; 6) перенесение части расходов, лежащих на крестьянстве, на другие сословия с организацией всесословного мелкого самоуправления; 7) уничтожение натуральной повинности и телесных наказаний60.

Все же обсуждение социальных разделов либеральной программы развивалось неторопливо, ибо и освобожденцы, и земцы-конституционалисты понимали, что постановка рабочего и особенно аграрного вопроса с логической неизбежностью приведет к дальнейшему размежеванию в либеральной среде. Это, по сути, и продемонстрировал в ноябре 1904 г. земский съезд. Внесенный Организационным бюро проект резолюции о необходимости изменения государственного строя вызвал среди его участников острую дискуссию. Согласившись с пунктами резолюции, содержащими критику условий, препятствующих установлению в России конституционного строя (разобщенность правительства и общества; административная централизация и опека над всеми сторонами жизни), а также с рядом сформулированных в ней требований (закрепление в законе прав и свобод личности; уравнение крестьян в гражданских и политических правах с лицами других сословий; ограждение сельского самоуправления от административной опеки), представители правого сегмента либерализма во главе с Д. Н. Шиповым самым решительным образом высказались против 10-го пункта резолюции, в котором и было сформулировано требование введения законодательного народного представительства.

В своем выступлении на съезде Шипов заявил, что в основу «реформы нашего государственного строя должен быть положен не правовой принцип, а принцип нравственный, идея этико-социальная». «Русскому народу, – продолжал он, – чуждо стремление к народовластию и в нем очень сильна привязанность к идее самодержавия, в которой он хочет видеть выражение соборной совести народа и к которой он питает доверие и любовь»61. Вывод Шипова сводился к следующему: съезд не вправе предрешать «этого основного вопроса» и должен оставить его решение «за самим народом». «Если народ, – подчеркнул он, – сам дойдет до осознания необходимости правового строя, то пусть это будет плодом его сознательного отношения по этому вопросу»62.

Эта славянофильская точка зрения лидера правого крыла либерализма подверглась критике со стороны земцев-конституционалистов. Так, Ф. И. Родичев заявил, что «Россия не может обойтись без права. Право нисколько не противоречит нравственности. Последняя, понятно, шире первой и поэтому принятием принципа права мы нисколько не погрешаем против принципа любви. Да, наконец, если славянофилы правы, если власть действительно любит народ, она, конечно, даст и права»63.

По мнению графа П. А. Гейдена, «основывать государственный идеал на печальном недоразумении, чем в настоящее время является славянофильство, невозможно. Если когда-нибудь единение народа с властью, как о том мечтают в сказках, и было возможно, то теперь, при сложности современных отношений, подобной возможности не существует. Перестановка понятий произошла коренная. Мы хотим прав и отношений к нам, как к обладателям таковых, а не случайной милости в зависимости от случайных настроений»64. Еще более резко высказался Л. Д. Брюхатов, заявивший, что «считаться со славянофильскими течениями в настоящее время нет никаких оснований… Иного пути, кроме того, которым пошла Европа, для России нет. Если мы хотим действительного изменения русских условий, то мы должны добиваться прочного правопорядка, а таковой мыслим лишь при конституции»65.

Имея за собой большинство съезда, конституционалисты, однако, прекрасно понимали, что «сбить» со своей позиции Шипова и его единомышленников им не удастся. Оставалось либо идти с ними на «разрыв», к чему в данный момент они не были готовы, либо идти на компромисс во имя сохранения, хотя и иллюзорного, единства либерального движения. В связи с этим конституционалисты согласились изложить 10-й пункт резолюции в двух редакциях – большинства и меньшинства. В редакции большинства (71 голос) подчеркивалось: «для обеспечения правильного развития государственной и общественной жизни, безусловно, необходимо правильное участие народного представительства, как особого выборного учреждения, в осуществлении законодательной власти, в установлении государственной росписи доходов и расходов и в контроле за законностью действий администрации». Редакция меньшинства (27 голосов) гласила: «для обеспечения правильного развития государственной и общественной жизни, безусловно, необходимо правильное участие в законодательстве народного представительства, как особого выборного учреждения»66. Только при этом условии сторонники Шипова согласились проголосовать за резолюцию в целом.

Дискуссионным оказался и вопрос о способах созыва народного представительства, о котором в неопределенной форме говорилось в первоначальной редакции 11-го пункта резолюции: «вопрос об основаниях и формах взаимодействия правительства и народного представительства в государственной жизни должен быть разрешен при участии представителей народа, избранных при наличности условий, необходимых для свободы выборов»67. По сути, такая формулировка могла быть истолкована двояко: либо под «представителями народа» подразумевался созыв Учредительного собрания «снизу», либо «представители народа» могли быть созваны по инициативе самой верховной власти. В отличие от освобожденцев, далеко не все конституционалисты высказывались за созыв Учредительного собрания, предпочитая, чтобы «представителей народа» для учреждения конституции созвал царь. «Осуществление преобразований, – заявил Н. Н. Львов, – необходимо возложить на власть. Многие требуют реформ, предвидя в противном случае неизбежность революции, но революция в настоящее время невозможна; для этого нет наличных сил в народных массах, готовых к ниспровержению существующего строя. Нам угрожает не революция, а то, что есть: бесцельное терзание, годами длящееся мучительство, упадок и разложение духовных сил русского народа, ослабление и упадок России. Страшна не революция, страшна бесплодность жертв, бесцельная гибель русских людей»68. По мнению И. И. Петрункевича, «мы не возбуждаем вопроса о созыве учредительного собрания, а лишь устанавливаем положение, что народу совместно с правительством принадлежит право решить вопрос о реформах в государственном строе. Мы не говорим, что один народ должен решить этот вопрос, а говорим, что участие народа в решении вопроса необходимо»69. Отметив, что созыв Учредительного собрания возможен «лишь в эпоху анархии», которой «в России в настоящее время нет», Ф. Ф. Кокошкин заявил, что для него было бы предпочтительным, если бы «новый порядок был сразу дан верховной властью»70. По мнению Гейдена, «власть сама может даровать стране права, требуемые обществом»71.

В итоге первоначальный 11-й пункт резолюции был отредактирован и изложен в следующей редакции: «Ввиду важности и трудности внутреннего и внешнего состояния, переживаемого Россией, частное совещание выражает надежду, что верховная власть призовет свободно избранных представителей народа, дабы при содействии их вывести наше отечество на новый путь государственного развития в духе установления начал права и взаимодействия государственной власти и народа»72. Такая резолюция вполне удовлетворяла представителей правого крыла либерализма.

Современники, в частности Милюков, считал политическую резолюцию ноябрьского земского съезда настоящей «петицией прав», неким поворотным пунктом в истории русского либерализма. Еще более высокие оценки решениям земского съезда дали зарубежные исследователи (например, Дж. Фишер, Р. Пайпс, Ш. Галай, А. Улам, Р. Маннинг). Несмотря на эмоциональный характер оценок зарубежных исследователей, следует признать, что ноябрьский земский съезд действительно стал важной вехой в эволюции русского либерализма. Его решения после их распространения стали предметом оживленных дискуссий в общественных кругах. У одних они действительно вызвали эйфорию (в среде умеренной либеральной оппозиции), у других – скепсис (левое крыло «Союза освобождения), у третьих (социал-демократы и эсеры) – нелицеприятную критику. Тем не менее публичное выступление ранее лояльных режиму земских либералов свидетельствовало не только о дальнейшем разрыве между властью и обществом, но и о том, что они с этого момента становились важным фактором, способствующим росту мобилизационного потенциала освободительного движения в целом.

Начавшаяся Первая российская революция дала новый импульс размежеванию в русском либерализме и одновременно дальнейшему самоопределению его отдельных сегментов. Осознав, наконец, что в стране началась народная революция, либералы, хотели они того или нет, вынуждены были «встать на ее почву» и действовать сообразно этой новой исторической реальности. Не случайно во всех сегментах либерализма активизировалась работа над программными документами.

Так, на съезде «Союза земцев-конституционалистов», состоявшемся в Москве 24 февраля 1905 г., большинство его участников поддержало идею созыва Учредительного собрания для выработки и принятия конституции. Согласившись с формулой двухпалатного законодательного народного представительства, большинство высказалось за выборы в ту и другую палату на основе всеобщего избирательного права по его развернутой формуле: равное, прямое, с тайным голосованием. Фактически это был отказ от своего прежнего решения о двухстепенных выборах во вторую палату. Значительные подвижки имели место в разработке аграрного раздела программы. Были единогласно приняты пункты о необходимости «дополнительных прирезок к крестьянской земле из земель казенных, удельных и частновладельческих», об урегулировании арендных отношений на началах «покровительства экономически слабейшей стороне». В целом же аграрная программа земцев-конституционалистов приобрела структурированную форму и включала в себя следующие пункты:

«1) Государственное вмешательство в экономическую жизнь должно распространяться и на область аграрных отношений.

2) Правильная постановка аграрного законодательства обусловливается коренным преобразованием государственного строя России на началах всеобщего избирательного права.

3) Предстоящая реформа должна быть построена на следующих началах:

1. Улучшение экономического положения земледельческого класса путем обязательного выкупа из частновладельческих земель необходимых прирезок в интересах малоземельных групп разных категорий.

2. Признание Государственным земельным фондом казенных и части удельных земель; увеличение этого фонда путем покупки и выкупа частновладельческих земель и эксплуатации его в интересах трудящегося населения.

3. Упорядочение условий аренд путем государственного вмешательства в арендные отношения.

4. Образование общественно-государственных посреднических комиссий для проведения в жизнь аграрных мероприятий согласно вышеуказанным началам.

5. Правильная постановка на широких началах переселения и расселения, облегчение пользования различными видами кредита, реформа Крестьянского банка и содействие кооперативным предприятиям.

6. Коренной пересмотр межевого законодательства в видах облегчения, ускорения и удешевления размежевания земель, уничтожения чересполосицы частновладельческих и надельных земель, обмена участков и т. д.»73.

Еще дальше в разработке своей программы продвинулся «Союз освобождения». На съезде, состоявшемся в Москве 25–28 марта 1905 г., освобожденцы заявили, что они ставят перед собой цель коренного преобразования государственного строя России «на началах политической свободы и демократизма». В условиях начавшейся революции народ «вместе с другими общественными группами, выступившими против существующего режима», «должен взять разрешение этого кризиса в свои руки». Съезд потребовал немедленного созыва Учредительного собрания «на началах всеобщей, прямой, равной и тайной подачи голосов для выработки русской конституции». Основной закон должен был гарантировать права человека и гражданина (равенство всех перед законом без различия пола, вероисповедания и национальности, неприкосновенность личности и жилища, свободу передвижений, совести, слова, печати, собраний, союзов). В программе подчеркивалось, что «никакие права человека и гражданина не будут обеспечены до тех пор, пока закон не будет выражением воли народа и пока исполнительная власть не будет под контролем народного представительства».

В программе «Союза освобождения» было специально подчеркнуто, что государственное устройство должно быть основано «на широком местном и областном самоуправлении». «Освобожденная Россия, – по мнению разработчиков программы, – должна сознательно и решительно порвать с угнетением окраин и бюрократической централизацией». Прежде всего речь шла о восстановлении конституции Финляндии, предоставлении широкого областного самоуправления Польше, Литве, Малороссии и Закавказью. Другие народности должны были получить право культурного самоуправления (употребление местных языков в начальных школах и местных учреждениях). В то же время «во всей стране должно быть на основе всеобщей подачи голосов создано облеченное широкими правами действительно независимое самоуправление сельское, участковое, уездное, губернское, а также городское».

Политическая реформа должна была создать условия и предпосылки для проведения глубоких культурных, правовых и экономических преобразований. В программе речь шла о введении в России «всеобщего начального обучения с чисто светским характером», реформировании средней и высшей школы (автономия университетов и других высших учебных заведений, передача начальной и средней школы в «полное заведование местного самоуправления»). Обучение в общественных и государственных школах всех типов должно быть бесплатным.

Разработчики программы настаивали на восстановлении судебных уставов 1864 г. Институт земских начальников и волостные крестьянские суды подлежали отмене. Суд должен быть гласным, а судьи независимы (несменяемы и ненаграждаемы). Смертная казнь подлежала «безусловной отмене».

Подчеркивая, что освобожденная Россия должна порвать «с системой внешних захватов и с финансовой и экономической политикой, разоряющей страну», освобожденцы требовали: 1) отмены выкупных платежей, взимаемых с крестьянских земель; 2) развития прямого обложения и постепенного понижения и уничтожения косвенных налогов; 3) реформы прямого обложения «на основе прогрессивной пропорциональности налогов доходам облагаемых лиц». Они считали, что с изменением финансовой политики следует отказаться от покровительства «отдельным предприятиям и предпринимателям», усилив «покровительство развитию производительных сил народа».

Особое внимание в программе было уделено аграрному и рабочему разделам. Для демократического решения аграрного вопроса освобожденцы предлагали расширить источники пополнения государственного земельного фонда для наделения безземельных и малоземельных крестьян, учредить примирительные палаты для урегулирования «арендной платы трудящихся и для разбора споров и несогласий между арендаторами и землевладельцами, распространения рабочего законодательства на земледельческих рабочих применительно к особым условиям земледелия».

В области решения рабочего вопроса освобожденцы предлагали проведение следующих мер: 1) реформировать рабочее законодательство и инспекцию труда; 2) ввести 8-часовой рабочий день «в тех производствах, где это возможно, немедленно, и приближения к нему в других производствах»; 3) отменить сверхурочные работы, «кроме технически необходимых»; 4) обеспечить охрану труда женщин и детей; 5) учредить примирительные палаты, составленные «из выборных представителей труда и капитала в равном числе от обеих сторон для разбора всех вопросов договора о найме, не поддающихся экономической нормировке»; 6) обеспечить рабочим полное вознаграждение от предпринимателей за утраченную вследствие несчастного случая или профессиональной болезни трудоспособность; 7) ввести государственное страхование на случай смерти, старости, болезни и неспособности к труду и привлечь рабочих к участию в управлении страховыми учреждениями на равных правах с предпринимателями.

В заключении составители сформулировали два положения: принятая ими программа аккумулировала «то общее, на чем объединились все группы «Союза освобождения»; принятые решения «могут считаться обязательными лишь постольку, поскольку политические условия останутся неизменными». Только «дальнейший ход политической жизни, – по мнению освобожденцев, – может показать, какие изменения и дополнения в принятой программе окажутся нужными». Поэтому они в данный момент посчитали более рациональным «оставить некоторые решения временно открытыми», предоставив право выбора «действий и решений» за отдельными членами и группами «Союза», которые «диктует им их совесть и их общественные убеждения»74. Подобная оговорка не была случайной, ибо по ряду пунктов программы (одно- или двухпалатное народное представительство, предоставление избирательных прав женщинам) среди членов «Союза освобождения» не было согласия. Чтобы сохранить единство рядов, составители программы вынуждены были «не договаривать», прибегать к «эластичным» формулировкам.

Принятые «Союзом земцев-конституционалистов» и «Союзом освобождения» коррективы к своим программам прошли очередную «обкатку» на общеземском съезде, состоявшемся 22–26 апреля 1905 г. в Москве. Как и на ноябрьском съезде, на апрельском по вопросу об основах организации представительства в России образовалось большинство и меньшинство. Большинство (71 голос) считало, что «представительное собрание, главной задачей которого будет установление государственного правопорядка Российской империи, должно состоять из палаты народных представителей, избранных путем всеобщего, равного, прямого и тайного голосования». Меньшинство же (37 голосов) продолжало отстаивать двухстепенное голосование при избрании палаты народных представителей. Кроме того, на съезде выделилась небольшая группа (17 голосов), которая настаивала на том, что первое представительное собрание, избранное органами местного самоуправления, а также пополненное представителями от крестьянского и рабочего населения, должно обладать не только законодательными, но и учредительными функциями, необходимыми для выработки и принятия Основного закона75. Внося это предложение о совмещении законодательных и учредительных функций для первого представительного собрания, члены этой группы намекали на возможность отказа от программного требования созыва Учредительного собрания.

Важно упомянуть, что шиповская группа внесла на рассмотрение съезда собственную программу государственного преобразования России. Полагая неприемлемым введение парламентаризма в России, шиповцы считали, что народное представительство должно служить «органом выражения народного мнения, для сохранения всегда тесного единения и живого общения царя с народом». Оно должно быть организовано как особое выборное учреждение – государственный Земский совет, в компетенцию которого включались: 1) обсуждение государственного бюджета; 2) рассмотрение всех законов; 3) рассмотрение отчетов по исполнению государственной росписи и деятельности ведомств. Ему предоставлялось право запросов министрам, которые должны быть ответственны не перед народным представительством, а исключительно перед царем. Выборы в Земский совет основывались не на всеобщем и прямом избирательном праве, а на основе реформированного представительства в учреждениях местного самоуправления. Право представительства в учреждениях местного самоуправления давалось плательщикам земских и городских сборов76. Не получив поддержки со стороны большинства, шиповцы демонстративно покинули съезд, спровоцировав тем самым раскол в земском сегменте либерального движения.

После победы над шиповцами земцы-конституционалисты решили еще раз «апробировать» свою аграрную программу на специальном аграрном совещании, которое состоялось в Москве 27–29 апреля 1905 г. На нем были заслушаны доклады И. И. Петрункевича «К аграрному вопросу», кн. Павла Долгорукова «Аграрный вопрос с точки зрения крупного землевладельца», А. А. Мануйлова «Поземельный вопрос в России», М. Я. Герценштейна «Национализация земли», «Крестьянский банк» и «Выкупная операция», А. Ф. Фортунатова «Аграрное законодательство в Австралии», А. А. Кауфмана «Переселение и его роль в аграрной программе», А. А. Чупрова «К вопросу о дополнительном наделении малоземельных крестьян», В. Э. Дена «Поземельно-устроительные учреждения и их задачи при проведении аграрной реформы в России» и И. А. Иверонова «Межевое дело и его нужды».

Если попытаться резюмировать содержание докладов и ход их обсуждения, то получим следующую картину. Во-первых, участники совещания в своем большинстве самым решительным образом заявили себя противниками идей национализации и социализации земли, считая их неприемлемыми для либеральной оппозиции. Давая теоретическое обоснование этой позиции, М. И. Туган-Барановский писал: «Национализация земли неизбежно повела бы на практике к обострению классовой борьбы благодаря укреплению позиции одной из борющихся сторон – пролетариата. Уход с исторической арены землевладельческого класса явился бы грозным предзнаменованием предстоящей гибели и других имущих классов современного общества»77. Поэтому не случайно выступления на совещании представителей народнического толка (Н. А. Каблукова, Н. А. Вихляева, В. В. Яновского, В. О. Анисимова), отстаивающих идею национализации помещичьей земли, поддержки не получили. Однако, несмотря на сопротивление своих правых коллег (кн. Н. С. Волконского, кн. С. Н. и Е. Н. Трубецких, кн. Павла Д. Долгорукова и др.), большинство участников совещания все же выразило согласие пойти на расширение источников пополнения государственного земельного фонда, из которого предполагалось производить дополнительное наделение безземельных и малоземельных крестьян.

Во-вторых, было установлено, что все государственные, удельные и монастырские земли переходили в государственный земельный фонд безвозмездно. Выкуп частновладельческих земель должен был производиться по «справедливой оценке» за счет государства.

В-третьих, наделению землей подлежали все разряды безземельных и малоземельных крестьян, ведущих самостоятельное хозяйство. Из государственного земельного фонда земля передавалась общинам и союзам исходя из такого расчета, чтобы их члены могли расширить площадь своего землепользования до определенной нормы. В связи с дискуссионностью вопроса о размерах нормы наделения (высший или указной надел по Положению 1861 г., потребительская, трудовая нормы) участники совещания решили оставить его открытым.

В-четвертых, определенная ясность была внесена в вопрос о регулировании арендных отношений. Вместо расплывчатого требования «упорядочения» условий аренды участники совещания настояли на внесении в программу пункта о необходимости законодательного урегулирования арендных отношений.

Как видим, в апреле 1905 г. наметилось очередное «полевение» аграрной либеральной программы. Все сегменты либерализма, правда с разным ускорением, вынуждены были следовать за развитием революционных событий, продолжая рассчитывать на то, что им удастся их «оседлать» и направить в приемлемое русло. Однако опасения, что эти события могут пойти по иному сценарию, уже не покидали русских либералов. После цусимской катастрофы коалиционный земский съезд, состоявшийся в Москве 24–26 мая 1905 г., в подготовленном им адресе на имя царя заявил: «Государь! Пока не поздно, для спасения России, во утверждение порядка и мира внутреннего, повелите без замедления созвать народных представителей, избранных для сего равно и без различия всеми подданными Вашими. Пусть решат они в согласии с Вами жизненный вопрос государства, вопрос о войне и мире, пусть определят они условия мира, или, отвергнув его, превратят эту войну в войну народную. Пусть явят они всем народам Россию, не разделенную более, не изнемогающую во внутренней борьбе, а исцеленную, могущественную в своем возрождении и сплотившуюся вокруг единого стяга народного. Пусть установят они в согласии с Вами обновленный государственный строй.

Государь! В руках Ваших честь и могущество России, ее внутренний мир, от которого зависит и внешний мир ее. В руках Ваших держава Ваша, Ваш престол, унаследованный от предков.

Не медлите, Государь! В страшный час испытания народного велика ответственность Ваша перед Богом и Россией»78.

В отличие от либералов, которых с январских кровавых событий не покидала тревога за судьбы страны, Николай II иначе оценивал развитие ситуации и не желал убыстрять традиционный ход бюрократической машины, неспешно разрабатывавшей проекты политических преобразований в России. Их булыгинский вариант выглядел настольно архаично, что уже не удовлетворял запросов не только освобожденцев, но и земцев-конституционалистов. Более того, земское оппозиционное движение получило поддержку со стороны деятелей городского самоуправления.

В Москве 15–16 июня 1905 г. состоялся общероссийский съезд городских деятелей, в котором приняли участие 120 представителей органов городского самоуправления. Раскритиковав и отвергнув булыгинский проект, съезд принял политическую резолюцию, в которой высказался за немедленное «введение в России народного представительства на конституционных началах», т. е. за предоставление ему «решающего голоса в вопросах: законодательства, государственного бюджета, об ответственности министров и контроля над действиями администрации, а равно права законодательного почина»79. По мнению участников съезда, народное представительство должно было состоять из двух палат: первая – избираться всеми русскими подданными «без различия пола, национальности и вероисповедания по достижении 25-летнего возраста», а вторая – «состоять из представителей, избранных органами местного самоуправления, преобразованными на демократических началах и распространенными на всю Российскую империю»80.

Как видим, городскими деятелями была принята модель народного представительства, предложенная земцами-конституционалистами. Это решение представителей городского самоуправления открывало путь для их объединения с представителями земского самоуправления. Не случайно 6–8 июля в Москве состоялся общероссийский съезд земско-городских деятелей. На нем проект «булыгинской конституции» вновь был подвергнут резкой критике. Так, Е. В. де Роберти заявил, что его «ждет банка со спиртом на полке кунсткамеры», а Ф. И. Родичев расценивал проект как «византийскую блудливость», соединенную с «бюрократическим тупоумием»81.

В противовес булыгинскому проекту, июльский съезд земских и городских деятелей принял проект «Основного закона Российской империи», разработанный выдающимися российскими юристами во главе с С. А. Муромцевым. Учитывая, что данный проект уже неоднократно являлся предметом подробного исследовательского анализа82, отмечу, что в нем, в соответствующих разделах («О законах», «О правах российских граждан», «Учреждение Государственной думы», «О министрах», «Об основах местного самоуправления», «О судебной власти»), нашли отражение основные либеральные принципы формирования и функционирования гражданского общества и правового государства.

Данный проект являлся логическим продолжением освобожденческого проекта 1904 г., о котором говорилось выше. Однако, в отличие от освобожденческого проекта, который предполагалось по преимуществу принять Учредительным собранием, созванным двояким («снизу» или «сверху») путем, данный проект был в большей степени рассчитан на прямое соглашение с верховной властью. «Муромцевский проект конституции» более соответствовал программным наработкам представителей земского сегмента либерализма. Об этом, в частности, свидетельствовала земско-либеральная конструкция двухпалатного народного представительства, принципы избрания той и другой палаты («палата народных представителей избирается населением посредством всеобщего, равного, прямого и закрытого голосования», а земская палата – «губернскими земскими или областными собраниями и городскими думами городов с населением свыше 100 000 жителей»). По сравнению с освобожденческим проектом был увеличен возрастной ценз избирателей мужского пола (до 25 лет), вообще не затрагивался вопрос об избирательных правах женщин. В проекте отсутствовало и требование ответственного министерства.

Принятием такого компромиссного проекта «Основного закона» июльский съезд земско-городских деятелей рассчитывал консолидировать либеральную оппозицию, «навести мосты» между властью и обществом. Однако этот очередной жест «доброй воли» либералов был оставлен властью без должного внимания. Поэтому более радикальные элементы либерального движения в лице земцев-конституционалистов и особенно освобожденцев продолжали настаивать на выработке программы, более соответствующей интересам большинства населения.

На съезде «Союза земцев-конституционалистов», состоявшемся в Москве 9–10 июля, и съезде «Союза освобождения», проходившем в Москве 25–25 августа, было принято решение о создании единой Организационной комиссии, которой, в частности, поручалась разработка программы, позволявшей «собрать» земцев-конституционалистов и освобожденцев под крышу единой партии. Один из вариантов такой программы и был представлен на обсуждение общероссийского съезда земских и городских деятелей, состоявшегося 12–15 сентября 1905 г. в Москве. Ее обсуждение на съезде вызвало острые дискуссии. Большинство делегатов продолжало настаивать на двухпалатной системе народного представительства, а часть из них (36 голосов) даже выступила против прямого избирательного права.

Новая редакция политического раздела программы была пополнена требованиями отмены смертной казни и военного положения, несколько расширен был и пункт об амнистии. Однако наиболее важными стали пункты «О правах национальностей и децентрализации управления и законодательства», которые в предыдущих вариантах программы формулировались в самом общем виде. В новой редакции народностям, населяющим Российскую империю, предоставлялось не только право на культурное самоопределение, но и административная автономия. В программе, принятой съездом, говорилось: «Основной закон Российской империи должен гарантировать всем населяющим империю народностям право культурного самоопределения, полную свободу употребления различных языков и наречий в общественной жизни и свободу собраний, союзов, учебных заведений и всякого рода учреждений, имеющих целью сохранение и развитие языка, литературы и культуры каждой народности»83. Русский язык при этом должен был оставаться языком центральных государственных учреждений, армии и флота. Язык местных административных и судебных учреждений определялся общими и местными законами.

Одновременно либералы настаивали на широкой областной автономии и образовании местных представительных собраний, избранных на основе всеобщего избирательного права и допущенных к участию в законодательном решении вопросов местного значения. Однако при этом они считали, что «практическое осуществление этой идеи на всем протяжении империи представляется совершенно невыполнимой задачей»84. Поэтому в программе делалась оговорка: введение областной автономии должно производиться только в «тех частях империи, где в том окажется потребность», путем «издания каждый раз особого имперского закона об образовании той или иной автономной области»85.

Съезд большинством голосов высказался за немедленное предоставление автономии Польше сразу же после созыва народного представительства. По мнению либералов, Польша должна была представлять автономную единицу с сеймом, избранным путем всеобщего, прямого, равного избирательного права и с тайным голосованием. При этом особо подчеркивалось, что Польша должна остаться неотъемлемой частью империи.

Требование областной автономии встретило резкие возражения среди делегатов съезда. Они сводились к тому, что предоставление автономии разным частям государства открывает путь к полному раздроблению империи. Граф Гейден, А. И. Гучков и другие делегаты выступили против предоставления автономии отдельным областям России, ограничив постановку национального вопроса рамками местного самоуправления. Однако большинство съезда выразило согласие с решением бюро по польскому вопросу. Вместе с тем не встретили поддержки съезда предложения некоторых депутатов (например, В. Е. Якушкина, И. В. Лучицкого) о государственном федеративном устройстве; они считали, что федерация «самая верная гарантия свободы конституции, которая без нее может быть легко изменена»86. Однако большинство предпочло оставить этот вопрос открытым.

Большое внимание на съезде было уделено проблемам местного самоуправления. По мнению делегатов, компетенцию этих органов следовало значительно расширить. Исключение составляли лишь те отрасли местного управления, которые «в условиях современной государственной жизни требуют централизации»87. Органам местного самоуправления предоставлялось право издавать, в пределах общегосударственных законов, специальные постановления по вопросам, ранее относившимся к ведению центральной власти: правила об охране лесов и вод, подробное урегулирование поземельных отношений, правила об устройстве местных путей сообщения, упорядочении охоты и т. п.88.

Организационное бюро внесло на рассмотрение съезда проект экономической части программы, центральное место которой занимал аграрный вопрос. Выявившиеся разногласия между депутатами сводились к следующим пунктам. Меньшинство съезда продолжало настаивать на том, что дополнительное наделение крестьян следует производить, по преимуществу, за счет государственных, кабинетских и удельных земель и только в случае «крайней необходимости» и «в ограниченных размерах» – за счет отчуждения частновладельческих земель, причем отчуждению в этом случае подлежали в первую очередь крупные помещичьи латифундии. Между тем большинство съезда пошло несколько дальше и настояло на включении в программу пункта о конфискации помещичьих земель в «потребных для дополнительного наделения размерах». Впрочем, не выдержав давления со стороны меньшинства, большинство согласилось пойти на уступки, о чем, в частности, свидетельствовала итоговая редакция первого пункта аграрной программы: «Увеличение площади землепользования, основанного на началах личного труда как безземельных крестьян, так и других разрядов мелких хозяев-земледельцев, государственными, удельными и кабинетскими землями, а в случае надобности, отчуждение государством части частновладельческих земель с вознаграждением нынешних владельцев по справедливой оценке»89.

На съезде были внесены коррективы и в другие пункты аграрного раздела программы: 1) организация государственной помощи для переселения, расселения и устройства хозяйственного быта переселенцев; 2) реорганизация Крестьянского банка; 3) содействие созданию различных сельскохозяйственных союзов и обществ, направленных на улучшение земледелия; 4) развитие различных видов мелкого и мелиоративного кредита и кооперации; 5) облегчение размежевания земель и обмена земельных участков; 6) отмена выкупных платежей и т. д. Все эти пункты, так или иначе, шли навстречу требованиям широких крестьянских масс.

Начавшееся в стране движение сельскохозяйственных рабочих заставило делегатов съезда поднять вопрос о необходимости пересмотра «законодательства о найме на сельские работы с целью установления равноправности договаривающихся сторон», а также об «укреплении сельскохозяйственной инспекции труда на однородных началах с фабричною»90. Практически без изменения в новый вариант программы был включен рабочий раздел, принятый на мартовском съезде «Союза освобождения».

Как видим, программа, принятая на сентябрьском земско-городском съезде, приобрела более структурированный характер, вобрав в себя многолетний опыт либеральных наработок по всему спектру политических, социальных и экономических вопросов.

В ходе заседаний «40-членной комиссии», проходивших в Москве с 9 сентября по 6 октября 1905 г., не раз возникала дискуссия, какой вариант программы (освобожденческой или общеземского сентябрьского съезда) целесообразнее взять за основу программы конституционно-демократической партии. Так, кн. Д. И. Шаховской отдавал предпочтение освобожденческой программе, принятой на мартовском съезде «Союза освобождения», а П. Н. Милюков считал желательным исходить из программы общеземского съезда.

Длительную дискуссию вновь вызвал аграрный раздел программы. Левые освобожденцы настаивали на более радикальном варианте данного раздела (А. Ф. Фортунатов, А. А. Зубрилин, Н. А. Каблуков). Однако М. Я. Герценштейн и Милюков считали, что следует ограничиться программой-минимум. Так, по мнению Милюкова, «нужно брать среднюю линию. Экспроприация возможна, но нельзя слишком детализировать»91.

Как видим, за несколько дней до созыва учредительного съезда конституционно-демократической партии в Организационной комиссии продолжали идти дискуссии по программным вопросам. Это свидетельствовало о том, что на протяжении многих лет в либеральной среде не утихали разногласия по всему спектру мировоззренческих и идейно-политических проблем. Эти разногласия оказались настолько глубокими, что не позволили идеологам и политикам русского либерализма выработать единую синтетическую программу преобразования России, которая могла бы удовлетворить представителей всех его сегментов, послужить объединяющей основой для создания единой партии политического освобождения. Отсутствие единой доктрины и единой программы стало непреодолимым препятствием для консолидации всех сегментов русского либерализма, каждый из которых, размежевавшись в идейно-политическом плане и тем самым самоопределившись, раскололся на сей раз по партийному принципу, обозначив тем самым свою дальнейшую политическую судьбу.