Читать книгу Обряд - Валентина Назарова - Страница 6

Вторая глава
Настя

Оглавление

Шесть. Но Настя на всякий случай проверяет еще раз на лежащих рядом со старым бабушкиным будильником наручных часах Артура. Неужели уже шесть? Но на улице так темно, слишком темно. Артур пришел только в три, поэтому и она уснула тоже только в три, прижавшись носом к ложбинке между его лопаток. Кажется, глаза-то закрыла всего на минуту.

Она скидывает с себя одеяло и готовится спустить ноги с кровати.

– Встаешь? – Теплая рука Артура ложится поперек ее голого живота.

– Встаю.

– Может, ну нафиг?

И в этом его «ну нафиг» воплощается сразу столько всего невыносимо приятного и совершенно невозможного, что Настя прямо-таки ненавидит его в этот момент.

– Нельзя, уволят, – коротко бросает она и поднимается с кровати одним волевым рывком, как будто в воду ныряет. – Укройся с головой, свет включу.

Она собирает в охапку форму, конспекты, учебники и тащит все на кухню.

– Насть, – раздается из комнаты, когда она уже чистит зубы.

– Что? – Она шлепает по паркету на его голос. – Чего не спишь?

– Ты придешь сегодня?

– А это обязательно?

Он высовывается из-под одеяла; в темноте ей не разглядеть его лица, только силуэт на подушках и светлые отросшие волосы.

– Ну я думал, тебе будет весело. Катю возьми. Я буду сам музыку ставить, включу твою самую любимую песню, если, конечно, ты когда-нибудь скажешь мне, какая она.

Настя усмехается, рассматривает проступающие в темноте симметричные черты его лица. Ей до сих пор трудно привыкнуть к его лицу, оно кажется ей слишком правильным и оттого совершенно ненастоящим.

– Ну приходи! Это же весело, Хеллоуин, праздник.

– Да никакой это не праздник.

– Вот же зануда. Смотри, что у меня есть! – Артур свешивается с кровати и тянется рукой к валяющемуся рядом рюкзаку. – Иди сюда.

Настя послушно подходит к кровати.

– Что там?

– Наклонись, мне твоя голова нужна.

Она хихикает, слышит, как шуршит пакет, потом чувствует его пальцы у себя в волосах.

– Вот. Включи свет.

– Что это? – Она ощупывает бархатный обруч у себя на голове, потом тянется к выключателю. Раздается щелчок.

В мутном зеркале платяного шкафа отражается ее бледное скуластое лицо. Из спутанных серебристых волос торчат, как рога, два кошачьих уха в черном кружеве.

– Я подумал, ты будешь прекрасной черной кошкой – служанкой сатаны.

Но Настя не слышит его: обруч сдавливает ей виски, и она стряхивает его со своей головы истеричным рывком, как паука.

– Насть, ты чего?

– Откуда… – произносит она, на шаг отходя от упавшего ей под ноги обруча, – откуда вообще ты взял, что я кошек люблю?

Артур садится на кровати.

– Здрасьте-приехали. Ну ты подкармливаешь же уличных все время. Думала, я не знал?

– Это не значит, что я их люблю. Это ничего не значит.

– Меня ты тоже кормишь – это тоже ничего не значит?

– Я на работе пол-Питера булочками с корицей кормлю. – Она пытается выдавить из себя улыбку, притвориться, что все это сарказм, чтобы как-то спасти положение. – Что ж мне, всех любить прикажешь?

Он поднимает руки, как будто сдается, и отворачивается от нее. В этот момент ее охватывает приступ паники. Не надо, чтобы он сдавался, как она без него будет, если он сдастся и просто плюнет на все? За последние месяцы она стала так зависима от его присутствия, от чая, который он заваривает ей, от простых обыденных разговоров на кухне. От его рук.

– Прости. Я знаю, что ты хотел как лучше. Просто…

– Просто я совсем тебя не знаю? – перебивает он.

Вместо ответа она поднимает обруч с пола и держит его в кончиках пальцев на вытянутой руке.

– Просто это – не я.

– Отлично. А кто ты, Настя? Ты мне не даешь себя узнать. Отталкиваешь, как только я приближаюсь чуть ближе, чем тебе хотелось бы. Будто у тебя там двойное дно и ты там что-то страшное прячешь.

– Может, и прячу.

– Может, расскажешь? Я ведь знаю, ты хочешь рассказать. Но молчишь, и все гниет внутри и снаружи, как эта чертова квартира, из которой ты никак не можешь решиться вынести на помойку все барахло.

Настя снова ловит свое отражение в пятнистом зеркале бабушкиного платяного шкафа; позади – стопки с книгами высотой почти с человеческий рост, подоконник, уставленный безголовыми фигурами, картины с кособокими Ростральными колоннами и закатами на Неве. И на фоне всего этого – она, бесцветный мотылек, засохший между стекол, лоскуток серо-розового крыла.

– Ну что ты молчишь? Что там такого страшного может быть, что ты так это оберегаешь?

Настя поднимает на него глаза. Надо что-то сказать.

– А хочешь, я тебя свожу в дедову мастерскую? Ты ж меня сто раз просил. Там окна панорамные. – Ее взгляд соскальзывает на красные цифры электронных часов. – Ах, черт, мне пора. Пойду в душ. Сегодня? Завтра? Это свидание!

Артур молчит, смотрит в свой телефон, медленно листая пальцем картинки на экране.

– Слышишь, я пошла в душ.

– Конечно. Ты же опаздываешь, – сухо отзывается он, не отрывая от телефона глаз.

– Прости.

Она кладет обруч на тумбочку у кровати.

В душе она включает горячую воду и встает под струю, кипящую, будто наказывая себя. Он не виноват. Он хороший. Это она, она – плохая. Конченая.

Настя закрывает воду, накидывает халат и выходит из ванной. Ну эту работу, думает она, останусь здесь.

– Ты спишь? – зовет она в темноту.

Ее голос угасает в недрах пустой квартиры.

* * *

Приоткрыв дверь подъезда, Настя всматривается в мутный колодец двора. До восхода еще далеко, но фонари уже погасли, только желтые квадраты окон, будто плавающие в пустоте, разбавляют полумрак.

Она зажимает между средним и указательным пальцем ключ – крепко, до боли, так, чтобы сразу можно было им ударить, и распахивает дверь. Никого.

До метро она почти бежит, то и дело оборачиваясь. Воздух стынет от холодного дыхания реки, обжигает горло на вдохе и морозит зубы на выдохе. Она сворачивает на яркий и уже оживший Каменноостровский проспект и, кажется, только тогда решается сбавить шаг. В кармане начинает вибрировать телефон. Артур! Но нет, снова тот далекий номер, который она по глупости набрала два дня назад. Шесть пропущенных. Она засовывает мобильный поглубже в сумку и ныряет в метро.

За этот долгий день Настя видит дневной свет только минут пять, когда выходит подышать на перерыве. Она не курит, но спускается с курильщиками по черной лестнице и стоит, глядя на отрезок низкого серо-коричневого неба над головой, пока ее не зовут обратно. Эти последние несколько дней ей особенно тесно среди домов, особенно громко от машин, голосов и телефонных звонков, особенно больно вдыхать тяжелый металлический воздух Петербурга.

Когда Настя, задыхаясь от быстрой ходьбы, сворачивает с Невского проспекта на Думскую, она забывает обернуться. Вспоминает об этом уже у дверей бара, но теперь ей уже никак не вычислить в многоголовой костюмированной толпе того, кто шел за ней от троллейбусной остановки. Если, конечно, кто-то шел.

Витрина бара переливается разноцветными огоньками гирлянды, которую повесили на прошлый Новый Год, да так и не убрали. Сквозь замызганное стекло ей видна черная загогулина барной стойки с покачивающимися над ней красноватыми абажурами. Круги света скользят по лицам двух девушек в одинаковых костюмах медсестер, которые склонились к Артуру и что-то объясняют ему, периодически срываясь на хохот. У Артура полосатая футболка, светлые волосы заправлены за уши, глаза будто подведены черным. Впрочем, ей, возможно, это кажется из-за игры света и теней. Одна из медсестер накрывает его ладонь своей. Настя наблюдает за этой сценой через стекло очень внимательно, секунда замирает, как пуля в «Матрице», но Артур тут же выдергивает руку и лезет в кассу за сдачей.

Настя выдыхает, потом вынимает из волос шпильки и позволяет им рассыпаться по плечам угловатыми серебристыми волнами. Она надевает на себя кошачьи уши уже в самых дверях, так что, когда Артур ловит ее взгляд, он тут же расплывается в улыбке и вопит, перекрикивая музыку:

– Ты пришла!

– Пришла. – Она приземляется у стойки.

Девицы обдают ее холодом своих взглядов, но она даже не замечает этого, потому что через стойку к ней тянется теплый рот Артура.

– Ох, какая! – Он целует ее и зажмуривается.

Настя хочет сказать ему, что ей совестно за то, что было утром, что она сама не знает, что на нее нашло, но в бар вваливается шумная компания, и Артур отходит к другому концу стойки мешать им «Боярских». Настя остается одна, назойливая рок-музыка так и норовит забраться ей в голову. Она хочет зажать уши, уже тянется руками, как вдруг в дверях показывается знакомая фигура.

– Катя. – Она спешит к ней, протискиваясь между людьми, собравшимися вокруг стойки, как ил, прибитый к берегу прибоем. – Катя, привет!

Она не замечает стоящего позади нее высокого парня в капюшоне, все ее внимание обращено на кошачьи уши, венчающие кудрявую Катину голову и точь-в-точь как те, что надеты на ней самой. Теперь все ясно: это Катина идея.

– Настюша! – Катя заключает ее в объятия. – Какие мы с тобой кошечки!

Судя по тому, как блестят ее глаза, этот бар – не первая остановка.

– Да уж. Мяу.

– А это Сергей. – Катя делает полшага в сторону, как ведущая телемагазина, торжественно указывая на стоящего позади парня, и едва заметно подмигивает Насте. – А сфоткай нас с Настей, пожалуйста, Сереж.

Катя протягивает ему телефон и подхватывает Настю под руку, плотно прижимаясь к ней своим надушенным красным пальто. Настя поднимает глаза на объектив, потом на скрытое за ним лицо.

Она отскакивает инстинктивно, толкает Катю так, что та почти что падает на парня позади себя, и он разливает ей на пальто свой напиток. Ее спутник едва успевает подхватить ее под локоть и помогает отряхнуть капли с мгновенно почерневшей красной ткани.

Но Настя ничего этого уже не видит. Она стоит в единственной кабинке туалета, прижавшись спиной к двери, и пытается дышать, но выходит пока очень плохо. Она остается там, пока в кабинку не начинает барабанить собравшаяся очередь.

– Ну сколько можно?

Настя отпирает дверь и выходит наружу, игнорируя укоризненные взгляды, протискивается мимо толпы, диванов с дырками от сигарет в обивках и дребезжащих столов для кикера.

Может, показалось? Стараясь не поднимать глаза, Настя идет к стойке бара, где Артур уже наливает для Кати вереницу разноцветных стопок, которые переливаются, как елочные игрушки, в красноватом свете ламп. Ее спутника нигде не видно.

– А вот и ты!

– Ага.

– Что, так страшен мой мужик?

– А он твой мужик? – поднимает бровь Артур.

– Пока непонятно, но, надеюсь, станет им к концу вечера. – Катя сгибает пальцы, как когти. – Ми-яу! Режим хищницы активирован.

– Откуда ты его знаешь?

– Ну я ж тебе говорила, познакомились в ВК. – Катя довольно улыбается и протягивает Насте рюмку. – Так что? Что думаешь?

– Да не успела я ничего подумать. Меня толкнули просто, и я побежала в туалет замывать пятно, «Боярский» на платье попал, – врет Настя, слишком подробно и сбивчиво, чтобы даже самой хоть на мгновение этой лжи поверить.

– Все-таки ты такая корова иногда, а не кошка! – Катя обнимает Настю за плечо и чмокает в висок. – Ну что, за кошечек?

Артур настороженно косится на Настю, но она только улыбается и опрокидывает рюмку в рот. На вкус шот омерзительный, но от него Настя сразу расслабляется, ее задранные до этого почти к самым ушам плечи потихоньку начинают опускаться. Показалось, ну конечно показалось, иначе и быть не могло, думает она, прижимаясь к Артуру.

– А вы прям Курт и Кортни, – произносит Катя.

– В смысле, что однажды она снесет мне башку? – ухмыляется Артур и целует Настю в висок.

– Нет, в смысле, вы классно смотритесь. А у Курта это был суицид.

– Ну-ну, – саркастично причмокивает Артур. – Суицид под названием «сумасшедшая ревнивая баба».

Настя улыбается, но у нее выходит заученно, механически. Она не слушает, о чем они говорят, а только обводит глазами бар.

– А где твой друг?

– Вышел, ему позвонили. Кстати, фотка вышла угарная, смотри. – Катя протягивает ей телефон.

Настино лицо на маленьком снимке размазано так, что черты скачут, как в глазах у пьяного. Она смеется фальшиво и со вздохом опускается локтями на стойку, будто хочет лечь.

– Ты совсем на нервах последние дни. – Артур накрывает ее руки своими. – Повеселись сегодня, расслабься. А то кроме своего универа, работы и пыльного склепа, который называешь квартирой, ты и жизни не видишь.

– Соглашусь с предыдущим оратором, тебя надо чаще вытаскивать в люди! – произносит Катя и тут же устремляется к дверям, завидев знакомых.

– Не грустишь? – тихо спрашивает Артур.

Настя поднимает глаза и смотрит на него, сначала рассеянно, а потом нежно.

– Устала.

– Ты слишком много взяла на себя.

– Ну, Артур, жить-то мне на что-то нужно.

– Переводись на заочку.

– Не переведусь. Это как-то…

– Не круто?

– Да при чем тут это. Мне нравится учиться, понимаешь? Я люблю университет. Да, это выдуманный мир, это как быть внутри книги – отсрочка реальности. Но я так люблю ходить на лекции, читать, слушать, вникать во все. Понимаешь, когда я там, я забываю.

– О чем?

– Обо всем. Отключаюсь, знаешь?

Вздохнув, он берет в руки тряпку и начинает тереть стойку.

– Что сегодня интересного было?

В этот момент Настя отчетливо ощущает на себе чей-то колючий взгляд, обжегший ее, как спрятавшаяся в высокой траве крапива, резко оборачивается и видит Катиного спутника. Он далеко, у дверей, Катя трется о его локоть, ни дать ни взять кошка. Настя отворачивается, потом снова поднимает взгляд, сверлит глазами его лицо. Он смотрит на нее в ответ, через всю комнату, холодно и спокойно.

Он высокий, под метр девяносто, и от этого немного сутулый. Раньше был таким. Сейчас – нет. Сейчас его плечи будто шире, а скулы – острее, как нарочно подчеркивают блеск черно-зеленых чуть раскосых глаз. Одни углы, а не лицо, думает она. Он совсем не красивый, но она помнит каждую черточку этого лица, не только глазами, но и губами, пальцами. Если это правда он, то на виске, под волосами, у него должен быть шрам. Она помнит его на ощупь, даже сейчас ощущает под пальцами.

Тогда, той ночью, три дня назад, волосы у него были почти до плеч, и на нем была длинная серая шинель. А сейчас – кожаная куртка и толстовка «Зенит». Он подстрижен, виски почти сбриты, длинные черные волосы на макушке зачесаны назад. Он отворачивается, с улыбкой смотрит на Катю, что-то говорит. Нет, не он. Не умел он так улыбаться никогда. Или все-таки он? Настя пытается снова поймать его взгляд, но тот упрямо, будто нарочно, не смотрит.

– Насть, прием-прием, ты чего застыла?

– Что? – Она оборачивается и смотрит в светлоголубые глаза Артура.

– Что на парах было, спрашиваю?

– Русские писатели – жертвы репрессий.

– Например? Гумилев?

– Нет, более… камерные.

– Это какие?

– Да ты не знаешь таких.

Артур кидает на нее быстрый обиженный взгляд, но она не замечает его, снова и снова оборачиваясь в сторону дверей.

– Ждешь кого-то?

– Нет.

– А что смотришь туда?

– Просто так.

– Так что за репрессированные? Наверняка я слышал. Ты плохо обо мне думаешь. Дай хоть один пример.

– Барченко.

– Это кто?

– Писатель, – отвечает она с косой улыбкой. – Оккультист. Его НКВД сначала отправил в экспедицию на Север, искать шаманов, выведывать у них… – Настя снова ловит взгляд мужчины у дверей, и ее дыхание прерывается. – У них выведывать… обряд.

– Какой обряд?

– Что?

– Ты сказала «выведывать обряд»? У шаманов?

– Обряд? Оговорилась. – Она с трудом опускает ресницы и переводит взгляд на Артура. – Они хотели знать, можно ли использовать знания шаманов с русского Севера, чтобы контролировать… массы.

– И как?

– Их всех убили. Шаманов, и Барченко, и его руководителя. Всех пытали и расстреляли в подвалах НКВД.

– Ого. Это вы на литературе проходите такое?

– Мы разное проходим. В прошлый раз нам говорили о страхе как о движущей силе.

– А теперь о расстрелах и гипнозе. Чудненько. А я-то удивляюсь, чего ты такая дерганая.

Настя усмехается, вновь ища глаза в толпе.

– И что он написал?

– Несколько романов, рассказы, исследование…

– А что самое известное?

– Роман «Из мрака».

– Готично! Там про что?

Но Настя уже не слышит его, потому что перехватывает взгляд Катиного спутника в воздухе, на полпути к себе, и замирает. Это – он, это не может быть никто другой. Он точно так же смотрел на нее в ту ночь, вот такими же глазами. А теперь он здесь, по-настоящему здесь, с ней в одной комнате. Ей страшно, она приходит в ужас, такой, от которого подгибаются колени и дрожат пальцы, а еще откуда-то из солнечного сплетения поднимается вверх бурлящая ярость. Или радость? Может, это восторг? Такой горячий, что она путает его с яростью?

– Але, Нас-тя, так про что книжка? Может, я читал? – раздается голос Артура откуда-то издалека.

– Извини, мне нужно в туалет, – бросает она не оборачиваясь и, расталкивая толпу, идет прямо к незнакомцу, не сводя с него глаз. – Что тебе нужно? – произносит она, остановившись в шаге.

Он смотрит на нее и как будто улыбается одними уголками губ.

– Что тебе нужно? – повторяет она громче, по-прежнему глядя ему в глаза.

Наконец он наклоняется к ней так близко, что его губы щекочут ее кожу, и кричит ей в ухо:

– Тут слишком громко, я не слышу, что ты говоришь!

– О чем болтаете? – перекрикивает его возникшая откуда ни возьмись Катя.

– Ни о чем. Просто так.

Катя смеется и что-то щебечет в ответ, похлопывая его по руке, но Настя не слышит. Только смотрит на него, а он улыбается.

– Пойдем в туалет? – вдруг щиплет ее за руку Катя.

– Пошли.

В очереди в кабинку она опять что-то болтает, Настя кивает, в такт и не в такт, пока Катя не задает ей вопрос:

– Что не так с Сергеем?

– Что? – По спине Насти пробегает озноб.

– Ну он… слишком идеальный. Просто чувак из ВК, знаю его неделю, а уже и ужинать водил, и в кино, и вроде не слишком озабоченный. В чем подвох?

– Я не знаю, – отвечает Настя пересохшими губами, оглядываясь через плечо. В баре стоит гул голосов, перемежающийся радостными возгласами игроков в кикер. Пленка дыма и розовый низкий свет ламп делает все нереальным, каким-то замедленным и плоским.

– Он мой ровесник, ему двадцать пять, – продолжает тараторить Катя, подкрашивая губы и глядя в мутное зеркало. – Где работает, я так и не поняла, но явно небедный, по шмоткам понятно, ну и по телефону, и вообще. Он не из Питера и…

И тут все выключается. Утихает, тонет, сдувается, гаснет лампочка за лампочкой, как парк аттракционов, из которого ушли все люди. Или нет, люди и свет все еще здесь, это происходит только у Насти в голове, эта глухая влажная темнота, которую разрывает один только звук. Клавиши, потом нарастающий дребезжащий шум и голос.

Руки на ее предплечьях, они мешают ей провалиться вниз. Она выкручивается, высвобождается, зрение возвращается к ней, как в туннеле, кругом тьма, и только вдалеке картинка: двое мужчин по разные стороны бара, один пониже, блондин, второй высокий, и у него вместо лица что-то похожее на воронку воды, утекающей из раковины.

– Подержи мою сумку, пожалуйста, – произносит Настя спокойным, уверенным голосом, перевешивая ее на Катино плечо.

– Ты куда?

– Сейчас вернусь.

Она идет как по канату на эти звуки, на песню, на голос. Ключ уже зажат у нее между пальцев.

– Я же своей рукою… – раздается из колонок над головой.

Она подходит, останавливается, трогает его за плечо. Он оборачивается, и она бьет его в этот водоворот, который у него вместо лица.

– Сердце твое прикрою… – продолжает играть песня.

Еще и еще раз. С каждым ударом черты становятся яснее.

– Сердце твое двулико…

Наконец кто-то ее оттаскивает, пальцы с ключом разжимаются.

– Сверху оно обито мягкой травой… А снизу каменное-каменное дно.

* * *

Она приходит в себя от звука их голосов.

– В смысле… это шок.

– У кого, у нее?

– Да нет, у меня! Я даже не поняла, что произошло. Мы были во втором зале, возле туалета. Она просто вдруг сказала: «Подержи мою сумку» – и пошла. – Катя то ли икает, то ли проглатывает одинокую нервную смешинку. – Как будто переключило.

– У нее с нервами последнее время все хуже и хуже.

– Да уж, тонкое наблюдение. Ладно, пойду чайник поставлю, что ли.

Настя притворяется спящей, пока Катя не выходит из комнаты, тихо затворив за собой дверь. Она дома, у себя, подушка под ее головой – знакомая, родная подушка, не успевшая еще нагреться, значит, она тут недавно. Дорогу домой она не помнит, в голове только пара цветных вспышек. Что-то произошло, что-то плохое, но на месте этих событий даже не чернота – их просто нет. Сначала она была в баре, там был он, тот самый, а потом… сейчас она здесь. Она разрешает себе не открывать глаза, решает пойти по самому легкому пути – просто притвориться спящей, пока откуда-то из глубины ее недоступного, как абонент сотовой сети, мозга не прорывается слабый сигнал.

– Коты мои! – Она поднимается на кровати. – Сколько времени?

– Ты не спишь? – звучит из полумрака голос Артура.

– Нет. Мне надо котов кормить.

Она свешивает ноги с кровати, понимая, что кто-то переодел ее из тесного платья в ночнушку.

– Настя, какие коты, ты бредишь? Спать ложись, не умрут до завтра.

Он кладет руки ей на плечи и пытается положить обратно в кровать. Ее тело тут же деревенеет, и он отпускает ее, будто прикоснулся к раскаленной плите.

Обряд

Подняться наверх