Читать книгу Тата - Валери Перрен - Страница 11

Думаю, я всегда сочиняла истории именно потому, что проводила школьные каникулы у тети. Когда жизнь возвращалась в привычное русло, я оказывалась далеко, в другом городе, в другом месте, с другими друзьями. Все мое детство я словно бы оставалась чужой для окружающих. Одноклассники расставались со мной в первый день каникул, а к гёньонцам я присоединялась в тот самый момент, когда колокол возвещал начало свободной жизни.

Она приезжает завтра.

Взрослые дали мне прозвища «каникулярная девочка» и «племянница Колетт Септамбр», ровесники звали по имени.

Люди уезжали на Лазурный Берег, во Фрежюс, Киберон или в Испанию. На море, в горы, а я – в Гёньон. Родители редко отступали от этого правила. Даже после смерти отца порядок не изменился. До совершеннолетия я проводила время в сапожной мастерской на улице Жан-Жореса, на улице Свободы, на Церковной площади, у шлюза, в муниципальном бассейне и на матчах на стадионе «Жан-Лавиль».

– Куда едешь?

– В Гёньон. Сона-и-Луара.

– Далеко?

– Не очень.

Я никогда не удалялась на слишком большое расстояние от Колетт. Моих гёньонских друзей можно было пересчитать по пальцам. Эрве, Адель и Льес. Дети коммерсантов встречались каждый день по утрам и общались, пока предки вкалывали в магазинах. Требовалось как-то заполнять время. Расходились мы в обед, всего на полчаса. В шесть вечера нужно было вернуться, принять душ, накрыть на стол и ждать родителей. Мне в доме Колетт ничего делать не приходилось, только вымыться в сидячей ванне. Потом я погружалась в чтение любимых комиксов о Тинтине. Колетт заказывала их у продавца табачного киоска. Я все время перечитывала «Драгоценности Кастафьоре», где все действие происходит в замке Муленсар. Не знаю, почему что-то в этой истории меня успокаивало. Если предстояло путешествие или тоска по родителям становилась невыносимой, помогали «Тинтин в Тибете», «Голубой лотос» или «Храм Солнца».

Летними вечерами мы с Льесом, Аделью и Эрве гуляли до девяти вечера, а в сильную жару нам давали час «добавочного времени». Мы болтались на берегу Арру, рядом с пешеходным мостом. Пускали блинчики. Слушали радио или музыку на магнитофоне, пытались вообразить наше будущее. Я хотела стать репортером. Льес – профессиональным футболистом, игроком сборной Франции. Адель мечтала попасть во «Врачи мира»[9]. Эрве влекла судьба путешественника-исследователя.

– Что хочешь исследовать, Эрве?

– Пока не знаю.

– Почему «Врачи мира», Адель? Почему не просто врач?

Случалось, папа с мамой забирали меня в середине каникул – «выклевывали», как синицы из кормушки, – и в последний момент увозили куда-нибудь на два-три дня.

Если этого не случалось, мы с Льесом не расставались весь август. Его отец не закрывал бакалею, а тетя покидала Гёньон только с футбольной командой.

Эрве и Адель проводили три недели на море с родителями: те опускали жалюзи на витринах и вешали объявление: «Мы в ежегодном отпуске!» Ребята купались в разных морях: Эрве – в Средиземном, Адель – в Атлантическом океане.

– Вы никогда не пересечетесь в «плавании», – шутил Льес.

В августе Гёньон пустеет, становится мертвым, жарким и пустынным городом – как в вестернах, куда попадает герой или злодей. Он спрыгивает с седла и понимает, что все обитатели попрятались за закрытыми ставнями и дверями.

Они здесь, все трое. Сидят на диванчике перед стойкой портье в «Монже».

Одеты все достаточно легко – погода для октября стоит очень теплая. Адель, Льес, Эрве. Мы потеряли друг друга из виду, разве что обменивались парой фраз на Фейсбуке[10]. Лайк или сердечко в комментарии под фотографией, которая всех заинтересовала.

Эрве пополнел, черты его лица расплылись, двое других моих друзей не изменились: Адель по-девичьи стройна, Льес красив, как в детстве.

Адель заговорила первой – раньше такого не случалось. Она в основном молчала. «Мы узнали, что ты здесь. Новости у нас расходятся быстро…» Она встает и крепко меня обнимает. От Адели пахнет жимолостью, как раньше. Я не понимаю, что происходит, и, вместо того чтобы поздороваться, воскликнуть «Привет!», или «Добрый вечер!», или «Как мило, что пришли!», или «Как дела?», – выдаю не раздумывая:

– Моя похороненная тетя вовсе не моя тетя. Моя умерла два дня назад.

Парни синхронно вскакивают, разинув от изумления рты, потом молча, по очереди, целуют меня. От Льеса пахнет амбровым ароматом, от Эрве – ветиверовым.

– Я должна была догадаться, когда забирала ее вещи, узнала, что на счете практически нет денег, и – главное – не нашла ни следа коллекции! Она десятки лет вырезала статьи из газет о любимой футбольной команде и вклеивала их в большие тетради! Нормально? Какая же я идиотка… Можете поверить, что три года назад ходили на похороны моей тети, а это была совсем другая женщина?

– Быть того не может! – хором отвечают они.

– Я только что опознала ее в морге!

– Уверена?

– Еще как. Я провела с Колетт достаточно лет, чтобы узнать ее. Даже мертвую.

Они молчат. Задумались о чем-то своем.

– Но кто тогда прописался на кладбище? – спрашивает Эрве.

– Тайна, покрытая мраком.

– Думаешь, гроб пустой?

– Не знаю. Жандармский капитан сказал, что они сравнят ДНК Колетт с моей, а потом эксгумируют «ту особу».

– Нельзя нарушать покой усопших, – шелестит Адель.

– Но правду узнать необходимо.

Адель пожимает плечами.

– Тоже мне правда!..

– Что делаешь вечером? – спрашивает Эрве.

– У тебя сегодня день рождения, – добавляет Льес.

– Нужно что-нибудь придумать, одну мы тебя не оставим.

– Нет настроения веселиться.

– Тем более надо, – скалится Эрве.

– Завтра утром у меня встреча на улице Фреден. В доме, где Колетт прожила последние годы…

– На Фреден? Где именно?

– В доме № 19…

– Дурдом какой-то.

– Вы никогда ее не встречали? Не пересекались?

– Ни разу, – отвечает Адель.

– Наверное, мы не можем видеть мертвецов. Я в том смысле, что, если считаешь кого-то покойником, не можешь его увидеть, даже если столкнешься нос к носу. Мозг не готов и не воспринимает зрительный образ.

– Выпьем чего-нибудь?

– Заказать столик в ресторане? – спрашивает Адель.

– Незачем, у них же ни души.

* * *

Первый флирт у меня случился с Жаком Добелем. Летом 1985-го. Жак, сын отца-вьетнамца и матери-француженки, был кузеном Эрве, юношей с идеальным профилем, прямым носом, тонкими чертами лица и большими черными миндалевидными глазами. Он, как и я, приезжал на каникулы, плавал в городском бассейне, катался с нами на велосипеде. И, как все гёньонцы, ходил на футбол. Иногда на трибуне прессы присутствовал комментатор Canal+ Тьерри Ролан, что само по себе становилось событием.

Мы наслаждались сэндвичами, колой, острыми сосисочками в буфете, который держали несколько болельщиков. Покупали у месье Долле арахис в скорлупе, который он в перерыве продавал прямо из корзины, переходя с трибуны на трибуну.

Когда команда Гёньона забивала гол, зрители дружно выкрикивали слова одобрения. Издалека я видела, как вскакивает моя тетя, и мне чудилось, что она вдруг становится выше ростом. В отличие от других зрителей, она никогда не вопила, но на ее губах появлялась загадочная улыбка, а глаза загорались. Потом она стискивала руки и усаживалась на свое место, иногда что-то шептала, глядя на игроков, как будто молилась. Если забивали соперники, Колетт не дергалась, только становилась смертельно бледной, как будто из нее мгновенно утекала жизнь прямо на цементной трибуне.

Я видела слезы тети, когда «Гёньон» проигрывал. Они не текли по щекам, а так и стояли в уголках глаз – «держали фасон».

* * *

У всех нас дети-подростки, значит, вечерами есть время для себя. Не надо ни купать, ни готовить ужин, ни проверять домашние задания. Отпрыски вполне способны разогреть еду в микроволновке, потом они закрываются в своих комнатах и делают вид, что занимаются.

– Мобильник – вещь очень практичная, – говорит Адель, – можно не только связаться с ними в любой момент, но и узнать, где они находятся.

Ее семнадцатилетние дочери-близняшки уехали учиться в Дижон. Сама она к «Врачам мира» не попала и стала «либеральной медсестрой» (медсестрой «на вольном выпасе»). «Практически одно и то же…» – иронизирует она. Адель открыла собственный кабинет, развелась, когда девочкам исполнилось десять, имеет друга, но вместе они не живут, встречаются несколько раз в неделю.

– Вечерние отношения двух особей, которые живут сами с собой… – Она улыбается.

– Изящная формулировка.

– Вставишь в свой фильм?

– Что я точно никогда бы не решилась сделать, это…

У меня срывается голос.

– …спросить, почему моя тетя притворялась умершей, почему она пряталась. Сколько в Гёньоне жителей, восемь тысяч? Только не говорите, что никто не знал! К тому же на улице Фреден почти все дома обитаемые. Не жила же она затворницей, в конце концов!

– Папаша Бертеоль! – восклицает Эрве. – Он наверняка что-то знает. Они с твоей теткой были неразлучны.

– Его нет дома. На звонки не отвечает. На обратном пути из морга я к нему заглянула. Никого не застала. Все ужасно странно. Я как будто сплю и вижу дикий сон.

– Я был на похоронах твоей тети, – вступает в разговор Льес. – Народу было много, хотя меньше, чем обычно, лето все-таки. Присутствовали футбольные игроки и коммерсанты. Я видел, как гроб опустили в могилу. Собственными глазами.

– Бред сумасшедшего! Как моя частная жизнь. Одну потеряла, одну нашла, а потом потеряла и снова нашла.

Все дружно улыбаются.

Эрве работает страховым агентом. У него трое детей от трех разных жен. Младшей дочери семь лет, но с ее матерью он только что расстался. «Чистая каторга…» – бурчит Эрве. Этот бабник должен влюбляться и изменять в режиме нон-стоп, иначе жить становится неинтересно. Детей нет только у Льеса. «Насколько мне известно…» – уточняет он, доливая себе содовой. Его спортивная карьера завершена, он пошел на завод, в центр обучения, чтобы получить диплом о профпригодности и стать наладчиком оборудования.

– С малышкой я вижусь раз в две недели по выходным. Старшая живет в Лионе, как ты в детстве, Аньес. У нее есть приятель. А сын живет со своей матерью недалеко отсюда. Ему шестнадцать. Мы ходим в «Макдональдс», развлекаемся. Парень любит тачки и футбол… Вот же черт, мне самому захотелось рвануть на кладбище, раскопать могилу и узнать, кто в ней похоронен.

– Нельзя тревожить покой усопших, – повторяет Адель.

– Прекрати, если уж человек умер, то умер. Никто никого не тревожит.

– Мне не терпится дожить до завтра, чтобы попасть в дом на улице Фреден.

– Пойти с тобой?

– По-моему, мы имеем право, – вмешивается Льес. – Тебе жандарм составит компанию?

– Да.

– Надолго в Гёньон?

– Не знаю, как пойдет дело. Слишком уж все… неожиданно.

– Ты виделась с журналисткой?

– О ком ты?

– О Натали Гранжан.

– Так она журналистка?

– Да, и пресса тебя точно в покое не оставит. Как и телевидение! Немертвая покойница – это же сенсация. Особенно если она – тетя местной знаменитости.

– Закажем сырную тарелку?

– Забудь, Адель! У нас день рождения гранд-дамы, наедимся до отвала.

– Ну а ты, Аньес, как живешь? Жизнь прекрасна?