Читать книгу Избранные труды - Валентин Сорокин - Страница 2

Родился я 2 марта 1924 г. в деревне Березняги Калачевского уезда Воронежской области. Отец – Сорокин Дмитрий Карпович работал фельдшером в деревенском здравпункте, мать – Сорокина Анастасия Николаевна – в ту пору домохозяйка.

В 1930 г. поступил в первый класс начальной школы в железнодорожном поселке при станции Армавир-2. Впрочем, «поступил», это не совсем точно. Дело в том, что 1 сентября все мои семилетние друзья отправились в школу, а я – шестилеток – остался в совершенном одиночестве и, как говорится, ударился в рев. Помогли родственные связи: моя мама к тому времени работала учительницей в этой школе и вела первый класс. С разрешения заведующей школы, я был водворен на заднюю парту на правах, так сказать, вольноопределяющегося. К концу учебного года выяснилось, что «вольноопределяющийся» полностью освоил премудрости обучения, и ничего не оставалось делать, как перевести его во второй класс…

Упомяну еще одну деталь этого периода, которая через 19 лет сыграет едва ли не решающую роль в судьбе студента юридического института: мой отец, переменив несколько профессий, в том числе и на железнодорожном транспорте, в 1930 г. работал дежурным по станции Армавир-2.

Затем семья переехала в г. Пятигорск Ставропольского края и поселилась на одной из окраин города – в районе Скачек. Я поступил в третий класс средней школы, которую окончил в 1941 г. Поскольку к будущему окончанию школы «грозила» перспектива стать шестнадцатилетним выпускником, было принято решение «пересидеть» в седьмом классе.

Из школьного периода отмечу только одно событие, которое определило всю последующую жизнь: в десятом классе я встретил свою любовь по имени Людмила. Сейчас, когда пишутся эти строки, главное остается неизменным: в конце 2003 г. Людмиле и мне на двоих насчитывается 158 лет (да простит мне Людмила публикацию этих конфиденциальных данных). Чтобы завершить этот сюжет, скажу, что в 1953 г. жена подарила мне дочь Елену, а Елена в 1983 г. – внука Алексея.

Фрагмент 2-й для людей моего поколения, родившихся в 1924 г., естественно, должен быть посвящен военной службе. Отбиваясь от массы нахлынувших воспоминаний, в протокольном стиле расскажу только о некоторых событиях моей военной биографии.

Для справки: к середине лета 1942 г. немецко-фашистские войска оказались в предгорьях Северного Кавказа, преодолев за год войны несколько тысяч километров от нашей западной границы. 27 июля 1942 г. Пятигорский горвоенкомат призвал меня в армию и наспех сформированную группу призывников просто чудом смог переправить последним поездом из Минеральных Вод в Северную Осетию, в столице которой располагалось пехотное училище. Не успели оглядеться на новом месте, как пришлось срочно эвакуироваться по Военно-Грузинской дороге в Тбилиси. Эту дорогу протяженностью 210 километров пешком одолели за девять суток!

Учеба в Тбилиси тоже не заладилась, ибо очень скоро вспыхнула эпидемия дизентерии, что было в сущности закономерно: училище находилось ниже Тбилиси по течению Куры, и все отходы, сбрасываемые практически без очистки в реку, попадали к нам. А вода из Куры была единственным источником.

В ноябре 1942 г., выйдя из госпиталя, был зачислен вторым наводчиком в третью батарею 740-го зенитного артиллерийского полка, который находился в Орджоникидзе и участвовал в обороне города. В этом полку я провоевал до конца войны, дослужившись до звания старшего сержанта, командира орудия.

В моем военном билете записано: участие на фронтах Великой Отечественной войны с ноября 1942 г. по май 1945 г. Закавказский фронт – с ноября 1942 г. по январь 1944 г.; 2-й Украинский фронт – с января 1944 г. по сентябрь 1944 г.; 3-й Украинский фронт – с октября 1944 г. по май 1945 г.

Иными словами, участвовал в боях на Кавказе, Кубани, Ясско-Кишиневской операции, освобождая Болгарию, Югославию и ее столицу Белград. Запомнились тяжелые бои на венгерской равнине в районе озера Балатон. Боевые действия для нашего полка завершились в окрестностях Братиславы, где мы салютовали Великой Победе. Радости было – словами не передать! Демобилизовался в январе 1946 г.

Понятно, что за сухими протокольными строками скрываются многие события, большие и малые, смертельно опасные и не очень. Не исключены и солдатские радости.

Расскажу лишь о двух событиях, разделенных между собой временем и расстоянием.

Признаться, в ратном труде артиллериста, особенно зенитчика, не часто случается наглядно, причем на глазах сотен, а то и тысяч людей видеть результаты своего огня.

Это случилось 19 февраля 1943 г. на станции Гулькевичи Северо-Кавказской железной дороги. Здесь заканчивалась восстановленная часть железнодорожной магистрали, по которой на подъездные пути прибывали эшелоны, в том числе с горючим для частей нашего фронта.

Наша батарея 37-мм зенитных орудий расположилась на небольшой пристанционной площади. Полдень 19 февраля. Погода совершенно нелетная: тяжелые низкие облака исключали всякую возможность появления самолетов противника. Поэтому орудия первого взвода проходили профилактику, им меняли стволы, а орудия второго взвода (я был вторым наводчиком третьего орудия) находились на боевом дежурстве.

Рядом с позицией батареи к цистернам с горючим непрерывно подъезжали и уходили заправленными фронтовые бензовозы. Шум, сутолока, перебранка…

Тем не менее в этом гаме дежурный дальномерщик услышал звук немецкого самолета. Без труда определили: средний бомбардировщик Ю-88. Самолет, не показываясь, над облаками прошел на юг вдоль железной дороги и все затихло… На земле началась суматоха: жители домов, окружавших площадь, кинулись прятаться по щелям, водители бензовозов поспешили спрятаться под цистернами.

Через несколько минут с юга вновь послышался звук мотора, и тут же из-под облаков вынырнул черный Ю-88. Он летел низко над путями, проводя фотосъемку. По команде комбата наше третье орудие выпустило длинную очередь – восемь трассирующих снарядов, которые через мгновение буквально вонзились в самолет. Машина вспыхнула и стала разваливаться. Было хорошо видно, как из горящего самолета отделились четыре фигуры. Но парашют раскрылся только у одного. Сильно обожженного бортмеханика задержали и отправили в штаб.

Батарею буквально заполонили ликующие жители поселка. Вечером, разумеется, это событие было соответствующим образом отмечено.

Позднее выяснилось, что самолет выполнял разведывательную задачу. На нем летел начальник разведуправления южного немецкого фронта. Его парашют не раскрылся. Стало также известно, что по данным этой разведки в ближайшую ночь планировалось прислать эскадру бомбардировщиков, которые, несомненно, разбомбили бы все в пух и прах. За эту стрельбу я был награжден медалью «За боевые заслуги». Мне тогда было 19 лет.

Второй эпизод – это уже октябрь 1944 г. Наш полк в составе 4-го гвардейского Сталинградского механизированного корпуса прорывается к столице Югославии Белграду. Отдан строжайший приказ: тяжелого оружия не применять, чтобы по возможности сохранить город!

На подступах к Белграду наши части соединились с югославскими партизанами, подразделением которых командовал генерал Пеко Дапчевич. Для боев в городе были сформированы штурмовые группы: два танка Т-34, при каждом танке – отделение автоматчиков, две наши зенитки, а также рота югославских партизан. Между каждым подразделением было метров 30–40.

Продвигаясь по улицам Белграда, наша штурмовая группа встретила ожесточенное сопротивление эсэсовского отряда, засевшего за массивными стенами средневекового здания.

Глубокая ночь. Бой затих. С той стороны, где стояли танки, послышался шум шагов довольно большой группы людей. На окрик танкистов: «Стой! Кто идет?», послышался ответ на ломаном русском языке: «Свои, братушки, партизаны». Через несколько минут группа, идущая в строю, поравнялась с нашими пушками. Проходившие мимо люди были одеты кое-как, вооружены как попало, некоторые по внешним признакам были ранены.

Группа последовала дальше по улице и наткнулась на роту югославских партизан. Немедленно вспыхнула ожесточенная перестрелка, и вскоре группа была полностью обезврежена. Оставшиеся в живых были взяты в плен. Оказалось, что в роли югославских партизан были переодетые немцы, а представлялись партизанами находившиеся среди них местные усташи, сотрудничающие с немецкими оккупантами.

Вот так, не будь с нами югославских партизан, дело для нас могло закончиться весьма печально.

Военный фрагмент автобиографии хочу? завершить воспоминанием послевоенного периода.

Когда я слышу в исполнении группы «Любэ» песню о батяне-комбате, всегда вспоминаю другую песню, стихи и музыку к которой написал ленинградским поэт Игорь Ринк, с семьей которого нас связывали дружеские отношения. Признаться, я любил петь, как говорится, в дружеском кругу, и «Баллада о капитане» не оставляла слушателей равнодушными. Вот ее текст.

Фрагмент 3-й. В сентябре 1946 г. стал студентом первого курса Ленинградского юридического института им. М. И. Калинина, учебный корпус которого размещался в Меншиковском дворце. Любопытная деталь: за несколько дней до вступительных экзаменов на Университетской набережной встретился с демобилизованным старшиной – кряжистым молодым человеком, размышлявшим, как и я, куда «направить свои стопы»: на юрфак университета, где учиться пять лет, либо в юридический институт, срок учебы в котором всего четыре года.

Этим человеком оказался Алексей Пашков, впоследствии крупный ученый, специалист в области трудового права, лауреат Государственной премии СССР, доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой трудового права юридического факультета, короче говоря, мы оба выбрали институт, учились в одной студенческой группе и наши жизненные судьбы оказались тесно связанными на протяжении многих десятилетий, иногда даже в мелочах.

А произошло вот что. Как бывшие солдаты, Алексей и я всерьез взялись за учебу, стараясь совмещать ее с поисками дополнительных заработков. Не сговариваясь, мы первую и последующие сессии стали сдавать на пятерки, тем самым на четверть увеличивая свою скромную стипендию. Наступила летняя экзаменационная сессия на третьем курсе. В нее был включен государственный экзамен по военной подготовке. И надо же: мы оба получили по четверке, на полгода лишились повышенной стипендии. Вместе с тем осталось чувство несправедливости, поскольку были признаки предвзятости наших экзаменаторов.

Теперь расскажу о самом, пожалуй, серьезном и тревожном сюжете из моей жизни.

Примерно в середине апреля 1949 г. нас, группу студентов третьего курса, человек сорок, стали индивидуально приглашать в кабинет директора для конфиденциальной беседы с незнакомыми людьми в штатском. Первая беседа была чисто ознакомительной.

Недели через две беседы возобновились, но на собеседование было приглашено всего около десяти человек. В отличие от первой встречи, вторая беседа была конкретной: каждому из нас было предложено оформиться на работу в органы безопасности с обещанием обеспечить возможность окончания института заочно. Требовалось написать заявление по соответствующей форме, заполнить несколько анкет и выполнить иные формальности.

Мои доводы, объясняющие отказ переходить на эту службу, были однозначно отклонены. Однозначно отказался и я, хотя вслед за этим последовал намек, что так можно остаться без партбилета. (Отмечу, что в партию я вступил в 1944 г. накануне Ясско-Кишиневского сражения).

Через несколько дней намек приобрел черты реальной угрозы. Последовал вызов в партбюро, где секретарь передал мне приглашение явиться в определенное время в учреждение на Литейном. Разговор начался с вопроса, который, признаться, меня ошеломил: почему я в своей анкете при поступлении скрыл, что мой отец «в 1930 г. был лишен недвижимости и раскулачен?» (Помните, читатель, что, как я упоминал, мой отец в 1930 г. был железнодорожным служащим, недвижимости семья не имела, да и раскулачивание как-то не вписывается…)

Однако все мои пояснения на этот счет встречали лишь скептическую усмешку. Особенно «весело» стало хозяину кабинета, когда я, как он сказал, «наслушавшись всяких там лекций», упомянул о презумпции невиновности.

Не хочу преувеличивать, но ситуация выглядела весьма серьезной, особенно в условиях определенного рецидива 1937 г. Поэтому решить проблему могли только документы. К счастью, мой отец в то время был жив и, более того, в его архиве сохранились необходимые документы, например, карточка делегата Армавирского уездного съезда Советов, состоявшегося в январе 1930 г., профсоюзный билет, служебное удостоверение и др. Все это мне было незамедлительно переправлено, и я представил документы на Литейный. При этом, по совету отца, я каждый документ вручал под расписку, за что получил упрек в формализме. Хорошенькое дело. А если бы таких документов не оказалось? Что было бы с сыном раскулаченного кулака, скрывшего этот позорный факт от общественности…

Фрагмент 4-й. Несколько протокольных записей. Юридический институт я закончил в 1950 г. и был рекомендован в аспирантуру. После сдачи вступительных экзаменов стал аспирантом кафедры государственного права юрфака по специальности «Административное право». Моим руководителем стал Г. И. Петров.

Пребывание в аспирантуре не оставило в памяти каких-либо неординарных впечатлений, за исключением, пожалуй, одного. Дело в том, что по заданиям партийных органов аспиранты нашего института привлекались к чтению лекций, совершенно не связанных с их профессиональной подготовкой. Все были обязаны читать лекции о «великих стройках коммунизма» – Кара-Кумском канале, Сталинградской ГЭС и других сооружениях.

С точки зрения юридической, такие лекции не давали ничего. Однако нет худа без добра. Весьма полезной оказалась сама практика лекционной работы в самых различных аудиториях и самой разной продолжительности: от 15–20 минут в обеденный перерыв работникам какого-либо цеха, до 2–3 часов в огромном зале Дома политпросвета для специфической аудитории, состоявшей, например, из пропагандистов и агитаторов и т. д.

Кандидатскую диссертацию на тему «Коллегиальность и единоначалие в советском государственном управлении» я защитил на Ученом совете института 26 июня 1953 г. Защите предшествовал необычный эпизод. Дело в том, что через несколько месяцев после смерти Сталина последовало категорическое запрещение цитировать вождя. И это после долгих лет безудержного, притом обязательного, цитирования! Вспоминается, например, что при обсуждении диссертации на кафедре, одна дама-доцент высказала очень серьезный и многозначительный упрек по поводу того, что я в своей диссертации ни разу не сослался на «Краткий курс».

Так вот, на мою беду первая глава диссертации называлась, как тогда требовалось, «Ленин и Сталин о коллегиальности и единоначалии». Ситуация сложилась достаточно тревожная: если я завтра не доставлю текст диссертации в библиотеку института, т. е. не позднее месяца до защиты диссертации, то защита может быть отодвинута на неопределенный срок.

Началось лихорадочное действо: примерно за ночь предстояло перепечатать около 60 страниц, удалив из них всякое упоминание о Сталине. Всю ночь я лихорадочно стучал на пишущей машинке под диктовку жены, а моя мать выправляла опечатки.

С сентября 1953 г. был зачислен ассистентом на кафедру государственного права. В 1954 г. произошло событие, которое на многие годы определило характер учебной и научной работы двух коллективов: юридический факультет ЛГУ и Юридический институт объединились в одно учебное заведение – юридический факультет Ленинградского государственного университета.

Фрагмент 5-й. Конец 50-х – начало 60-х годов можно считать началом моей тематически более упорядоченной научной работы. Не афишируя и не включая в план официальных научных разработок по кафедре, я уже несколько лет занимался темой, связанной с изучением взаимодействия выше– и нижестоящих звеньев аппарата государственного управления, разработка которой вполне могла стать основой докторской диссертации.

Тема оказалась интересной, перспективной, я активно работал, пошли публикации в научных изданиях. Но, к большому сожалению, обстоятельства внешнего порядка складывались в некую закономерность, которая сулила малоприятные перспективы. В ту пору деятельности Н. С. Хрущева то и дело затевались преобразования в государственном аппарате, во многом сомнительные, а порой просто нелепые. Приведу два наиболее показательных примера.

В 1957 г. законом «О дальнейшем совершенствовании организации управления промышленностью и строительством» вместо системы министерств были созданы советы народного хозяйства экономических административных районов. Всего их было 104, из них в РСФСР – 70. При этом упомянутый союзный закон безапелляционно объявил совнархозы «общегосударственными органами» управления промышленностью и строительством, возражения, как говорится, не рекомендовались, хотя элементарный здравый смысл отказывался это воспринимать. В самом деле, как можно, например, Мурманский совнархоз, действующий только на территории одноименной области, считать органом общегосударственного руководства!

Дело доходило до курьезов. Припоминается, в 1958 г., т. е. через год после образования совнархозов, Политиздат оперативно выпустил брошюру «Совнархозы в действии», автор которой, как говорится, «зажатый» нелепой формулировкой закона, «вывернулся» следующим образом: «Советы народного хозяйства, – написал он, – это – не местные органы. Это органы государственного управления на месте, в экономическом административном районе». Как известно, в скором времени пришлось восстанавливать министерскую систему управления.

Другой пример. В 1961 г. очередной пленум ЦК КПСС, ссылаясь на В. И. Ленина, единогласно постановил разделить областные и краевые Советы и их исполнительные комитеты на промышленные и сельские. Устанавливалось, что «в целях улучшения, укрепления, подъема, активизации и проч.» один Совет и его исполком будут руководить промышленностью, а другой Совет и его исполком той же области займутся сельским хозяйством.

Понятно, что в областях и краях необъятного Союза ССР с энтузиазмом принялись за приятные для начальников преобразования, поскольку их количество, как минимум, удваивалось и многие получали солидные повышения. Помнится, эта нелепая затея просуществовала менее года и обернулась своего рода трагедией для многих, ставших лишними, начальников.

Несколько моих московских друзей попали впросак. Воспользовавшись благоприятной конъюнктурой, быстро сочинили рукопись объемом 12 п. л. под названием «Ленинские принципы организации управления на современном этапе», где всячески расхваливали упомянутое решение пленума о разделении. Пикантность ситуации оказалась в том, что монография пошла в продажу одновременно с постановлением очередного Пленума, принятым единогласно, опять с ссылками на Ленина, однозначно отменившим постановление о разделении.

В итоге с разработкой управленческой темы пришлось покончить по соображениям бесперспективности в условиях волюнтаристских экспериментов.

Между тем, как говорится, неподалеку расположилось обширнейшее поле, ждущее своего чисто юридического исследования, совершенно неразработанное, своего рода «правовая целина». И на этой «целине» среди немногих случайных высказываний четко просматривается единственная «борозда», выполненная в 1964 г. Н. Г. Салищевой и названная «Административный процесс в СССР». В создании этой «борозды» участвовало издательство «Юридическая литература».

Благодарю судьбу за то, что в период нахлынувшей творческой депрессии меня «вынесло» на эту «целину», исследования которой стали главным содержанием моих научных усилил с тех пор и по настоящее время.

В ту пору особенно плодотворным оказался 1968 год, в течение которого были опубликованы монографии «Проблемы административного процесса» (М.: Юридическая литература), «Административно-процессуальные правоотношения» (Л.: Изд. Ленгосуниверситета), на юридическом факультете Ленинградского государственного университета успешно защищена докторская диссертация «Вопросы теории административно-процессуального права», которая, будучи соответствующим образом доработанной, опубликована в виде монографии «Административно-процессуальное право». Фактически монография стала первым в отечественном правоведении исследованием проблем новой отрасли права – административно-процессуального.

Таким образом в этот период стала выстраиваться, так сказать, административно-процессуальная составляющая единой авторской концепции. Она представляет собой систему основных положений и выводов отраслевого характера, впервые обоснованных автором.

В конспективном плане они состоят в следующем.

Поставлен вопрос о процессе как юридической категории, его основных особенностях, служебном назначении, главной цели – достижении правового результата.

Вопреки мнению о производности административного процесса от процессов гражданского и уголовного, показана связь каждого вида процесса с соответствующими ветвями государственной власти, в том числе административного процесса с властью исполнительной. В условиях расселения властей этот тезис приобретает особую практическую значимость.

Выдвинуто предложение о включении в административный процесс наряду с общепризнанными, производства по принятию нормативных актов государственного управления и производства по делам о поощрениях.

Исходя из широкого понимания административного процесса, его многообразной социальной роли, связей с системой исполнительной власти, выдвинуто положение о существовании необходимых оснований для признания административно-процессуальных норм в качестве самостоятельной процессуальной отрасли, а не процессуального института в рамках материального административного права, как это предлагается представителями «юрисдикционной» концепции административного процесса.

Исследован комплекс вопросов, связанных с особенностями административно-процессуальных норм, их содержанием, видами, показана их роль в «обслуживании» потребностей не только материального административного права, но и других материальных отраслей отечественного права. Выявлена специфика предмета регулирования административно-процессуальных норм.

Проведен анализ административно-процессуальных правоотношений, их понятия, содержания и видов, связей с соответствующими материальными правоотношениями, выявлены особенности объектов данных правоотношений.

Сложилось так, что одновременно формировалась и другая, условно говоря, общетеоретическая, составляющая авторской концепции. Содержание этой составляющей образуют следующие важнейшие положения, впервые сформулированные в нашей правовой литературе.

Обращено внимание на то, что применение методологии системного анализа к правовым явлениям с необходимостью приводит к признанию объективного существования такой фундаментальной категории, как единый предмет правового регулирования для всей системы отечественного права в целом. При этом подвергнуто критическому анализу состояние общей теории права, четвертая ни в прошлом, ни в настоящее время, признавая системную природу права, включающую общеизвестные уровни структуры, тем не менее на протяжении многих десятилетий ограничивается признанием наличия предмета регулирования лишь у отрасли права, т. е. у одного из элементов системы права. При таком подходе оказывается, что право как целостность своего предмета регулирования не имеет.

Предпринята попытка выявить в общих чертах структуру единого предмета правового регулирования.

Опираясь на реальное существование единого предмета правового регулирования, представляющего собой многообразную систему общественных отношений, объективно нуждающихся именно в правовом регулировании, обосновано существование единого метода правового регулирования.

Высказано мнение, согласно которому единый метод правового регулирования, отражающий потребности единого предмета и, следовательно, всей системы права в целом, а не отдельной отрасли, практически реализуется в трех типах правового регулирования – гражданско-правовом, административно-правовом и уголовно-правовом. Названные типы в совокупности охватывают потребности практически всех материальных отраслей отечественного права.

Единый метод правового регулирования, действие которого имеет конкретный выход – достижение правового результата, немыслим без соответствующей четко закрепленной процедуры его реализации, т. е. юридического процесса. Эта связь особенно проявляется во взаимодействии типа правового регулирования с соответствующим видом процесса, прежде всего гражданским, административным и уголовным.

Таким образом, на макроуровне складывается механизм правового регулирования, системными элементами которого выступают: единый предмет, единый метод и юридический процесс.

В содержание общетеоретической составляющей входит еще ряд положений, из которых приведу лишь одно, касающееся особенностей предмета регулирования процессуальной отрасли отечественного права. Так, показано, что если предметом материальной отрасли права является соответствующее общественное отношение, то предметом процессуальной отрасли является это не общественное отношение, но ставшее теперь правовым под воздействием надлежащей нормы материальной отрасли.

В подробном изложении обе составляющие авторской концепции представлены в монографиях: «Административный процесс и административно-процессуальное право» (СПб.: Изд. Юридического института, 2002) и «Правовое регулирование: предмет, метод, процесс» (СПб.: Юридический центр Пресс, 2003).

Формирование административно-процессуальной и общетеоретической составляющих авторской концепции отражалось в публикуемых мной работах и, естественно, расценивалось неоднозначно.

Так, в области административно-процессуальной сложилось стабильное сосуществование двух подходов, прежде всего, определению сущности административного процесса: «юрисдикционного» и «управленческого». Это означает, что названная часть авторской концепции получила широкую поддержку научной общественности. Более того, в публикациях ряда сторонников «управленческой» концепции административного процесса показано много новых идей, оригинальных выводов.

Иначе обстоит дело с общетеоретической составляющей. Здесь прежде всего обращает на себя внимание тот факт, что критической оценке подвергается лишь один элемент этой составляющей, а именно вопрос о методе правового регулирования. Собственно говоря, только он вызвал, так сказать, решительное отторжение. Так, с постановкой вопроса о едином методе правового регулирования в 1976 г. не согласился профессор Л. С. Явич[1], в 1980 г. профессор С. Н. Братусь[2], в 1993 г. – профессор С. С. Алексеев[3]. (Возможно, были и другие публикации, но мне не довелось с ними встретиться.)

Казалось бы, обычное дело: кто-то высказал суждение, другие ему возразили. Но, вот что выглядит весьма странно. Ни один из упомянутых выдающихся ученых не обратил ровным счетом никакого внимания на фундаментальное обстоятельство – существование единого предмета правового регулирования, на котором как на ключевом звене базируется вся общетеоретическая составляющая. Именно единый предмет правового регулирования, собственно говоря, «порождает» единый метод. Вряд ли можно признать правомерным «выдергивание» из единой связки – «единый предмет – единый метод» – последнее звено, которое самостоятельно существовать не может, и критически его оценивать.

Видимо, это именно тот случай в научном обороте, когда прежде, чем сказать о методе, предварительно надо сказать о предмете, потребности которого породили такой вариант метода, ибо «избирательный» разговор, без учета существующих связей и взаимозависимостей, едва ли имеет смысл. Между тем именно такой избирательный подход явно прослеживается, например, в выступлениях некоторых участников Международной научно-теоретической конференции, состоявшейся 24 декабря 2003 г. в Санкт-Петербургском университете МВД России[4].

Картина, однако, окажется неполной, если не упомянуть о другом варианте реагирования на некоторые аспекты авторской концепции. Не скрою, довелось испытать чувство удовлетворения, встретив на страницах печати поддержку идеи о существовании единого предмета правового регулирования, высказанную крупным ученым-теоретиком Д. А. Керимовым[5]. Не скрою также, что эта поддержка некоторым образом и озадачила, поскольку речь ограничилась только предметом и, как говорится, «ни единого слова о едином методе».

Однако, если вдуматься, эта позиция объясняется довольно просто. С единым предметом согласиться несложно: о нем никто никогда не говорил и, стало быть, согласие ни к чему не обязывает… С методом выходит «все наоборот». В сущности, ведь каждому представителю общей теории права, а также специалистам различных отраслей многократно и длительное время уже приходилось писать или рассказывать в аудиториях о том, что у каждой отрасли осязательно существует специфический, т. е. присущий только этой отрасли, метод, который, как учит теория права, наряду с предметом является одним из критериев выделения соответствующей отрасли. Поэтому согласиться с иным, нетрадиционным, подходом – значит разрушить собственную позицию.

В заключение два соображения.

1. Целесообразно исходить из того, что предлагаемая читателю авторская концепция, изложенная в работах, составляющих содержание данного однотомника, фактически намечает некоторые первичные, принципиальные решения сложных отраслевых и общетеоретических проблем, имеющих, несомненно, первостепенное научное и практическое значение. Понятно, что они открывают широкие возможности для последующих детальных исследований в области функционирования механизма правового регулирования не только в масштабах всей системы отечественного права, но и на всех нисходящих уровнях этой системы.

2. Особенно хочу подчеркнуть, что делал, правда, уже не раз: ключевым звеном упомянутой концепции, вне всякого сомнения, является единый предмет правового регулирования, представляющий собой часть общественных отношений, которые объективно нуждаются именно в правовом регулировании. В моих работах эти отношения расцениваются как «отношения социально-правовой среды», определенным образом отличающиеся от «отношений социально-нравственной среды».

В связи с этим у меня есть предложение к читателям, знакомым с теми главами учебников по теории государства и права, где говорится о системе права. Задайте себе вопрос: если российское право представляет собой целостную систему, то может ли эта система обходиться без своего, единого для всей системы, предмета регулирования?

Хронологически напрашивается первый вариант ответа: да, может. Более того, как свидетельствуют учебники, фактически без него обходится, довольствуясь на протяжении многих десятилетий отраслевыми предметами и, стало быть, отраслевыми методами. Надо ли говорить, что такой ответ в научном плане «обрекает» систему права на беспредметное существование.

Второй вариант ответа: нет, не может. Система права – целостный социальный регулятор, – естественно, имеет свой единый, так сказать, межотраслевой предмет регулирования. Его существование коренным образом меняет представления и о методах правового регулирования, обусловливая существование единого метода правового регулирования. При таком подходе открываются широкие горизонты для интенсивных научных разработок, поисков новых теоретических и практических решений на всех уровнях системы отечественного права.

Итак, вопрос поставлен. Вам, уважаемый читатель, отвечать.

И еще протокольно. В 1976 г. по причинам, от меня не зависящим, вынужден был расстаться с юридическим факультетом Ленгосуниверситета после 22-летней работы в его стенах. Получил приглашение на должность профессора Ленинградской Высшей партийной школы. С 1978 по 1990 г. выполнял обязанности проректора этого учебного заведения.

1990–1991 гг. – ведущий консультант Юридического комитета мэрии Санкт-Петербурга. С 1992 г. по настоящее время – профессор кафедры административного права Санкт-Петербургского университета МВД России.

Завершая фрагменты автобиографии, хочу сказать: конструктивные критические замечания в адрес предлагаемой концепции и ее составляющих будут восприняты мною с признательностью.

Заслуженный деятель Российской Федерации, доктор юридических наук, профессор В. Сорокин