Читать книгу С судьбой не поспоришь - Валентина Гусева - Страница 2

Такое прозвище к дядьке Коле прилипло чуть ли не с рождения. Первый вопрос, который он задает при встрече, всегда один и тот же:

– Как зарплата?

Человек называет, и дядька Коля тянет к нему руку:

– Ну, тогда тип-топ…

И не совсем понятно, одобряет или осуждает он такую зарплату. Вот и ко мне он, когда приезжаю в их деревню, подходит всегда с этим самым вопросом.

– Какая зарплата, – возмущаюсь я, – пенсия и есть пенсия, она у всех примерно одинаковая, чего спрашивать…

Но дядька Коля не унимается, он грозит мне своим скрюченным прокуренным пальцем:

– В газете вижу, читаю даже, старуха-то моя шибко любит, выписывает, деньги на не дело транжирит…

Я тут же прощаю ему излишнее любопытство и одобрительно улыбаюсь.

– А расскажи-ка и ты мне что-нибудь интересное, я и о тебе напишу…

– Тип-топ, – говорит дядька Коля и на минуту прикрывает глаза. Выдержав паузу, вдруг становится совсем другим человеком, серьезным, задумчивым, с каким-то необычно посветлевшим взглядом.

– Вон дорога с пригорка побежала, видишь?

– Вижу…

– А дальше деревня… Видишь?

– Вижу… Кашино…

– Моя деревня, там я родился и прожил много-много лет… Да и любовь моя там жила… Марья… Бывало, сенокос-то ведь в деревне допоздна, спрыгну с воза потный, грязный, а мимо ее дома не пройду, стукну в окошко: «Марья, встречай!» Она выбежит, налетит, как ураган, исцелует меня всего. Прижмусь к ней всем телом и млею, млею… А она, глупая, вздыхает: «Я думала, что обманешь, не зайдешь сегодня…» Да разве мог я не зайти, если и дышал, и жил ей одной…

Дядька Коля вытирает заслезившиеся глаза, вздыхает, трет занывшую разом грудь и вдруг рассыпается мелким старческим смехом:

– Отец-то у Марьи не шибко наше обниманье приветствовал, переживал за дочку, как бы чего у нас раньше времени не вышло, высунется, бывало в окошко и кричит: «Хватит, хватит вам, птичье племя, нечего зря время тратить, давай-ко, Марья, поись сооруди…»

Так и прообнимались до самой армии, без греха обошлись, хоть, признаюсь, и невмоготу мне было. А там проводы, Марья в слезы, а отец и тут прикрикнул на нее: «Нечего глаза зря мочить, явится через два года, твой будет, кому такое барахло надо…» Ошибся старик…, – дядька Коля почесывает темя и беспокойно ерзает по ступенькам крыльца, на котором ведем мы неспешный наш разговор. – В армии-то меня живо девки прихватили…

– Дядька Коля, – фыркаю я, не в силах сдержать смех, – ты говори да не заговаривайся, в армии какие девки?

– А такие, вот какие! Загорелые, титястые и на все согласные… На картошку нас там целую осень гоняли, а там одно, другое, винишко опять же, сама понимаешь… Марье письма пишу, в любви клянусь, а ночами в самоволку, приманила там меня одна, нашлась такая, я стопарь, и она стопарь, ни в чем мне не уступает и ни в чем не отказывает. Скажи, как молодому мужику устоять? Вот так текли, текли денечки, а однажды она и преподносит мне новость, мол, я беременная, если не женишься, все до командира дойдет… И так далее и тому подобное. Вот я и попал. Предлагал ей в город съездить и решить этот вопрос полюбовно, а она ни в какую, со мной ехать собралась. Мальчишечку родила, хиленького, слабенького, хворал бедняга, только три годика и пожил, умер… Здесь уж умер, в деревне, я ведь кралю-то свою с дитем сюда привез…

Я замираю от такой новости.

– А Марья? Что с Марьей-то случилось? Как она это пережила?

– Да никак не пережила! Я и ей жизнь сломал. Она уехала, конечно, сразу, выучилась там, работа у нее хорошая была, замуж вышла, два сына у нее, вот уж и внуки есть, все у нее, вроде бы, устроилось тип-топ… Я-то уж к тому времени второй раз женился, укатила моя хохлушка обратно, как только мы сыночка похоронили. Я тогда, правда, ринулся было в город Марью искать…

– Нашел?

– Нашел, чего долго-то искать… Встретились, вижу, что у нее вид печальный, и голос дрожит, и губа, только бы зареветь… «Слыхала, будто ты опять кобелируешь? – спросила меня. – Все над девками начальник?» – «Нет, – отвечаю, – Марья, ну их всех к шуту, никого мне не надо, ты моя судьба…» А она так на меня поглядела, что жутко стало. «Не тут ты, – говорит, – судьбу свою ищешь, замужем я, дети у меня. Хотя не скрою, без любви замуж пошла, тяжело к мужу привыкала, а теперь вот дети у нас, Господь сразу двойней наградил, чтобы крепче меня к мужу привязать, чтобы лишний раз не приходили в голову глупые мысли…»

Дядька Коля достал пачку с дешевыми сигаретами, нервно закурил. Сплевывая попавшие в рот крошки, махнул рукой:

– Да и зачем я ей тогда был? Выпивал ведь, чего греха таить… Думал, простит она меня, сойдемся, я пить брошу и все у нас будет тип-топ… А она не простила… Да и силы воли у меня не было… Это уж вот теперь, когда встал вопрос о жизни и смерти, я за жизнь ухватился, четверть века, можно сказать, в рот не беру…

– Тебе бы и курить бросить надо…

– И без тебя знаю, что надо… Так я и брошу, готовлюсь…

В окно высовывается строгая, седоволосая старуха:

– Старый ты нахал, забирайся живо домой, только языком чесать и горазд…

– Иду, Марья, иду… Не переживай, у меня все тип-топ…

И, обращаясь ко мне:

– Пойдем… Посидим, выпьем… Под хорошую закуску стопарь-другой мне и сейчас не повредит…

Но, заметив мой растерянный взгляд, широко улыбается своим беззубым ртом:

– Марья-то? Так это она и есть… У нее уж внуки были, когда мы сошлись. Я по городам помотался, время было тяжелое, работы нет, решил, что в деревне как-нибудь проживу, не так еще, было время, жили. Вот и приехал… Да пойдем-пойдем в дом-то… «Марья, давай сальца порежь, да бутылочку скорее доставай, чтобы все было тип-топ, гостья у нас…»

Конечно, я не могла удержаться, чтобы не дослушать до конца дядьки Колину историю, а еще больше хотелось увидеть отношения этих двух пожилых людей, которые в юности чуть не похоронили свою любовь.

Дядька Коля, налив полные стопки, вдруг говорит мне:

– Держись за то, на чем сидишь…

И достает альбом с фотографиями.

– Внуков-то у меня, внуков-то, во, Валерка, и Алена, и Димка… Да они меня сильнее, чем Марью любят… Большие уж, все хорошо у них, Димка вот только жену оставил… А Аленка скоро правнучкой порадует, опять буду сказки говорить…

– Конечно, ты языком-то чесать горазд, тебе ведь не у плиты стоять, не бельишко ихнее стирать, тебе только сказки придумывать, а деткам чего надо… Вот бы кому книжки-то писать…

Марья достает из шкафа толстую пачку писем, перетянутую льняной веревочкой.

– Два года мне мозги пудрил, а сам…

– Марья, Марья, только не надо перекосов, а то давление опять подскочит… Ты лучше расскажи, как встретились мы с тобой…

– Так в больнице встретились, судьба видно. Допился он до ручки, мне потом бабы рассказывали, что полгода его трезвым не видывали, поставит браги флягу и пьет… Вот в больницу и угодил. Язва… Крови много потерял, с того света, считай, вытащили. А я приехала подругу навестить. Она мне и говорит: «Загляни вон в ту палату, там мужик из нашей деревни лежит, тяжелый, умрет, наверное…» Вот я и заглянула себе на беду…

– Какая беда-то, Марья, какая беда? Четверть века уж живем, и все у нас тип-топ… Старая любовь не ржавеет… Жалко, что прихварывать ты начала, да и я не орел…

Марья пересела на диван и, подложив маленькую подушечку, прилегла:

– Устала я, прилягу, вы уж тут без меня пейте, ешьте…

Я пересела поближе к ней и задала главный вопрос, который так мучил меня в последнее время:

– Тетка Марья, неужели это можно простить?

– А чего ж не простить… Если любишь… Особенно, если такой…

И я увидела на ее губах загадочную улыбку.