Читать книгу При дворе Тишайшего - Валериан Яковлевич Светлов, Валериан Светлов - Страница 8

– А прежде у кого были вы в подданстве? – спросила боярыня Елена Дмитриевна князя Леона, ласково улыбаясь ему.

– Мы еще ни у кого в подданстве не были! Есть у нас царь Теймураз, и ему мы – подданные, а так как шах Аббас Персидский нас очень теснит и города наши разорению предает и мы одной веры с вами, а потому ваш царь может нам помочь… Узнают персы и турки, что русский царь нас под защиту взял, испугаются и к себе вернутся!

– Это точно! – кивнула головой Елена Дмитриевна. – А много ли у вас служилых людей и какой у вас бой?

– Ратных людей у нас восемь тысяч, бой лучной и копейный; все бывают в панцирях.

– Как рыцари! – произнесла Хитрово. – В каких местах вы живете, далеко от Терека? – с важностью спросила она, желая похвастаться перед иноземцем своими познаниями.

Грузин действительно с изумлением взглянул на красавицу, знавшую, что недалеко от их царства течет Терек.

– От Терека до Тушинской земли скорого хода четыре дня.

– Недалеко. А что, эта река, Терек-то, поди, меньше нашей Москвы-реки?

Князь Леон усмехнулся и ответил:

– Да любой приток Терека в два раза больше ее.

– Ой ли! Значит, Терек – как Волга?

– Терек не так широк, как Волга, но он бурливее, глубже Волги и красивее.

– Ну а скажи ты мне, – не унималась боярыня, с наслаждением прислушиваясь к гортанным звукам низкого голоса грузина, – есть ли у вас города и в каких местах вы живете?

– Как же городам, боярыня, не быть? – изумился Леон. – Таких городов, как наши Тифлис, Телав, Мцхет, не найти много, разве что Тегеран да Испагань таковы. Где столько садов с белыми дворцами и журчащими фонтанами? Где такая светлая, прозрачная река, как наша Кура? Где такие раины, буки или аллеи из роз и миндальных деревьев? Где еще растут спелые персики, абрикосы и такой душистый виноград, как у нас? Разве есть такие города, которые со всех сторон закрывались бы голубыми горами и их воздух был наполнен благоуханием цветов? О нет, ты не знаешь, нет лучших городов, как наш Тифлис и наша древняя столица Мцхет! – с воодушевлением говорил молодой грузин, и все с невольным вниманием прислушивались к его словам.

Старик Джавахов, поймав раза два знакомые имена, одобрительно закивал своей курчавой головой и с гордостью оглянул присутствующих.

Царевна Елена Леонтьевна уже давно перестала слушать, что говорил ей князь Пронский, и с разгоревшимися щеками смотрела на князя Леона. Княжна Каркашвили вся подалась вперед; забыв всех, она не отрывала своих черных страстных глаз от юного оратора. Когда он на минуту остановился, чтобы перевести дыхание, боярыня Хитрово проговорила своим воркующим, нежным голоском:

– Ах, уж вижу, ты – кулик!

Леон и царевна не поняли ее и попросили объяснения.

– А то и значит, что всяк кулик свое болото хвалит! И плох тот кулик, который своего болота не хвалит, а хаит! А чтобы ваш Тифлис на самом деле так хорош был, что-то плохо мне верится. Вы, что черные орлы, на страшенных высотах гнезда вьете; как же там городам быть красивыми? Что-то не пойму я.

– Чтобы понять всю красоту нашей страны, надо видеть ее! – взволновался князь Леон.

– Эка, что сказал! – рассмеялась боярыня. – К вам ехать, ехать – не доехать, в тридевятую землю, в тридесятое царство ближе, поди, съездить.

– Мы же приехали! – многозначительно проговорила царевна Елена и впервые прямо в упор взглянула в глаза боярыне.

«Ну и баба, – подумала боярыня, – воля-то какая да силища видны в глазах! Поборемся, поборемся, матушка, люблю и я побиться, силушкой вдовьей помериться. Ты моего Борисушку, свет ясна сокола, на свою жердочку переманить хочешь? Да у меня позволенья, красавица, на то не спросила, а время не пришло мне князя-то моего от себя освободить, люб он еще мне, касатик!» – И с особой нежностью она окинула статную фигуру Бориса Алексеевича.

Иногда ее самолюбивое сердце жаждало любви и привязанности, и тогда ей казалось, что Пронский ей особенно дорог и необходим. Но Пронский не глядел на нее, а сидел глубоко задумавшись. Она окликнула его:

– Что, князь, свет Борис Алексеевич, затуманился?

Пронский дрогнул, недоумевающим взглядом окинул всю комнату, провел рукой по глазам, точно снимая с них паутину, и спросил боярыню:

– Долго мы еще хозяюшке надоедать станем?

Царевна заволновалась. Сказано было много, смеха и шуток было довольно, а до главного – до того, о чем стонало сердце грузинской царевны и ее свиты, – все еще не договорились. Боярыня, должно быть, и думать забыла, чего от ее визита ждала невестка царя Теймураза; князь Пронский, видно, другим чем был озабочен, а не делами грузинскими; царевны смеялись и шутили с царевичем и даже не слушали серьезных разговоров.

При вопросе Пронского по губам Елены Дмитриевны змеей пробежала улыбочка; она поняла, что творилось в гордом сердце царевны, но на помощь прийти не захотела. Любила она посмотреть, как люди свою гордость от нужды теряют, а тут еще царевна, хотя и чужой земли, будущая царица, перед нею, простой боярыней, должна была преклониться. И ждала боярыня льстивых речей, просьбы жалостной от царевны грузинской.

Но гордые уста Елены Леонтьевны не раскрывались. Она чувствовала, что судьба родины теперь всецело зависит от нее и этой белокурой, белотелой красавицы, так спокойно, так победоносно стоявшей перед нею, но у нее не было сил унижаться, вымаливать милостей у той женщины, которую она сразу инстинктивно возненавидела со всем пылом своей страстной, неукротимой натуры.

Обе женщины стояли друг перед другом: одна – сильная своей силой и властью, другая – слабая, беспомощная.

– Прощай, царевна, спасибо за хлеб, за соль! – проговорила наконец Хитрово, и углы ее полных губ опустились, что означало ее крайнее недовольство.

– Что ж, боярыня, – начал вдруг Пронский, – ты не скажешь царевне, устроишь ли ей свидание с царем-батюшкой?

Хитрово метнула на князя грозный взгляд, но, притворно усмехнувшись, точно не понимая, спросила:

– А разве царевна хочет видеться с государем? Она меня не просила об этом.

Боярыня сделала ударение на слове «просила» и перевела вопросительный взгляд на царевну. У той в это время происходила тяжелая борьба между долгом и личным чувством.

Леон Джавахов понял, что обе женщины невзлюбили друг друга, что боярыня испытывает царевну, а последняя не хочет преклониться перед влиятельной боярыней. И вдруг Пронский очутился возле него и тихо шепнул ему:

– Пусть царевна просит свидания с царем… одно только слово, а прочее я уж устрою.

– Она попросит царевен! – также шепотом ответил Леон.

– Боже сохрани! – испугался Пронский. – Вечного врага наживете в боярыне.

– Но царевна ни за что не попросит ее…

– Надо заставить.

– Я скажу отцу, – и князь Леон указал на седого грузина, с нескрываемым беспокойством следившего за царевной и боярыней.

– Познакомь, князь, меня с ним.

– Он не говорит по-русски.

– Ничего не значит. Ты перескажешь. Пойдем!

Они подошли к старику, и Леон по-грузински передал ему в нескольких словах, что, видно, царевна не хочет просить боярыню о свидании с царем. Старик нахмурился и спросил сына, что же хочет от него этот мрачный русский. Леон пожал плечами. Пронский тогда взял старого Джавахова за руку и подвел его к Хитрово. Старик низко поклонился ей.

– Мой отец! – отрекомендовал Леон отца, не понимая, почему Пронскому понадобилось знакомить его с боярыней.

Пока боярыня Хитрово через Леона разговаривала с Вахтангом Джаваховым и царевной о положении Грузии, князь Борис Алексеевич подсел к царевнам и царевичу и тихо шепнул Анне Михайловне, чтобы она, прощаясь, спросила царевну Елену, желает ли она видеться с государем.

– Только смотри, царевна, боярыне об этом ни слова! – попросил Пронский.

Анна Михайловна лукаво погрозила ему пальцем.

– Что, небось боярыню больше боишься, чем брата? – вполголоса спросила она.

– И-и, куда! – отмахнулся князь. – Так сделаешь, о чем прошу, царевна?

– А ты приведешь к нам в терем того вон, глазастого, что таращится на меня? – засмеялась царевна. – И грузинок этих. Потешные они!.. Смотри, князь, вон та, маленькая, с тебя глаз не сводит; знать, заполонил ты ее девичье сердце!

– Ой и шустрая же ты, царевна! Смотри, галчонок-то ушонки навострил, – указал Пронский на царевича, силившегося расслышать их беседу, и прибавил так, чтобы царевич слышал: – Так скажешь царевне Елене Леонтьевне?..

Анна Михайловна утвердительно кивнула головой. Пронский отошел от них и подошел к царевне Елене с поклоном.

– Государыня царевна! – проговорил он, низко опуская голову. – Бью челом на добром угощении.

Князь Леон по-грузински что-то шепнул царевне; она чуть вспыхнула и протянула князю кончики тоненьких пальчиков; он прикоснулся к ним, но сейчас же отошел и прислонился к стене, точно ноги не держали его. Он был бледнее обыкновенного, и на его лице лежали какая-то растерянность и печаль.

Боярыня Хитрово из-под ресниц вбок взглянула на него и шумно стала звать царевен домой.

Когда Анна Михайловна целовала бледные щеки царевны, то вдруг, к изумлению сестры, царевны Татьяны, и Елены Дмитриевны, проговорила:

– А что ж, царевна, когда хочешь увидеть братца-царя?

Царевна Елена смутилась.

– Не когда я хочу, а когда он соизволит назначить явиться мне пред его очи! – ответила она трепещущим голосом. – Я-то уже больше двух лет этого хочу, – прибавила она с горечью.

– Я скажу братцу… я попрошу! – смутившись, в свою очередь проговорила Анна Михайловна, встретившись с суровым взглядом Хитрово.

– Просите боярыню, просите! – прошептал Пронский на ухо царевне Елене.

Та посмотрела на него глазами раненой лани, которую насильно заставляют идти вперед, но Вахтанг Джавахов что-то повелительно сказал ей, на что она ответила ему одним словом и опустилась на тахту.

Боярыня Хитрово уже медленно плыла к дверям, погладив по головке царевича Николая и многозначительно улыбнувшись князю Леону, который пошел провожать ее. Царевны шли сзади, посылая поцелуи царевичу и зовя его и царевну к себе в гости.

Князь Пронский, как только боярыня Хитрово исчезла в дверях, подошел к Елене Леонтьевне и почтительно проговорил:

– Не кручинься, царевна, дело уладится. Животы за тебя отдадим, а свидание с государем уладим.

– Спасибо, князь! – проговорила оправившаяся царевна и подняла на князя взор.

Пронский содрогнулся, точно его опалило огнем, и, поклонившись, поспешно вышел из комнаты.

Скоро послышался за окнами лязг полозьев о снег, и сани с гостями отъехали.

– Ужо зайдешь вечерком! – сказала боярыня Пронскому, отъезжая.

При этом повелении лицо князя потемнело, но он безмолвно поклонился и отошел к своим саням.

Когда боярыня с царевнами совсем исчезла из его глаз, князь еще раз посмотрел на окна, в надежде увидеть царевну, но на него оттуда глянули лишь робкие карие глаза маленькой грузинки; в них стояли тоскливый укор и надежда, что он ее заметит.

Князь отвернулся с досадой и, нахлобучив соболью шапку на самые глаза, велел кучеру ехать домой.

– Да скорей! Не зевай! – сердито сказал он.

– Пьяных много, боярин! – заметил кучер, ослабляя вожжи, и пара кобыл в серых яблоках как стрела помчалась по пустынной Неглинке, разметывая копытами рыхлый белый снег. – Как бы беды не вышло на площади!

– Знай дуй в мою голову! Дави! Я отвечаю! – свирепо приказал князь, подставляя ветру свое разгоряченное лицо.

На счастье кучера, при звуке его зычного голоса встречные пугливо шарахались в сторону, и сани летели беспрепятственно вперед.