Читать книгу неТрудная дочь - Валентина Мартин - Страница 3

Наконец-то! Как трудно и в то же время и страшно было в это верить! Слухи быстро пронеслись по маленькому селу и, встретив соседей или случайных прохожих, нас нетерпеливо расспрашивали, не начали ли мы распродажу имущества. Вечерами, закончив ужинать, мы часто оставались за кухонным столом и предавались мечтаниям о новой жизни, которая настигнет нас уже в ближайшем будущем.

– Как соберёмся ехать, – говорила нам с сестрой мама, – купим вам обеим по маленькому чемоданчику. Будете сами складывать всё, что захотите с собой взять. А приедем в Германию, запишем вас на спортивные секции.

В приподнятом настроении я витала по квартире, примечая вещички, которые планировала забрать с собой. Проходя мимо сельского кафе, я не раз улавливала мелодию из песни Майкла Джексона „Earth1“, и почему-то именно под неё представляла себя идущей по вымытым шампунем улицам Германии, удивляющейся чистоте и абсолютному порядку тех волшебных городов – как нам то рассказывали приезжающие в гости односельчане. Многие покинули наше родное место, и ещё ни один не вернулся, проклиная немецкую землю, обратно. Теперь я ждала вызова как никогда раньше и в один прекрасный день долгожданный конверт, наконец, нашёл своего получателя.

С этого дня всё закрутилось стремительно быстро. В течение тех же летних каникул мы успели продать почти всё имущество: движимость, недвижимость, скот. Продав дом, родители подали бумаги на получение заграничных паспортов, обменяли валюту. Мама часто звонила Нине, советовалась на счёт дальнейших действий. Для меня всё проходило как в тумане. Погружаясь в мечтания, я не могла дождаться нашего отъезда, но застав маму после очередного звонка в слезах, запаниковала.

– Она спросила, сколько евро мы насобирали, – мама вытерла слёзы, – я сказала: "Тысячу. Это много?" А она усмехнулась и сказала, это два раза закупиться сходить!" Вот как мы теперь? Тут уже всё продали и туда поедем, чтобы под мостом жить?

– Ну а как Ирка? Они ещё меньше нас продали, дом у них вообще ужасный был и ничего. Ёсик ходил тут ещё, деньгами швырялся, помните? – попыталась я успокоить маму.

Но, казалось, никакие сравнения уже не смогли придать ей уверенности. Мама безоговорочно верила сестре и уже без прежнего пыла отдавала всё за пятнадцать лет брака нажитое имущество, готовя свою семью к поездке в неизвестность. Незадолго до начала учебного года мы освободили для новых хозяев дом и, собрав вещи и птицу, которую не успели продать, переехали к бабушке.

Родителей мамы ни курс валюты, ни реальная стоимость имущества не волновали. Словно в какой-то дикой спешке старики раздавали свои пожитки и односельчане, пользуясь добротой и наивностью, за бесценок скупали ковры, хрустальную посуду, мебель, транспорт, скот. Освободив таким образом дом и хозяйственные постройки в более короткий срок, бабушка подарила всю недвижимость вечно фыркающей и недовольной Ольге.

– Вы что делаете?! Вам же самим деньги нужны! – возмутилась мама.

– Мы и так скоро все в Германии богато будем жить, а Оля здесь одна остаётся. Ей помогать надо!

Каждый день, слетевшись словно голуби на рассыпанное зерно, у бабушки собирались гости: какие-то соседи, знакомые и друзья деда, неслыханные и невиданные ранее родственники. Каждый день заканчивался праздником, накрывали стол, разделывали гусей и кур, которых мы не успели и уже и не надеялись продать. Каждую неделю родители уезжали за покупками в город. Новые спальные комплекты, столовые наборы, объёмные сервизы были утрамбованы по огромным клетчатым полипропиленовым сумкам, которые выстроившись вдоль стен гостиной комнаты, ждали своей участи. О каких-либо чемоданах не было и речи. Для нас с сестрой приобрели модные джинсовые костюмы, в которые – как сказала мама – мы должны были переодеться, подъезжая к германской границе. Все ждали отъезда и наконец этот день настал.

С закрытыми глазами я лежала на стареньком диване в наполненной гостями комнате. Было не до сна. Рядом лежала Женя и, обнимая плюшевого мишку, так же напрасно пыталась уснуть. Все разговаривали шёпотом, наивно полагая, что мы действительно спим. За стеной на протяжении всей ночи не смолкала шумная компания приехавших проводить нас родственников и друзей. Часы медленно передвигали стрелки. До отъезда оставалось два часа, когда мама наконец кликнула нас собираться. Через кухню мы вошли в ванную и, протиснувшись вдвоём между ванной и нетопленной печкой, принялись умываться и чистить зубы.

Сняв с крючка полотенце, я поднесла его к мокрому лицу. Это было моё полотенце. То самое, которым мама вытирала меня маленькую, искупав в ванне. Этим полотенцем я обматывалась, выходя из бани, которую мы построили вместе. Сколько лет ему было?! Его некогда синие цветы давно потеряли свои краски, приняв со временем угрюмый серый вид. Несмотря на это, полотенцем всё ещё пользовались, а теперь я должна была оставить его здесь навсегда.

На глазах накатывались слёзы.

Закончив с утренними процедурами, Женя вернулась в комнату. Я посмотрела на себя в зеркало и, наверное, только в этот миг впервые осознала, что возможно никогда больше не окажусь в этом доме, в этих маленьких комнатах, где родилась и выросла мама, где прошла огромная часть нашего детства. В этой пристройке с невзрачной печкой, у которой бабушка не раз сушила наши набитые снегом сапоги и валенки, и железной ванной, после купания в которой мы обматывались полотенцем и отправлялись на мягкие перины спать. Неизвестно увижу ли я когда-нибудь родных и близких людей, собравшихся сейчас в этом доме. Возможно, я навсегда покину свой родной край и это маленькое село, которое стремительно теряет свою благовидность. И ни один из миллионов населённых пунктов со всего света не сможет сравниться с ним, потому что у них нет воспоминаний о детстве. Они пусты. В них нет до боли знакомых улиц, нет домов, в которых живут подружки и их хозяйственные мамы, которые, завидев гостей, угостят горячим пирожком с начинкой из душистой малины. У меня не будет прежних одноклассников. В моём доме, расхаживая по залу, в котором я осваивала трёхколёсный велосипед, будут жить другие люди. И за моим письменным столом, в ящиках которого я бережно хранила школьные принадлежности, будут делать уроки уже другие дети.

Прижимая всё то же старое полотенце к заплаканному лицу, я содрогалась в рыданиях, пока мама, накинув на мои плечи куртку, не позвала выходить во двор. Не переставая лить слёзы, я остановилась у ворот, наблюдая за мужчинами, которые выносили из дома огромные сумки и складывали их у подъехавших машин. Родители грузили багаж. Бабушка с дедом, попрощавшись уже ждали в машине и, боясь опоздать на поезд то и дело призывали нас торопиться. Пришла пора прощаться.

– Нашла из-за чего плакать! – фыркнула Ольга, прижав меня к себе. – Вон, соседи уезжали, у них тоже дочка плакала, не хотела уезжать. А потом приехала в гости и сказала: "Ну и дура я была!"

Я промолчала. Наша семья не жила напоказ, у нас никто не любил хвастунов, и я была уверена: приехав из Германии к тётке в гости, никто не станет корчить культурных немцев, задирать нос и путать слова, блистая ломаным немецким. Мы не такие.

Разделившись по машинам, колонной мы тронулись в путь. Сквозь слёзы я прощалась с покрытыми мраком родными улицами, глядя в последний раз на освещённые фарами разбитые дороги, деревья сумрачного парка, никем не любимую школу и отчий дом в свете единственного на всей улице исправного фонаря. На шоссе перед нами блеснула белая табличка с зачёркнутым красной полосой названием села – моей маленькой родины – и, освещая себе путь, колонна растворилась в темноте бескрайних сибирских степей.

Этот маленький указатель я восприняла как символ, призыв к началу новой жизни и, вытерев слёзы рукавом тонкой кофты, с чарующей интригой принялась ждать подходящих событий. Скоро добрались до железнодорожной станции. До прибытия поезда оставалось совсем немного времени и взрослые, схватив выгруженные из машин клетчатые баулы, направились на перрон. С сестрой мы шли следом. Не выдерживая нагрузки, или от такого качества, ручки полипропиленовых сумок рвались на ходу. Их тут же склеивали приготовленным для таких случаев скотчем и несли дальше. Взгромоздив весь багаж на перроне, мы столпились с друзьями и родственниками в ожидании поезда. Тут же оказались и закуска, и выпивка. Никто не грустил. Пожелания доброго пути и счастливой, удачной жизни в чужой стране воспринимались с улыбкой на губах. Объявили поезд. Все засуетились. С сестрой нам ещё никогда прежде не случалось ездить поездами, и мама боялась нас потерять, а мы в свою очередь боялись потерять стариков. Но стремление уехать в богатую страну сказок придали им сил, и некогда хромая и медлительная бабушка бежала к нужному вагону вперёд нас и, заклеивающих на бегу рвущиеся сумки, родителей.

Едва мы поднялись в вагон, поезд тронулся в путь. Моему взору предстали чьи-то голые ноги, свисающие одеяла и разноцветные носки. Решив, что вошла куда-то не туда, я развернулась, но тут же услышала голос мамы:

– Иди, иди. Нам дальше.

Оказавшись у своих мест, родители распихали баулы. С сестрой мы забрались на верхние полки и часы напролёт не отрываясь смотрели в окно. В течении двухдневной поездки к столице России мы увидели больше, чем за всю свою жизнь, безвылазно проведённую в селе. Проезжая извилистый Иртыш, Уральские горы и гордую Волгу, я думала о своих односельчанах. Сколько из них прожили свою жизнь среди немногочисленных улочек, не имея ни малейшей возможности выбраться и посмотреть на величие и многообразную красоту необъятной страны, в которой мы живём. Сколько из них видели столицу своей родины только лишь на экране телевизора, воспринимая её грацию и все связанные с ней события, как чужой, далёкий и недосягаемый мир. Смогла бы мама побывать в Москве при других обстоятельствах, не продавая всего нажитого годами имущества? И засыпая в поезде в последний раз, я вспоминала об упёртой, несгибаемой Ольге, которая из гордости и принципиальности своей так и останется в далёкой, не видимой на ни одной карте страны, сибирской глубинке.