Читать книгу Приключения трех друзей на войне - Валерий Александрович Ларченко - Страница 2

Мало-помалу привыкнув к дневному свету, Никитка разглядел, наконец, то, на что он упал. Это была старая солдатская шинель, грязная и местами покрытая ржаво-бурыми и красноватыми пятнами.

Приглядевшись внимательнее, Никита разглядел сапоги. Они выглядывали из-под сапог и были пыльные, а на подошвах налипли комочки грязи.

Шинель зашевелилась, и из-под нее раздался приглушенный хрип, а потом натужный кашель.

– Так это и взаправду человек? Солдат? Что он здесь делает? Отстал от своих?

Никита подбежал к шинели.

– И правда солдат! Грязная, мятая пилотка виднеется.

Осторожно и с опаской мальчик потянул за верхний край шинели. Из-под нее показалось лицо. Мертвенно бледное, даже серое, какое-то неестественно скрюченное. Вся нижняя часть лица заросла щетиной. Видно, что человек давно не брился. И не ел, наверное. Щеки впали, нос, тоже, какой-то весь заострившийся. Синюшные губы запеклись и потрескались до крови.

Веки солдата зашевелились. Но, видимо, ему было очень трудно делать это, да и больно, наверное. А еще яркое солнце било в глаза. Но, видимо сделав усилие, человек под шинелью приоткрыл, все же, веки, и сквозь их узенькие прорези стал рассматривать Никиту. Потом губы солдата шевельнулись, а лицо исказила гримаса. Видимо, это должна была быть улыбка.

– Парень, немцы уже здесь? Вчера еще в Саватеевке были. Так прут, гады!

– Бредит.

Никитка попытался вспомнить, где она, эта Саватеевка.

– Тэк-с! Когда от города отъезжаешь в сторону их деревни, то это 15-й километр, вроде. Стоит, там, будка остановочная, написано Саватеевка. А до их деревни от города 70км будет…

– Тьфу! Какая, еще, Саватеевка, какие немцы?

– Ну, да, приезжала недавно делегация из Германии в соседний район. Агрогородок. Надои, там, говорят, рекордные. Вот, опытом делились. Учились бауэры, как сельское хозяйство вести надо.

Кровоточащие и потрескавшиеся губы шевелились, силясь что-то сказать.

– Ну, конечно, как я сразу не догадался? – Никитка встрепенулся.

Ор, когда выбегал из дому, взял с собой небольшую, литровую пластиковую бутылку воды. Закинул ее в рюкзак. Там еще пара-тройка бутербродов. Это бабушка постаралась. Хорошая она у него!

Никита скинул рюкзак с плеч, достал воду и бутерброды. Отвинтил крышечку и поднес бутылку ко рту солдата. Тот опустил глаза вниз, посмотрел на бутылку. Вода уже начинала литься в рот человеку, но тот, вдруг, сомкнул челюсти и слегка пошевелил головой из стороны в сторону, что должно было означать категоричное нежелание пить Никиткину воду.

Мальчик прекратил лить воду в рот солдату и отвел руку с бутылкой в сторону. Лишь слегка губы солдата оказались смочены водой.

Губы снова раздвинулись:

– Нельзя мне,– в голосе слышалось сожаление, – ранение у меня, в живот.

Никита инстинктивно приподнял шинель и заглянул под нее. Присвистнул.

Было видно, что торс человека забинтован грязным, окровавленным, бинтом. Кровь густо выступила на поверхности бинта, по всему животу. Местами была еще свежая, кое, где запеклась, как одно большое, бурое, пятно.

– Губы снова зашевелились, и лицо исказила гримаса, – Хана мне, паря!

– Что вы такое говорите? – Никита встрепенулся. – Я сейчас позвоню. Приедут спасатели. Из части вашей приедут. Заберут в госпиталь, вылечат.

Никитка вспомнил про свой смартфон.

– Ну, конечно, у нас еще не везде покрытие, в лесу, тем более. А так бы, никаких проблем. Обещают скоро. Но, попробовать можно. Торопливо, трясущимися руками, мальчик набрал номер бабушки, поднес телефон к уху. Солдат смотрел на него с видимым интересом и удивлением.

– Нет, не берет. Нет связи. Надо в деревню бежать. Вы, пока, полежите тут, не уходите никуда, – выпалил Никита и, сразу понял, что сморозил глупость. Солдат, видимо, это тоже понял. Изобразил улыбку краешками губ, – Не волнуйся, паря, не уйду!

– Я побегу, позову помощь. Приедут ваши, из части. Увезут вас в госпиталь. Лечиться.

– Нет, паря, не приедут из части. Нет нашей части, больше. Мы в окружение попали под Минском. – Было видно, как мучительно трудно дается раненому каждое его слово.

– У нас что, пулеметы, «мосинки», да пару т 45-ок? А у них танки. Один танк и у нас. Был. Пошли в контратаку, он и сгорел, как свечка. Много наших тогда полегло! И самолеты у них. Короче, всех наших немчура положила, весь наш батальон. Но, и мы им дали! Горели и они за милую душу, – солдат закашлялся, мучительно, натужно и долго. Да так, что кровавая пена показалась на губах, алыми струйками-пузырями закапала на зеленый мох.

– Я сейчас! – Никита развернулся и пулей побежал в ту сторону, где должна была находиться их деревня. А это значит прямо в сторону сияющего на небе солнца.

– До деревни километра три, потом, пока помощь еще придет. Если, только вертолетом, – прикидывал Никитка на бегу, хрустя подошвами кроссовок по сухой сосновой иглице,

– А солдат уже бредит. Немцы, окружение. Успеть бы! Голубеевка должна быть недалеко. Не так много они по тому лесу и ходили.

– Вот и опушка! Никита выскочил из леса и огляделся. Невдалеке, за полем, виднелась деревня. Но, это не их Голубеевка. Свою деревню Никитка узнал бы сразу. Вон она какая, красивая и большая. А эта несовременная, какая-то! – Никита продолжал с сомнением рассматривать деревню.

Хатенки старые, соломой, дранкой, крытые.

– Не знал, что у нас, рядом с Голубеевкой, сохранились такие халупы!

– Но, идти надо! Пока до Голубеевки добежишь, то и не дождется солдат помощи.

Мальчик пулей рванул по направлению к деревне.

Уже подбегая к околице, еще раз оценил захудалый вид деревеньки.

На улице было полно народу. Люди стояли большими группами, о чем-то горячо переговаривались.

Никиту удивила одежда на крестьянах. Типичные крестьяне. Их так в фильмах исторических изображают.

Все какое-то старомодное. Платки, Платья. Сапоги и рубахи.

– Да как я сразу не догадался? – Никита хлопнул себя ладонью по лбу. Больно, так, влепил, аж сморщился. Не рассчитал с горячки, малость. – Это же у них кино снимают. Странно, что у них, в Голубеевке никто не знает про это. Обычно же, если что-то такое, то ребята знали бы точно.

Люди, столпившиеся на улице, поворачивались и с удивлением и интересом смотрели на бегущего в их сторону мальчика.

– Ты откуда, малец? – Крупный, бородатый, дядька в картузе и белой рубахе, широченных штанах и огромных, черных, сапогах, махнул ручищей. Словно шлагбаум опустил. Тормознул пробегающего мимо мальчугана.

– Мне в Голубеевку надо!– выпалил запыхавшийся Никитка. – Не подскажете, как мне к Голубеевке выйти? Живу я там.

Широкое, рябое и скуластое лицо мужика изобразило смешанное с хитринкой удивление. А маленькие, поросячьи глазки подозрительно прищурились.

– Да ну! Живешь, говоришь? – Сильная лапища больно обхватила Никиткин локоть.

Ну, да, живу, там! – Никита попытался освободиться от тисков, сжимающих его руку. Но, крепкая ручища прочно держала мальчика за локоть.

– Эй, Степан, что до дитяти прицепился? Делать тебе больше нечего, как к мальчонке приставать? Пусти пацаненка! – Раздались вокруг возмущенные возгласы селян.

Но, мужик на эти замечания не среагировал, и хватку не ослабил. Вместо этого он рывком развернул Никитку. Поставил его лицом к себе. Нагнувшись, и почти упершись рябым лицом в Никиткин нос, сверлил того холодными, серыми буравчиками глаз.

От мужика, пахло луком, чесноком и перегаром.

– А чем еще может пахнуть простой сельский житель? Навозом? Ну, да, и навозом, тоже!

– Так, говоришь, в Голубеевке живешь? – С хитрым загадочным прищуром допытывался Степан.

– Я же, говорю – в Голубеевке!

– А, бежишь, куда?

– В Голубеевку.

– А как, вот так, получается, скажи мне на милость? – Серые буравчики маленьких глазок, буквально впились в мальчика, готовые, казалось высверлить в нем две маленькие, но очень длинные дырочки – насквозь.

– Ты живешь в Голубеевке. Ты бежишь в Голубеевку. – Голос рябого крестьянина стал язвительным и торжествующе-злорадным. – А вот, то, что ты в Голубеевке не знаешь? Как это понимать? Объяснишь ты это, как?

– Вот, это Голубеевка? Да, ладно! Как будто, я нашу Голубеевку не знаю!

– Эй, бабы! – Рябое, скуластое, лицо Степана повернулось в сторону односельчанок.

– Как дяровня-то, наша зовется?

– Так, Голубеевка, Голубеевка! – Отозвались, закудахтали, наперебой, селянки. – Всегда Голубеевкой была, отродясь.

– Ну, вот, видишь, малец! – Зрачки поросячьих Степановых глазок Степана налились свинцом и сталью.

– А, может, ты шпиен немецкий, диверсант? Их, сейчас, много фашисты на парашютах скинули. Что бы нашим вредить.

– Что-то, заигрался этот «Степан»! Или, подшутить над Никиткой решил. В роль входит!

Никита покрутил головой, но, нигде не обнаружил, ни съемочной камеры, с оператором, ни режиссера, ни другого съемочного оборудования.

– Скрытая камера, что-ли.? Тогда, понятно!

– А, вы, кого играете? – Спросил Никитка, глядя в рябое, злое, лицо Степана.

– Играете? – Повторил мужик вслед за Никитой.

– Ну, кино здесь снимают. – Пояснил Никитка.

Степан явно тупил. Или притворялся. Ну, или актер, изображавший сейчас крестьянина Степана, отлично вошел в свою роль. Во всяком случае, удивление и озадаченность, отразившиеся на рябом (ясно, что загримированном) лице актера было неотличимы от всамделишных.

– Нет, не снимают у нас никакое кино. Какое кино, если немец рядом. – Актер, играющий Степана, все еще продолжал изображать на своем, загримированном под рябого крестьянина, лице, крайнее непонимание.

– Ну, хватит мне, тут, голову морочить, умник! – Степан снова смотрел на мальчика жестко и подозрительно.

– Пошли в сельсовет! Там, мы, быстро выясним, кто ты такой, откуда, и что в нашей Голубеевке делаешь. И, какое-такое, тут, кино!

Актер крепче сжал, и без того уже болевшую, от этих медвежьих лап, руку:

– Пошли! – Ррезким рывком дернул руку мальчика,

– Чуть ваще ее не выдернул!

Потащил Никиту за собой.

Хоть бы руку не сломал, медведь! – Подумал Никита. – Им – кино, а мне ходи, потом, с гипсом все оставшееся лето. – Заигрались, блин!

– Наши идут! – Раздался, вдруг, чей-то истошно-пронзительный крик, и в следующее мгновение, все внимание селян (вернее, актеров играющих селян) обратилось на околицу деревни.

Видимо, начинали снимать новую сцену фильма.

Степан, или кто, он, там, был, остановился, и сощурившись, и приложив свою огромную лапищу козырьком, к глазам, стал делать вид, что всматривается вдаль.

Никитку он, пока, не тащил и не дергал, и это было уже хорошо.

Никита тоже стал смотреть в сторону деревенской околицы, куда, будто бы, вглядывались актеры этого странного фильма.

Сначала мальчик увидел лишь густые клубы пыли. Но, потом стал различать фигуры людей. Их было много. Целая колонна.

Они были одеты в военную форму

– Наши солдаты в такую форму одеты, в фильмах про войну и в военных компьютерных играх. Без погон! Значит, самое начало войны. – Оценил, с определенной долей гордости и самолюбования, Никита уровень своей осведомленности о Великой Отечественной.

Никитке играл в такие игры. Предпочитая шутеры. Играл и за «амеров». И за наших. А, частенько, и за немцев.

Тем временем, солдаты приблизились настолько, что их можно было рассмотреть.

Они выглядели уставшими. А их гимнастерки с перекинутыми через них, по диагонали, скатками шинелей, были темными от пота. Обуты красноармейцы были, в основном, в довольно истоптанные, покрытые слоем пыли, армейские ботинки с обмотками. Хотя, на некоторых были и сапоги. Такие же пыльные и изношенные. Дорожная пыль, словно толстый слой серой пудры, покрывал, выглядящие изможденными и лица солдат. По ним текли струйки пота, промывая грязные дорожки в серой пудре.

За спиной у бойцов торчали винтовки (Никитка, даже, знал, как их называют).

– Это трехлинейки системы Мосина. Знаменитые «мосинки»!

К некоторым винтовкам были привинчены трехгранные русские штыки.

Где-то, далеко за спинами солдат, ухнуло несколько орудийных выстрелов. Но, красноармейцы не обратили на них никакого внимания. Их лица были все-такими, же усталыми, изможденными и бесстрастными. А ноги, все так же продолжали топтать и загребать горячую, уличную, пыль.

Следом за колонной катилось несколько телег. Их тащили такие же, уставшие и изможденные, пыльные и потные лошади.

А, селянки, уже несли бойцам глиняные кринки и кувшины с водой и молоком. Совали в руки ломти хлеба и другую, нехитрую, крестьянскую еду.

Красноармейцы брали все это из рук женщин с благодарностью. С видимым удовольствием пили воду и молоко. Возвращали посуду обратно хозяевам. А хлеб, сало и прочее, что было завернуто в тряпицы, бумагу и газеты, они аккуратно и бережно засовывали за пазуху, под гимнастерку. И шли дальше, не сбавляя шаг.

Где-то недалеко, в вышине, послышался гул самолетов.

– А вот и они!

Тройка истребителей стремительно вынырнула из-за леса. И, промчавшись на бреющем, над деревней, скрылась из виду, в ослепительных лучах солнца.

Все, и красноармейцы, и селяне, проводили самолеты долгим взглядом.

Никитка успел рассмотреть большие, черные, кресты на крыльях.

– Ух, ты, «Мессеры»! – По форме фюзеляжей мальчик сразу распознал в них немецкий «Ме-190.

Никите приходилось управлять этим самолетом. В компьютерных играх. – Хорошая машина, ничего не скажешь!

– И где они их раздобыли?

– Это Мессершмидт-190! – Видимо, мальчик сказал это вслух, потому, что актер, игравший Степана, спросил:

– Ты, что-то сказал?

– Я говорю – это «Мессер»! Я летал, на таких!

Судя по бешеному взгляду крестьянина, Никита понял, что брякнул что-то не то.

– Ты летал на фашистских самолетах? – Было видно, что актер, загримированный, под рябого мужика, совсем обалдел от слов мальчика.

– Ну, да, и на немецких, и на советских, и на американских летал. И на японских. И на старых летал. И на современных. В играх, в компьютерных.

– А вы что, компьютерных игр не видели? – Удивленно спросил Никитка, в ответ на удивленный взгляд актера.

– Игр, каких? – Этот, по типу, рябой Степан, все еще не мог придти в себя от слов мальчика.

– Компьютерных. В них сейчас все играют.

– Неа, не играл! Не слышал про такие. Это у вас, в Германии, так играют?

– Ну, почему, только в Германии? Везде в них играют. Или, вы и про компы не слышали?

– Не знаю, не слышал. – Пожал плечами Степан.

– Это, что, оружие, такое?

– Ну, да, секретное! – Съязвил Никитка.

– Ну, если секретное, то не слышал. Сказал актер в роли Степана задумчиво.

– Про секретное-то, кто нам скажет? Секретное, оно и есть – секретное! О нем, кому ни попадя, знать не положено.

– Судя по лицу актера, язвительный тон мальчика он не заметил. Или, заметил. Но, как бы, принял все за чистую монету.

– А, может, и правда, за этими съемками мужик совсем от жизни отстал. Кто их знает, этих актеров!

– Ну, совсем деревня, даже про «компы» не слышал. – Хотел сказать Никитка, но, промолчал благоразумно. Правая рука болела.

– А что, если этот, который даже про компьютеры, будто бы, не слышал, опять Никиту за больную руку дергать станет!

– А ты, значит, говоришь, управлял таким самолетом? И японским, значит, управлял? – Рябой Степан холодно, по-змеиному, смотрел на мальчика.

– Ну, да, управлял!– Подтвердил Никита простодушно. Ну, летал, и летал. А кто, в такие игры не играл?

– А не мал ты, на самолетах летать? – С сомнением спросил тот, что Степан.

– Ну, совсем от жизни отстал! И откуда, он, такой? Актеры, они, что все, такие? – Подумал Никитка, и даже вздохнул с жалостью. Но, вслух сказал:

– Возраст нормальный! У нас все пацаны в такие игры играют.

– В такие? – Актер ткнул указательным пальцем в небо, в сторону, куда скрылись самолеты.

– И в такие, тоже! – Подтвердил Никита.

– Видимо, совсем у Гитлера дела плохи, если он таких пацанчиков, на войну отправляет! – Сделал Степан неожиданный вывод, из сказанного мальчишкой. На лице его, при этом, отразились радость и злорадство.

По всей видимости, тех, немецких, мальчишек, ему было нисколечко не жалко.