Читать книгу Стихотворения - Валериан Бородаевский - Страница 77

Ударил гром. В ночи бездонной,

Раскрыв пурпурные глаза,

На колеснице окрыленной,

Как фурия, летит гроза.

Там – треск осей и ржанье коней,

И бледных грив слепящий взлет;

Здесь – шелест листьев на балконе

И в сердце – жути тонкий лед.

Что ты несешь родимым нивам

Под громыхающей пятой,

Сердцам унылым и пугливым,

Царица ночи боевой?

Ломящий вихрь? Кристаллы градин?

Огонь, что нищий дом сожжет? –

Дать сок от лучших виноградин –

Довлеет сердцу в свой черед.

Кремлевый дуб, один ты близ опушки взрос

Широк размах ветвей державных;

Чело кудрявое над лесом ты вознес

И трепет листьев своенравных

Гармонию творит неведомых услад

В часы вечерних откровений,

И пляска легкая доверчивых дриад

У ног твоих колышет тени.

Лесные голуби в развилине суков

Найдут семейственным заботам

Прибежище и мир под сению листов;

Замедлит сойка перелетом

На маковке твоей, лазоревым крылом Кичася…

Безмятежный, строгий,

Ты всем окрест отраден и знаком,

Откроешь всем свои чертоги.

Когда же, в осени, вдруг бурей омрачен,

Воспримешь гневную завесу,

Ты, мнится, сам той бурей порожден

И злую мать бросаешь лесу.

Остановись. Смотри, как хороша сквозная

Игра моих листов… Уж больше сотни лет

Тростинку хрупкую сажал твой грозный дед,

О лаврах боевых мечтательно вздыхая.

И он мне изменил – в двенадцатом году.

А я росла в громах иных, воздушных ратей…

Вы, страсти грозные и взрывы злых проклятий,

Когда металась я в горячечном бреду! –

Я вас осилила!.. Иного поколенья

Неслась ко мне волна – лазурный, нежный сон;

И кроткий человек, осмеян и влюблен,

Лишь мною понятый, бродил, как привиденье…

И ночью вешнею ко мне издалека

Домчалась песнь любви… Как сладко шелестели

Юнейшие меня, и серьги в лад звенели,

А соловей молчал под чарами смычка.

Я выше всех росла и стала я – царица.

Я мантию снегов, мой горностай, люблю.

Приди: моя кора – как чистая страница,

Белей, чем тело жен, – тебе ее даю.

Мой ствол – как столп небес. Я древняя береза.

Я как своей – горда мне близкой синевой;

Но ветвь поникшую родню с твоей мечтой

И трогаю чело, как трепетная греза.

Стихи прочитаны, приветы отшумели,

И самовар погас. – Молчи и слушай ночь.

И совы, может быть, про то, что не сумели

Мы воплотить в слова, проплачут нам – точь–в–точь.

Ты слышишь? Вот они, раскатистые кличи,

Где робкая мольба вдруг перельется в смех,

Смех истерический, русалочий – не птичий…

И снова жалоба – на смутный миг утех.

А полночь звездная тиха, – и месяц нежный

На небе выведен, как некий тайный знак;

И шепоты в листах о доле неизбежной,

О том, что путь любви прорежет злой овраг…

Куда умчало нас? Иль мы не на балконе.

Где недопитый чай и бедный том стихов,

А в мире чудом вдруг открывшихся гармоний

Божественных и музыкальных сов?

В сады моей страны и хмурые дубровы

Ты солнце тропиков на перьях принесла;

И строгой красоты нарушила основы,

Вся – слиток золота, и уголь – два крыла.

И крик твой радостный волшебною валторной

Как вызов прозвенит, как дерзостная весть,

Что для любви моей медлительно–упорной

Есть солнце жаркое, и счастье тоже есть!

Когда по синеве пологими волнами

Ты мягко кинешься, твой золотистый след

Хочу я задержать широкими глазами,

В душе зарисовать отрадный силуэт.

В сады моей страны и строгие дубровы,

Вся – слиток золота, и уголь – два крыла,

Ты образ женщины любимой принесла,

С ноги заточника снимающей оковы.

Я пью мой долгий день, лазурный и прохладный,

Где каждый час – как дар и каждый миг – певуч;

И в сердце, трепеща, влетает рдяный луч,

Как птица райская из кущи виноградной.

Я пью мой синий день, как брагу хмелевую

Из чьих–то смуглых рук, склонивших древний жбан.

От утра до зари брожу, смятен и пьян,

И землю под ногой жалею и милую.

И тайно верится, что в струях этой влаги

Отныне и вовек душа не отцветет…

Но тише… Меж дерев – ты слышишь? – Бог идет.

И ветви, заалев, колышатся, как стяги.

Уж истощил февраль последние метели, –

Сегодня синева, и солнце, и капели;

И тронули сугроб предвешние лучи.

Иссиня–черные клювастые грачи

Над первой лужицей ступают осторожно.

Крыльцо уж высохло, и сельской деве можно,

Накинув на лицо лазоревый платок,

Без шубки выглянуть на солнечный припек

И поцелуй принять от берегов далеких;

Меж тем, как бережно два парня краснощеких

На долгих поводах проводят у крыльца

В попоне праздничной гнедого жеребца.

Лишь воды вешние в оврагах отыграли

И озимь тронулась – прозеленели дали;

И, спячку долгую с трудом преодолев,

Тушканчик выбежал взглянуть на первый сев.

Из деревень, бренча, съезжают сохи к нивам;

Влекутся бороны, и сосункам пугливым

За кроткой матерью не спрятаться никак;

Спокойней стригуны: их юношеский шаг

Степенен и ленив, а морды, то и дело,

К телеге, где овес, склоняются несмело…

Вот пашня рыхлая. И каждый черный ком

Рассыплется в руках, едва его сожмем…

Соха налажена. Старик проводит лехи.

Севалку поднял сын – не видно ли прорехи;

И, осенив крестом широкий белый лоб,

Рядно отворотил и семена загреб.

В сизые волны речные юноши, сбросив одежды

И долгогривых коней метким прыжком оседлав,

Бойко вступают. Храпят боязливо добрые кони,

В брызгах и плесках зыбей мерно копыта взнося.

Там, где студеней бегут родников потаенные струи,

Прянули юноши вдруг, рядом с конями плывут;

Снова и снова взлетают на скользкие зыбкие спины,

С кликом победы лучам стройные кажут тела.

Этот, – могучий плечами, раскинувши смуглые руки,

Ржанью коней подражал, – тот, – горделивый нарцисс, –

Нежной рукой подбочась, заслушался песни далекой,

Рокота первой тоски зорких и ласковых дев.

Любишь ржавых тростников

Полусонное шептанье?

Любишь утренних часов

Золотое одеянье?

Любишь дни, как валуны,

В синь реки бросать без счета?

Любишь степи? Табуны?

Ветер? Шмелей диких соты?..

Любишь – Бог тебя дарит!

Выбирай коня любого, –

Вихрем взвейся… Гул копыт

Сердцу слаще говорит,

Чем докучливое слово.

Слышишь ли иволги голос влюбленный