Читать книгу Детские - Валери Ларбо - Страница 9

Настало 29 августа, но ничего из ряда вон выходящего не случилось. Впрочем, у Милу есть все, о чем только можно мечтать: он находится вблизи любимого существа. (Он видит Жюстину дважды в день, все время издалека, когда она отправляется на поля и когда возвращается, ведя коров.) День рождения теперь такой же день, как все остальные.

Его обняли, поцеловали, пожелали быть умненьким. Мать лишний раз отвела его в гостиную к портрету месье Сорена. Отец провозгласил:

– Вот выдающийся муж, на которого ты должен равняться!

– Да он ему и в подметки-то не сгодится, – добавляет мадам Реби тоном, способным обескуражить самые пылкие рвения.

Милу, содрогаясь, вперяет взгляд, полный ненависти, в великого члена семейства, который был когда-то парламентарием и знал Гамбетту. С тех пор как мать после скандала заставила его на коленях просить прощенья перед портретом дедушки, Милу считает покойного месье Сорена самым ненавистным врагом. Тем не менее выглядит покойный месье Сорен как вполне благоразумный и добропорядочный буржуа, затянутый в редингот времен Второй империи. Милу стойко выдерживает взгляд с портрета. Эти глаза, один из которых в тени, зорко за ним наблюдают, он же с давних пор мечтает проткнуть их перочинным ножом Юлии Девенсе. Но что, если с разорванного полотна потекут слезы и кровь? Рядом с портретом висит обрамленная гравюра, на которой изображен толстенький коротышка – Гамбетта.

– Эмиль, – говорит мадам Реби, – ты должен пообещать дедушке, что станешь похожим на него: благоразумным и уважаемым человеком. Давай скажи: «Дедушка, обещаю тебе…»

Месье Реби, несколько смутившись, уходит из гостиной. Милу покорно повторяет обещание. А потом добавляет:

– А Гам-Беде что нужно пообещать?

Гамбетта в доме Соренов – божество, которому истово поклоняются. Милу получил пощечину.

Больно не было, но какое унижение! Мать редко прибегает к подобному наказанию. Милу поворачивается к ней с желанием сейчас же ее убить. Но она уже вышла, дверь гостиной закрылась, Милу остался один под строгим надзором Гамбетты и месье Сорена. Он не плачет, но опускает глаза и уже не решается взглянуть на двух идолов; в нем теперь столько ненависти, что одного взгляда хватило бы, чтобы дедушка и трибун вывалились из рам.

Мысли несутся вихрем, и он вспоминает, что трибун во время осады покинул Париж на воздушном шаре и таким образом миновал вражеские войска. Милу представляет себя в рядах врага с остроконечной каской на голове (и так этим гордится!). Он тщательно прицеливается. Отсюда легко различить, как трибун в цилиндре и рединготе, стоя в корзине, обращается с речью к тучам. Гремит выстрел, быстрый, как мамина пощечина, и продырявленный шар валится наземь.

– Долой Республику! Да здравствуют пруссаки!

Прозвучал первый дрожащий, сдавленный крик. Но вскоре губы привыкают к кощунству. Воодушевленный, Милу кричит пронзитель ным голоском, не прерываясь: «Долой Республику! Да здравствуют пруссаки!» Через несколько минут он хрипнет и замолкает, все же он надеется, что республиканцы слышали его по всей Франции. Тогда он бросает взгляд, полный жалости и презрения, на месье Сорена и Гамбетту: он только что попрал собственными ногами все самое сокровенное, эти старики его больше не напугают!

Он вздрагивает. В гостиную вошла Юлия Девенсе. Мадам Реби ей сказала:

– Пойди отыщи его и сделай так, чтобы он мог выйти к обеду.

Юлия смотрит на него пристально, нежный взгляд выдает притворство, она быстро подходит к нему:

– Месье Эмиль, вы плакали?

– Лгунья! Как раз наоборот: я смеялся! Да, я вдоволь повеселился! И знаешь что…

И на одном дыхании он выдает ей свои планы: когда ему исполнится пятнадцать, он убежит от родителей и запишется в прусскую армию, и…

– Опять одни глупости, месье Эмиль!

– Я так и сделаю! Вот увидишь!

Она молча усаживает его на кушетку рядом с собой. Весь хмурый, он не сопротивляется.

– Конечно же я недостойна месье Эмиля. Я лишь его бедная служанка, дочка фермера при его отце, деревенщина…

Он глянул на нее, немного напуганный этой новой манерой.

Она же продолжает тихоньким голоском:

– Месье желает одарить подаянием свою маленькую служанку? Один только поцелуй? – И, поскольку он наклоняется к ней, приказывает: – В шею. Да побыстрее. Ай, я сама уберу волосы. Вечно вы за них дергаете. Быстрее, а то войдут.

Губы целуют возле ушка, кожа там белая, под ней бьется нежная синеватая жилка. Как сладко. Он целует ее только раз, желая при том укусить – Юлия ведь такая злая!

– Прошу вас отметить, – говорит она, – что сама я вас не целую… Хотите, открою вам одну тайну?

– О! Снова какое-нибудь вранье!

– Нет, все чистая правда, клянусь. Хотя с какой стати мне выдавать свой секрет?

– Уж нет, скажи, я хочу, я приказываю!

– Ну да, а потом вы пойдете и выложите все маме. Вы такой глупый. Если родители с вами милы, вы рассказываете им все, что узнали, даже если вас ни о чем не спрашивают. А потом удивляетесь, что они пользуются услышанным и морочат вам голову. У меня все проще: я ничего не рассказываю отцу. И он от этого не страдает. Например, минувшей зимой я забавлялась, пряча столовое серебро в кучах овса в амбаре. Дни напролет он искал это серебро, костеря всех на свете. Думаете, у меня свербело открыть ему, где приборы? Нет уж, дудки! У папы рука тяжелая. Искать перестали, и в один прекрасный день я до смерти обрадовала отца, обнаружив все его вилки. Вот так следует упражняться во лжи! Если бы месье Эмиль мог держать рот на замке, я бы ему такое понарассказывала!

– Ну, про какую тайну ты говорила-то?

– Ага, ну так вот. И не думайте плакать. Я собираюсь порвать его герб.

– Опять эта чушь!

– Чушь не чушь, а все гораздо серьезнее, чем выдумаете!

– Ох! Хотелось бы мне иметь столько сил, чтобы отвесить тебе мильон оплеух!

– Тихо! Месье приглашают к столу. А я пойду обедать на кухню, там мое место. Если вы, к своему несчастью, раскроете великую тайну, которую я вам тут поверила, я расскажу, что вы меня насильно поцеловали и что я застукала, как оборванка учила вас сквернословить. Ах, и правда, я же забыла, что мадемуазель Жюстину трогать нельзя.

– За стол, негодный ребенок, – говорит мама, открыв дверь. – И постарайся не вгонять меня в краску перед гостями. Что ж, можешь гордиться тем, как начал девятый свой год, обормот ты эдакий!

– Мадам, – молвит смиренно Юлия, – я усовестила месье Эмиля – растолковала, насколько родители его великодушны, он раскаялся и пообещал больше вас не расстраивать.