Читать книгу Избранный. Печать тайны. Бездна Миров - Валерий Атамашкин - Страница 1

Оглавление

ГЛАВА 1


***


– Я больше не контролирую их. Совет сошел с ума. Ничего не получиться, совсем ничего, увы…

Слова эхом обогнули тронную залу, скользнули по стенам с портретами правителей прежних лет, обогнув затейливый круг вернулись к столу. За столом из дубового массива, оббитым железом по углам, сидели двое. Один из них, человек высокого роста, с ярко выраженными скулами и длинными схваченными в хвост седыми прядями волос. Тот, к кому все привыкли обращаться не иначе, как владыка, ваше святейшее величество король. Второй человек, родной брат, а по совместительству верховный советник короля, герцог, имел умные близко посаженные живые глаза, черные как смола или вороново крыло. Он сидел напротив, смотрел в пол, под ноги, старательно избегая взгляда своего брата. Эти двое, спрятавшиеся от посторонних глаз в тронном зале, заметно нервничали и даже здесь чувствовали себя неуютно, опасаясь, что кто-то посторонний вмешается в их разговор.

Могучее лицо владыки от волнения побледнело, на лбу выступили морщины. Глаза, полные скорби и отчаяния слезились.

– Я знаю, брат, я всё знаю, но… – прошептал Турек, было попытавшись успокоить родного брата.

– Но?! – взревел король. – Что но? Ты хочешь, чтобы я отдал ребенка? – Грозный взгляд короля метал молнии, желваки ходили взад-вперед. – Не бывать этому! Я не играю по чужим правилам!

Турек задумался. Он не ответил сразу и было видно, что перед тем как сказать, мужчина тщательно продумывает свои слова. Он поднялся, не спеша обошел стол и аккуратно положил руку на плечо брата. Пальцы сжались крепкими стальными тисками. На гневный взгляд брат отвечал брату холодным спокойствием.

– Ты должен, – наконец сухо сказал он.

Они долго смотрели друг другу в глаза. Никто не смел моргнуть. Лишь часы настойчиво, удар за ударом, маршировали по циферблату.

– Ты должен! – повторил Турек, все также сухо, ни одна морщинка, ни один мускул не дрогнули на его лице. Он был холоден и спокоен, как человек, который уверен в своих словах и отвечает за каждое сказанное слово.

Взгляд герцога пытался проникнуть королю в душу. Могучий владыка не выдержал и отвернулся. Свеча горела на столе в полумраке и освещала маленькую комнату. Свет падал на отполированный парадный доспех, переливался государственный герб, играя хитрой палитрой красок. Глаза короля предательски блестели. Он смотрел в окно, а широкая, могучая грудь, содрогалась немыми рыданиями.

– Я не могу, – тихий голос обогнул комнату.

Турек остался недвижим.

– Совет прав.… Это закон, Халиф.

Колыхнулось пламя свечи, в подсвечник медленно скатилась капля воска, застыла. На некоторое время в тронной зале воцарилось молчание. Было слышно тяжелое сиплое дыхание короля.

– Марионетки, – прошипел владыка, голос обжигал твёрдостью и той закалкой, которая встречалась у людей привыкших отдавать приказы, не привыкших подчиняться кому бы то не было. – Марионетки, глупцы. Неужто им не понять истины? Марекон дёргает за ниточки Жорка, тогда как его самого давно приручил Джену. Круг порочных, мелких, грязных свинопасов! А законы брат… Закон можно нарушить!

Глаза Халифа сверкнули. Что было сил, не ведая себя от гнева, король ударил по столешнице кулаком. Перевернулся стоявший на столе графин с вином и красный игристый напиток разлился на пол, в дребезги разбился кувшин. Древесина жалобно застонала, но выдержала. Турек вздрогнул, удар пришелся чудовищной силы.

– Ты не прав, брат, – осторожно подбирая слова, сказал он. – Никто из них не перечил королевской воле! Никогда! Думаешь, им легко дался приговор?

Король не ответил, поэтому Турек счел возможным продолжить.

– Марекон лично ходатайствовал за отложение дела во втором заседании. Если бы ты присутствовал там, то мог наблюдать за все собственными глазами, а сейчас просто поверь.

– Бред, ты сам знаешь, что это ничего не изменит, – отстраненно возразил Халиф. Он спрятал лицо в ладони и принялся массировать набухшие веки. По всему телу от волос до кончиков пальцев рук и ног растекалось опустошение. Ни вино, ни табак, ни лучшие женщины из гарема, да что там – из земель во много миль вокруг, – ничто не могло унять боль, которая поселилась где-то глубоко внутри и поедала правителя медленно, но верно, забирая частичка за частичкой все силы.

Турек кивнул.

– И мы оба это прекрасно знаем. Это судьба.

Халиф печально улыбнулся, уголки губ дернулись, изобразив скверное подобие улыбки.

– Тот, кто решает судьбы других, не может позаботиться о своей судьбе, – по суровому лицу повелителя скатилась слеза, затерялась в густой бороде. – Рок ждет каждого, – добавил он задумчиво. – Он меченый, брат. Мой сын – меченый.

Турек задумчиво почесал бороду. Он видел, как мучился его брат. Понимал, насколько тяжело давались повелителю слова, был благодарен ему уже за то, что Халиф вышел на разговр. Несмотря на то, что он давно вырос, несмотря на то, что теперь он был король, в глазах герцога Халиф все еще оставался тем самым озорным мальчишкой, который нуждался в его опеке и защите, который нашкодив бежал к брату, ожидая что тот подставит свое плечо и защитит от любой невзгоды. Он любил его и любил, как самого себя, а теперь искренне хотел помочь его горю. В груди больно сжалось – он не имел права не помочь родному брату.

– Есть понятие, но нет чётких рамок. Нет рамок, значит, есть простор, – вдруг сказал Турек.

Король наморщил лоб, а Турек уставился в одну точку на противоположенной стене, там с красивого, удачно получившегося портрета, заказанного у лучших столичных мастеров, на него смотрел их покойный отец – король. Повисло молчание. Несмело тикали часы, которых никто не слышал. Турек замер.

– Есть простор, но нет понимания, Халиф, – он кивнул, пальцы забарабанили по столу. – А если есть понимание, то есть выход… – Турек похлопал короля по плечу. – Все будет хорошо, мой брат. Я знаю выход, Халиф.


***


Палящее солнце лениво спряталось за горизонтом, и дышать стало чуть легче. Неожиданно проснувшийся ветерок резво хлопал настежь распахнутыми окнами и теребил шторы на третьем этаже в небольшой комнате, служившей кабинетом. Озорной сквозняк, гулял по комнате и перебирал листочки с надписями, написанными неразборчивым почерком, на столе, норовя разбросать их по полу кабинета. Грузного вида старик с солидным, спрятанным под столешницей пивным пузом и причудливо зачесанной прядью волос, за которой пряталась залысина, торопливо накрывал бумаги папками, дабы они не разлетелись вокруг или чего доброго сквозняк не сдул их прямо на улицу, через окно.

– Ай, ай, ай! – причитал он. – Куда полетели! Я тебе дам!

Но проснувшийся ветерок не собирался сдаваться, и на пол спланировал первый лист, на котором рукой старика были записаны кое-какие пояснения по одной из заявок. Толстяк беззвучно выругался, а затем уже вслух добавил.

– Так дело не пойдет. Куда уж там.

Кряхтя, брызжа слюной, он поднялся из-за стола и на своих маленьких, коротких, но крепких ножках засеменил к оконным проемам, чтобы закрыть ставни на щеколды. Очередной рабочий день клонился к концу. Толстяк задернул шторы и довольно улыбнулся.

– Вот и все, – прошептал он. – Так и справляемся. М-да, – выдавил он.

На вид ему было около семидесяти лет, если судить по человеческим меркам. Он был маленького роста, с короткими руками в предплечье и такими же короткими ногами. Почти все его лицо занимал нос размером с картофелину, побитый следами оспы, необычайно сочетающимся с широким красным лицом и неестественно желтыми прокуренными зубами. Где-то в волнах морщин плавали маленькие озорные глазки, что делало его похожим на поросенка. Эти самые глаза были, пожалуй единственным в обличье старика, до чего не успело добраться время. И что самое удивительное – старик не был гномом, о чем можно было бы подумать, увидев его впервые, а был, самым что ни на есть, обычным хумансом, коих последнее время развелось – пруд пруди. Поэтому, каждое утро он брился нарочито тщательно, дабы показать, что не имеет даже намека на бороду.

Поправив деловой костюм, толстяк скользнул взглядом по часам. Надо заметить часам дорогим, тех, где корпус был выполнен из чистого золота, а стрелки, как поговаривали, делали из метеорита, что требовало особой точности и мастерства при изготовлении. Естественно, что всякий раз, когда его спрашивали о происхождении наручных часов, мужчина предпочитал отмалчиваться, но всем было понятно без слов, что часы на руках толстяка вышли из самой настоящей гномьей мастерской.

– Вот и еще один день долой, а как вас осталось мало, – запричитал он и вздохнул полной грудью.

Ловким движением руки старик зажег огниво, запыхтел трубкой и с наслаждением втянул ароматный дымок, тут же протяжно закашлявшись. Свободная рука нащупала на столе кружку успевшего остыть чая. Старик отпил, отрыгнул и довольно причмокнул. Сложный денек выдался, ничего не скажешь, давненько таких дней не выпадало. Давненько-давнеханько, как говорил его покойный отец. Заявлений непочатый край, а мест нема. Тут тебе и взятку пытаются совать, дабы сорванца какого получше пристроить. А ты что? Ты то и ничего – мест фигушки. Остается воротить нос и разводить руками. Мол денег ваших мне не надо, мы как никак организация серьезная, государственная, да, не ахти какая, а с собственной печатью для заверения, в префектуре полученной. Он присвистнул от собственной важности. Впрочем, работа была, есть и будет, хотя прием детишек был закончен еще вчера. Он самодовольно фыркнул. Будет перебор, но всем все равно не угодишь. Так что, остальным придется подождать до следующего года. Не зря весь сегодняшний день он полностью посвятил всяческим рабочим моментам, проработав с полсотни отказов, транзитов и переводов.

– А там еще целая кипа таких бумаг, – он натужно застонал, жалея самого себя.

Ужасно не хотелось работать, а времени до пяти осталось совсем чуть-чуть. Каких-то пятнадцать минут. Конечно с хвостиком, но совсем с небольшим… В конце концов двадцать три минуты не полчаса. Старик устало отмахнулся. Руки потянулись к бумагам, и вся куча оказалась в ящике стола с короткой надписью «Работа». Где-то не хватало печати, где-то подписи, а где-то и полновесного мотивированного объяснения в письменной форме о причине отказа, заверенной той самой печатью, которой так гордился старик.

– Надо бы не забыть про Хопса и Энорье, – вдруг припомнив, сказал он вслух.

      Старик отложил два дела в сторону и вытащил из кармана ручку.

– Хопса мы поместим… – он задумался. – На флот, а Энорье пойдет…

Старик посмотрел на лист, где в аккуратно очерченной рамочке хранились названия учебных заведений.

– У механиков перебор, в Дрогне своих хватает. Ага, вот. – Указательный палец остановился на разделе купцов и кузнецов. – Быть ему торговцем, чего нет то?

Старик подписал документы и поставил печать. Рука руку моет, как говориться, теперь перед мистером Акраном его душа чиста, а карман золотыми полон.

– Готово, – он начиная раздражаться просмотрел другие папки. – Это отказы, завтра разберусь, – буркнул он.

Беглым взглядом, прочесав пол, старик похлопал себя по карманам и собрался было подняться из-за стола, но во время спохватился, заметив, что не снял значок на груди. Он бережно отстегнул значок и положил его на стол. «Комиссар-распределитель» гласили буквы, красиво вышитые рукой мастера.

– Ну вот теперь точно все, – подытожил старик.

Он застегнул пуговицы кофты, боясь простудиться на прохладном осеннем ветерке и принялся насвистывать знакомую мелодию. Покончив с пуговицами, поправил значок – Комиссар-распределитель, хихикнул. В уголке покоилась ничем не приметная надпись «РДПС», нанесенная серебром. Пятьдесят лет работы в агентстве.

– Я это заслужил, – он бережно смахнул пыль с таблички.

Далекие тридцатые, работа на побегушках долгие годы. Затем повышение до должности комиссара, успешная карьера и плодотворная работа. А теперь.

– Теперь я владелец этой компании, – прошептал старик и даже хлопнул в ладоши, не сдержавшись. Он одернул воротник. – Любое дело надо делать и за любое браться.

Тетс был стар… болезнь, смерть. Чего только не бывает? Мистер сделал многое для РДПС. Старик пожал плечами и нагнулся за чемоданом, удивляясь, почему вдруг мысли о старике Тетсе полезли ему в голову. признаться последнее время ему все чаще в голову лезла всякая чепуха, о которой не стоило вспоминать.

«На все есть воля свыше, просто так ничего не…».

Внезапно он осекся и медленно выпрямился. В груди засело странное чувство, которое скорее можно было назвать отвратительным. Он почувствовал чужое присутствие и уставился в дверной проем. Старик не ошибся, потому что в дверях действительно стоял человек.

– Здравствуйте, господин Фарел, – поприветствовал его гость.

Фарел вздрогнул и стиснул зубы, чуть было не прикусив язык. Голос…

– Стучаться надо, засранец, – прошипел он сквозь зубы так чтобы мужчина стоявший в проходе его не услышал.

Понадобилось время, чтобы старик пришел в себя. Признаться честно, незнакомец своим неожиданным появлением несколько напугал старого Фарела, крайне негативно относящегося к подобного рода сюрпризам. То ли дело молодые годы, когда ты с грудью на голо мчишься вперед…

– Мы закрыты, – слова получились несколько вялыми.

Незнакомец был окутан в черный плащ, местами затертый до дыр. Лицо пряталось за капюшоном. Он был сутул и возможно, поэтому казался маленьким, ростом чуть ли не с самого комиссара. Фарел уловил странный едкий запах со слащавым привкусом и поморщился.

– Я сказал, мы закрыты, – повторил он с раздражением, наконец взяв себя в руки. – Зайдете завтра.

Незваный гость, похоже, не собирался уходить. На секунду показалось, что под черным капюшоном скользнула улыбка, что вызвало беспокойство Фарела, который был убежден, что не видит лица незнакомца. Комиссар уже было решил, что почудилось, так нет – невидимое лицо расплылось в улыбке, и Фарел невольно отступил, сделав шаг назад.

– Мы работаем с восьми, – старик с трудом отвел от незнакомца взгляд. – Мы будем рады вам завтра! – ударение пришлось на последнее слово, и Фарел, стряхнув пепел в пепельницу, спрятал трубку в карман, всем видом показывая, что собирается уходить. Но гость застыл в проеме – неподвижный, маленький, сутулый и крайне неприятный человек.

Фарел приподнял бровь, с любопытством окинув взглядом незнакомца, затем взял чемоданы и всем своим видом обозначил, что собирается уходить.

– Давайте, давайте, прием закончен, не знаю кто вы, организация ли, физическое лицо, но мой рабочий день подошел к концу, – он жестом указал гостю на дверь.

Но мужчина не собирался уходить. Казалось, невидимые глаза следили за каждым движением старика. Позже, Фарел был готов поручиться, что незнакомец в этот момент смеялся над ним склизким беззвучным смехом. Фарел поерзал на стуле, чувствуя как вспотела спина и как неприятно прилипла к коже рубашка. Может быть этот человек был пьян, раз позволял себе такое? Фарел почувствовал, что начинает вскипать и даже бросил взгляд на нижний ящичек стола, где был припрятан арбалет, но вовремя одернул себя. В голову порой лезли самые дурацки мысли. Будь старик немного моложе своих семидесяти двух, будь ему сейчас на вскидку двадцать, и у этого наглеца давно торчал бы болт размером со спелую сливу между бровей, но благо опыт прожитых дней немного поумерил пыл Фарела. А цена нашего опыта как известно ошибки. Следовало повременить.

– Вам что-то не ясно? –искренне возмутился толстяк. – Мы закрыты. За-кры-ты, – повторил он теперь уже по слогам для пущей убедительности, едва справляясь с раздражением.

Он поднялся, поправил одежду и похлопал себя по карманам, проверяя не забыл ли чего на столе. На самом деле Фарел тянул время, как ему казалось не без основания пологая, что у незнакомца наконец взыграет здравый смысл и он уберется восвояси. Ожидание затянулось и старик направился к двери, ведущей на лестницу. В голове неожиданно заиграл куплет песенки «Старый гоблин» и он нарочито непринужденно принялся насвистывать знакомую мелодию. Но гость будто врос в пол. Тогда Фарел, остановившись в нескольких футах от него, присвистнул и разгладил кофту, чувствуя как вспотели ладони от волнения.

– У вас проблемы? – старик покачал головой. – Или…

Фарел не успел договорить и осекся. Невидимое лицо человека стоящего в дверях исказила гримаса гнева. Теперь сомнений не могло быть – несмотря на спадающий на лицо капюшон, комиссар, видел впившиеся в него глаза незнакомца.

– Молчать! – голос незнакомца отдавал медью.

Толстяк вздрогнул. Что-то глубоко в душе неприятно заныло и потянуло внутренности вниз. Приходило осознание. Человек, которых стоял в дверях говорил другим голосом, у него был другой голос, когда он только пришел. Вместе с осознанием, разум сковывал ужас. Фарел почувствовал мерзкий тошнотворный запах, исходящий от незнакомца и горло скользким комком схватила тошнота. Он отступил, зажимая нос рукой и щурясь. От невыносимой вони кружилась голова и Фарел шатаясь, наткнулся на стол, сбив папки. Бумага брызнула в стороны, разлетевшись по кабинету. Резким порывом ветер распахнул оконные ставни, потухли свечи…

Незнакомец стоял в проеме. Ветер развивал его плащ.

Фарел бросился к ящику и выхватил арбалет. Он не видел, как человека в черном плаще выгнуло под неестественным углом и перетряхнуло. Появившаяся из колчана стрела скользнула в обойму, натянув тетиву, щелкнул курок и Фарел выпрямился, вытянув арбалет. Смертельное жало стрелы смотрело в дверной проем, направленное незнакомцу в грудь. Старик зажмурился и выстрелил…

Он услышал, как зазвенела тетива, стрела со свистом рассекла воздух. Когда не в себя от страха, Фарел открыл глаза, то увидел, что проход был пуст – смертельный наконечник впился в обшивку стены коридора.


***


Блекло, отдаленно напоминая дневной свет, сияла керосиновая лампа, освещая бледное, покрытое испариной лицо старика. Руки тряслись, то и дело, роняя ключ наземь, не в силах попасть в замочную скважину. Примерно, с пятой попытки ключ попал в замок, и давно не знавший смазки металл заскрипел, больно резанув слух. Фарел впопыхах забежал в дом, и, оказавшись в прихожей, ни секунды не медля, задвинул дверной засов. Голова гудела.

«Старый гоблин, выпей же со мной…», – пел отвратительный писклявый голос.

Фарел медленно сполз на пол и выронил из обессиленных рук вдруг потяжелевший ключ.

«Рома капля не спеша…».

Славная песенка, вертевшаяся в голове, звучала все тише и вскоре чудные куплеты исчезли совсем, оставив желеобразную липкую тишину, которая заполняла сознание. Фарел со всей силы ударил кулаком об пол. Следовало понять, кто это был и зачем он пришел.


… Огромная деревянная кружка опустилась на пустой стол, и приятное жжение в полости рта, толика за толикой начало растворять мысли Фарела в вине. Рядом валялся полупустой бочонок красного, когда-то припрятанный стариком к собственному юбилею. Не горел ни один светильник, не тлели свечи, а окна спрятались за занавесом. Лишь свет луны в небе за окном, пробиваясь сквозь плотную ткань штор и минуя редкие ветки деревьев, освещал бархатным светом просторную комнату, выхватывая из темноты рваные очертания предметов. Фарел удивленно потряс кружкой и, прищурив глаз, перевернул ее вверх дном, рассматривая пустое дно. С края скатилась жирная капля вина и упав, тут же впиталась мокрым пятном в дорогую ткань пижамы.

– Пустая, – он озадаченно покачал головой. – Надо наполнить. Где моя бочка? – заорал он в темноту. – Я заплатил за нее пять золотых!

Сидя, он подвинул к себе бочонок, плеснул в кружку вина и довольно заулыбался. Он облокотился о ручки кресла, попытался встать, но его тут же повело в сторону. Потеряв равновесие, Фарел рухнул на пол, по пути зацепил столик и кресло, которые последовали вслед за ним. Перевернулась кружка, наполненная вином до самых краев. Кресло больно прижало ногу. Градом брызнули осколки стекла разбившегося столика чудом не поранившие старика. Фарел выругался, опрокинул зажавшее ногу кресло, откинулся на пол и уставился на потолок. Стало стыдно. Он, уважаемый в городе человек, столько добившийся за свою жизнь, беспомощно лежал на полу, весь в вине, среди осколков стекла. А все потому что он был пьян, вернее сказать, он напился до поросячьего визга, и сделал это наедине с самим собой, поставив себя вровень с каким-нибудь портовым пьяницей в обветшалом кабаке. Он сделал то, что никогда не позволял себе раньше… Мысли оборвало, Фарела согнуло пополам и он вырвал съеденную накануне отбивную.

– Я сам во всем разберусь. – Фарел уверенно закивал, да так, что не рассчитал и стукнулся затылком об пол. – Да, я предостерегусь. Завтра же найму охрану, бес подери! – голова страшно болела, и Фарел перешел на шепот. – Если этот пьяный бродяга заявится ко мне еще раз, я прикажу его избить и сдать к инквизиции.

Глаза закрылись, он попытался расслабиться, не вышло. Отчего-то внутри старика назревала уверенность, что странный незнакомец обязательно придет снова.

Большая грозовая туча целиком закрыла луну. В окнах домов погасли редкие свечи. Город вдруг опустился в кромешную тьму. Срывался западный ветер, теребя опавшую листву. На засохшие листья, стремившиеся как можно скорее упасть на землю, на жаждавшие влаги деревья и кустарники упали первые крупные капли осеннего дождя. Тучи разрезала молния. Раздался затяжной раскат грома, когда комната, посреди которой лежал старый комиссар наполнилась жутким запахом. Вот только бедолага не чувствовал запах – Фарел храпел, безмятежно откинув голову в кресле…


… Время замедлило свой шаг. Пыль с каменных крестов и надгробий слепила глаза. Где-то вдалеке каркала ворона, отчего по телу выступали мурашки.

Стало очень холодно. Зеленые, пробившиеся стручки травинок припали к земле, покрылись инеем. Небо без звезд, без луны затянуло беспросветными тучами. Деревья, прячась в полосе непроглядного тумана, пели.

Он шел, осторожно перебирая непослушными ватными ногами. Каждый шаг давался с трудом. В левом виске отчетливо стучало сердце. Быстро, неправдоподобно… на душе осталась пустота, которая превращалась в ужас. Глаза остекленели, он боялся моргнуть, полагая, что если сделает это, то больше никогда не сможет открыть глаза. Ему казалось, что он идет вечно, казалось еще шаг, и он не выдержит, но ноги безудержно несли его вглубь чего-то неизвестного. Чего? Он не знал, как не мог ответить себе на вопрос как тут оказался.

Пустоту сменяли воспоминания. В голове пронеслись школьные годы – его первый выученный стих про маленькую смешную лошадку.

«Здравствуй, милая лошадка,

Детвора к тебе пришла…»

Воспоминания накрывали волнами, как прилив и отлив, по щекам капали слезы. Но это были не его слезы. Он хотел плакать своими мокрыми теплыми слезами, но по щекам струились другие, чужие слезы – холодные крупинки льда. Он шел. Новый прилив и как картинки в стробоскопе его первое свидание с девушкой по имени Сара. Пустая картинка и больше ничего. Он чувствовал, как замерзает. Холод колол, но это была не боль.


… Где-то в начале пятого утра сварливая женщина с улицы Орков проснулась от мерзкого запаха ласкающего изнеженные аристократические ноздри смрадным дурманом, накатываемым из раскрытой форточки. Неторопливо потерев глаза и встав с кровати, старуха обула тапочки, нащупав их в темноте измученными ревматизмом ногами, и поспешила к оконной раме, дабы как можно быстрее закрыть форточку. Подошва обветшалых тапочек зашаркала, сцепившись с лакированным полом, и старая интеллигентка заворчала, ко всему раздраженная разболевшимися суставами. По пути в ногах запуталась сонная кошка и старуха, споткнувшись, упала на подоконник. Когда женщина подняла голову, по инерции устремив за окно взгляд…

– Мама дорогая, – прошептала она.

Увиденное в ночи заставило ужаснуться. У дома напротив сидела стая блудных псов. Собаки довольно вывалили языки, на землю капала слюна. Их внимание было приковано к дому. Стая то скулила, то лаяла, то выла на разные голоса. Глаза псов странно блестели. Старуха почувствовала легкую дрожь в запястьях, и крепче схватившись за подоконник, перекрестилась – на крыше дома сидели совы. Она всмотрелась внимательней и увидела, что у одной из птиц в крепко сжатом клюве висит мышь. Шел страшный ливень и из открытой форточки на лицо старухи хлестали холодные крупные капли дождя.

– Святые инквизиторы! – Дама застыла. – А-а…! – мрак пронзил ужасный крик…


      … «Может быть это сон?» – подумал он.

Губы беспокойно шевелились, он прислушался. Молитва Спасителю. Снег густел, и впереди завис густой занавес белого тумана. Он ничего не видел. Только здание, маленький, темный силуэт дома, который Фарел принял за часовню. Он шел, а снежная завеса отступала, обнажая силуэт здания. Маленький дом принимал четкие очертания. Подойдя ближе, понял, что то, что он поначалу принял за часовню, приобрело очертания маленькой деревянной церкви. Казалось, церковь была наглухо заперта на засов, единственное окно церквушки было заколочено, но ноги несли его вперед.

Шаг, другой – засова уже не было. Какая-то непреодолимая внутренняя сила заставила его прикоснуться к покрытому пылью дереву. Пальцы коснулись холодной ручки. Дверь с необычайной легкостью поддалась. Без скрипа, плавно, она раскрылась, приглашая зайти. Он замер, понимая, что если сделает еще шаг, то не сможет повернуть назад, что зайдет внутрь… Стоило ли так рисковать? Но было поздно, ноги шли сами по себе, словно кто-то другой принимал за него решения.

Внутри церковь казалась еще меньше, чем снаружи, больше напоминая винный погребок. Приходилось пригибаться, чтобы не зацепить головой прогнивший, покрытый паутиной потолок. На стенах блекло горели свечи, слепя глаза. Но он, не замечая этого, смотрел вперед.… У задней стены увидел могилу. Пыльный камень надгробия, окутанный паутиной, спрятал именную табличку. На могиле сидел человек, в котором легко было узнать того самого незнакомца, который заходил в контору комиссара накануне. Маленький, в плаще, он снимал паутину с каменного надгробия, счищая полами плаща пыль. Через мгновение яркое пламя выхватило из-под плаща буквы, выгравированные серебром:

«Фарел Ион. Комиссар-распределитель».


***


Солнце давно вскарабкалось на небосвод. Растянулись ночные тучи, уступив место в небе бархатным облакам. Высохли лужи, а на бережно свернутых в трубочку листьях осталась роса. Солнце ласковыми лучами прилежно гладило землю, согревая замерзший за ночь город, и из массивных глиняных труб валил дым работающих печей. По-хорошему надо было быть на рабочем месте в конторе, но у Фарела на этот счет было другое мнение. Старик, посчитав, что за день его отсутствия предприятие не рухнет, остался дома, и, уютно расположившись у стола, распивал чашечку утреннего крепчайшего кофе.

– Человеку в моем возрасте нужен отдых, – рассуждал он.

Восприятие вчерашнего дня, с вереницей событий вечера, к утру обрывками и фразами запечатлелось в сознании в самых укромных уголках памяти. Фарел, проснувшись, решительно отметал все сделанные ближе к ночи выводы, пытаясь рассуждать трезво и обстоятельно. Старик разговаривал сам с собой.

– Начнем с начала, – говорил он, сидя у окна и всматриваясь в густые дерби леса на горизонте за городскими стенами. Ладошки приятно грела чашка натурального кофе, зерна для которого Фарел покупал у окраинных купцов оптом, чуть ли не по себестоимости. – Он был мал, пожалуй, меньше меня. При моих пяти футах росту, в нем не было и того… хм. Гном что ли? Или полурослик?

Фарел отхлебнул кофе, обжегшее губы, поморщился. Лениво проводил взглядом ворону, пролетевшую за окном, и про себя решил, что незнакомец, явившийся в контору вчера, скорее напоминал гнома, нежели полурослика. Уж больно крепок засранец был в плечах для полурослика.

– Голос…

Фарел отчетливо помнил, что незнакомец говорил басом, когда только пришел. Четким, уверенным басом, что впрочем, неудивительно, если он конечно за правду гном. Но помнил Фарел и то, что затем незнакомец начал говорить несколько иначе, с другой интонацией, что ли. Гном, да-да, гном, начал разговаривать с хрипотцой. И именно сей факт среди прочих не на шутку напугал мнительного старика. Фарел поставил кружку на подоконник, пошмыгал носом и внушительно прокашлялся, вспомнив о том, что сам не долечился от ангины, и нет-нет, как у него болело горло. А не так давече у старика вообще пропал голос и целый день приходилось объясняться жестами. Отсюда следовал вывод, что человек простыл.

– Батюшки, а почему бы и нет? – он воодушевленно всплеснул руками.

Старик усмехнулся. Внешне все выглядело легко и просто. Но все же,… что-то беспокоило толстяка. Его глаза не смеялись, а на душе по-прежнему черной сажей блестел осадок минувшего дня. Он для чего-то начал усердно помешивать кофе в чашке, будто по привычке, хотя уже много лет пил кофе без сахара из-за обострившегося в последние годы диабета.

– Вонь? – осторожно спросил Фарел у самого себя вслух.

Но и на этот вопрос ответ нашелся также быстро, как и на все остальные. Чего еще следовало ожидать от помойного бродяги, мерануанских ароматов?

– В местах, где он спит, есть запахи и понасыщеннее, – пробурчал комиссар. – Что еще так напугало тебя, старик? – прошептал он.

Рука нащупала курительную трубку, и умелые пальцы тут же набили ее табаком. В открытую форточку потянулась тонкая струйка табака.

– Все, ты спокоен?

Он тяжело вздохнул… Нет, было что-то еще. Что-то, что так неприятно скребло душу. Но что, Фарел вспомнить не мог. Он долго курил трубку, рассматривая небеса, а затем произнес вслух.

– Нет, надо все-таки нанять охрану.


***


Охранное агентство с нехитрым названием «Лагерь наемников» располагалось за чертой центра города, в окраинах именуемых местными жителями не иначе как «рабочий городок», бок о бок с другими конторами и учреждениями. На небольших домиках, весьма потрепанных временем, с облезшей черепицей на крышах и покрытыми плесенью стенами, пестрели цветные вывески, а на вытянутых канатах тут и там и висели плакаты с рекламой, расписанной живыми яркими красками. Как раз один из таких плакатов и приглашал посетить охранное агентство, указывая на красивую декоративную входную дверь, ведущую по винтовой лестнице на второй этаж, где располагался кабинет бессменного заведующего агентством, владельца «Лагеря наемников» мистера Хелса. Значимого и многоуважаемого в городе человека преклонного возраста, который этим утром развлекал себя метанием дротиков в мишень прямо на рабочем месте.

Верхние пуговицы шелкового делового костюма Хелса были расстегнуты. Взмокшие, побитые сединой волосы прически сбились в комок, придавая мистеру несколько потрепанный внешний вид. Впрочем, Хелс, не обращая на это внимания, с несколько озадаченным выражением лица, рассматривал подвешенную на гвозде мишень, с заманчивым так и не пораженным яблочком и не менее притягательной цифрой десять. Игра в дартс манила старика, но как это часто бывает у людей азартных к коим мистер без всякого сомнения имел право себя отнести, как любитель всякого рода развлечений, сегодня Хелс попросту не поймал свою волну. Он долго натужно целился, перебирая между пальцами дротик перед броском и затем, прищурив глаз, затаил дыхание. Прикусив от напряжения кончик языка, он, плавно разжав пальцы, метнул дротик. В следующее мгновение его лицо исказила гримаса досады.

– Здравствуй была! – прошипел он, рука потянулась за очередным дротиком. – В молоко.

Через час после открытия к Хэлсу явился почтенный старец, решивший накануне праздников пополнить ряды своей личной охраны новыми бойцами. Из «пункта найма» были отпущены последние наемники, и рабочий день агентства закончился, толком не начинаясь. Поэтому Хелсу пришлось распустить рабочий штаб, устроив служащим затяжные выходные до вторника, несмотря на то, что этот и завтрашний день были проплачены «от и до». В виду этого табличка «закрыто» уже висела на двери. Старик с довольным лицом свел бухгалтерию, оставшись, как это зачастую бывало в солидном плюсе и решил, что посвятит весь свой день всякого рода развлечениям.

Хелс тщательно прицелился в яблочко мишени, твердо решив поразить цель. Рука с занесенным дротиком расслабилась, он сделал несколько пробных взмахов и уже был готов к броску, когда в дверь постучали. Рука метнулась, но дротик снова угодил в молоко и отскочил от стенки на пол, впившись в ковер. Хелс выругался, скрипнув зубами. Меньше всего на свете, мужчина любил когда его отвлекали от любимого дела и мог быть достаточно резок, если тот человек который позволил себе подобную дерзость, сделал это по пустяку.

– Заходите! – заорал он, и через секунду в дверном проеме появилась фигура орка-прислужника. – Какого лешего тебе надо, Джан?

Бедняга, пойманный врасплох неожиданной грубостью хозяина, переминаясь с ноги на ногу, зачмокал губами, пытаясь что-то выговорить.

– Там это, посетитель, к вам, – выдавил он.

Хелс удивленно сдвинул брови.

– Какой посетитель, Джан? Мы закрыты, тупоголовый ты идиот! Пусть убираются!

Орк пожал плечами, хлопая полными непонимания глазами.

– Дык, это мистер Ф-фарел, – прочмокал он. – Говорит, вы ему, это самое… срочно понадобились. Сказать вас нема?

Дело меняло оборот. Фарел? Что этот старый скупердяй делает здесь? Хелс быстро взял себя в руки и успокоился.

– Нет, не надо, Джан, напротив, проводи этого почтенного господина ко мне в кабинет.

Хелс жестом разрешил окру удалиться. Под огромным весом Джана заскрипели ступеньки лестницы, и Хелс услышал, как хлопнула дверь на первом этаже. Старик собрал дротики и убрал в красиво вырезанную коробку, которую спрятал в верхний ящик стола. Покосился на часы. Десять… Интересно знать, почему Фарел не на работе и что за срочность в столь ранний час? Он посмотрел в зеркало, поправил прическу и застегнул на пуговицы костюм.

– Интересно.

Хелс прошелся по кабинету, чувствуя, как раздражение сменилось легким волнением. Еще не успел остыть заваренный вначале девятого чайник, и из-под медной, покрытой известью и налетом крышки в комнату струилась тонкая, прозрачно-белая струйка пара. Хелс достал из серванта у окна чашечки, наполнил их, аккуратно поставил на стол, добавил в одну из них два кубика сахара и тщательно перемешал. То что Фарел пил кофе без сахара, Хелс хорошо знал, хотя и видел комиссара очень и очень редко. Кабинет наполнился приятным запахом кофе, к которому мгновение спустя добавился аромат нельской сигары. Хелс закурил, причем в затяг.

– Фарел, – задумчиво прошептал он.

Хелс достал бутылку отменного коньяка и добавил в каждую кружку с кофе по паре капель, что называется для здоровья Рядом на тарелке образовалась кучка мармеладных конфет. Накрыв стол, Хелс уселся в кресло и посмотрел на так и не пораженную мишень. Изо рта вырвался клубок едкого дыма, размыв очертания столь чистого и гладкого красного яблочка и он замахал рукой, спугивая никотиновое облако.

– Не то чтобы печаль и не скажу, что радость, – протянул он. – Давно не было слышно о комиссаре, давно.

За плотно закрытой дверью кабинета послышались грузные торопливые шаги, и вскоре дверь открылась. В проеме появилась фигура толстяка. Хелс окинул давнего друга взглядом: Фарел выглядел уставшим и потрепанным. Обычно начисто выбритое лицо покрылось утренней щетиной, под глазами набухли мешки которые бывали от недосыпа, но Хелс не придав внешнему виду товарища особого значения, расплылся в улыбке и приветливо раскинул руки, показывая всем своим видом, что готов в тот же миг кинуться в его объятия.

– Какие люди и в наших-то краях! – он поднялся и указал Фарелу на свободное кресло. – Прошу, присаживайся, старикашка.

Фарел ответив неброским кивком, вяло пожал другу руку, никак не отреагировав на свойский подкол. Они присели. Хелс по-хозяйски предложил гостю кофе и пододвинул ближе к толстяку миску с конфетами.

– Ну что, рассказывайте, мистер, что завело вас в наши края. – Хелс улыбнулся.

Но Фарел обосновавшийся в мягком кресле ничего не ответил и не успел он просидеть в кресле и минуты как подскочил на ноги и быстрыми шагами засеменил по кабинету взад-вперед. В руках появилась трубка, и он судорожно принялся ее забивать, рассыпая табак по ковру. Хелс удивился, но молча наблюдал за происходящим, не понимая, что происходит с его другом. Толстяк тем временем закурил и подошел к окну и зачем-то задернул шторы, затем, развернулся, обогнул кабинет по кругу, сложив руки за спиной.

Возникшую тишину нарушал равномерный стук часов на стене. Часы показывали начало одиннадцатого. Хелс посмотрел на круглое табло, встал с кресла и подошел к окну, чтобы открыть форточку и поймал на себе тяжелый взгляд Фарела. В прокуренный кабинет ворвались струйки чистого воздуха и Хелс, вернувшись к столу, принялся рассматривать мечущегося по кабинету старика, который казалось, не обращал на друга никакого внимания.

Вскоре окурок сигары потух в пепельнице, Хелс выдохнул дым и поднес остывшую кружку с кофе к губам. Отпил кофе, поморщился и поставил кружку на место.

– Кофе слишком крепкий не находишь? Ты до сих пор берешь зерна у окраинных купцов? Я вот разочаровался в прежних торговцах.

Фарел вновь одарил Хелса испепеляющим взглядом и тот осекся.

– Может ты все таки расскажешь, что случилось? – он видел как руки комиссара, вцепившись в трубку, дрожали.

Хелс взглянул на толстяка, желая перехватить его взгляд. Но Фарел, так и не подняв глаз, рухнул в кресло и уставился на картину, висевшую на стене. Стоявшие на столе кружки звякнули, на белоснежную скатерть пролился черный кофе, впитавшись в таинственный узор дорогого южного материала. Хелс, не обращая на это внимания, повторил вопрос, теперь настойчивей. Он чувствовал напряжение волнами исходившее от друга – Фарел несколько раз замирал в нерешительности, не в силах начать. Вскоре он собрался, гулко выдохнул, начал.

– Мне нужны бойцы Хелс, двое, – глаза Фарела бегали по столу.

– Что случилось Фарел? – спросил Хелс, внимательно рассматривая друга.

Фарел затянулся, выпустил густой дым и ответил неожиданно резко.

– Я что, на допросе? Сейчас я твой покупатель, ты продавец. Ты всегда допрашиваешь своих покупателей?

Хелс прикусил губу, но решил не отступать. Было бы глупо вот так просто растерять позиции.

– Вообще-то всегда… Допрашиваю. И еще одно – для посетителей мы сегодня закрыты, для друзей нет.

Фарел закивал. Поднял руку и потряс в воздухе указательным пальцем.

– Хорошо. Вчера случился неприятный инцидент. Все! – выпалил он.

– Какой, я думаю, нет смысла спрашивать? – спросил Хелс.

Фарел промолчал.

– Ладно, Фарел, воля твоя и проблема, конечно же, тоже, – он почувствовал, как у комиссара под столом затряслась нога. – Я бы рад тебе помочь, но, извини, не могу. Дело в том, что все бойцы разобраны. Все до едина.

Реакция Фарела была неожиданной. То ли от его слов, то ли по неизвестной Хелсу причине, Фарел вскочил со стула, схватил пепельницу и запустил ей в открытую форточку.

– Чертова птица! – Проорал он.

За окном прямо в этот момент пролетала ворона.


ГЛАВА 2


***


Главная площадь столицы Эвереста от края до края заполнилась народом. Пестрели дорогими шелками расположенные вдоль домов стенды с уютными навесами, в которых еще с утра заняли свое место богачи, смело отдавшие по пять золотых за подобное удовольствие и комфорт. Играл духовой оркестр, а в центре площади на высоком помосте стояла сцена, на которой велись последние приготовления. Среди богачей можно было заметить лиц влиятельных и важных. Это были директора, купцы, почетные старцы, начальники и прочая знать, величавшаяся в простонародье «высшим светом». Выходцы из этих кругов занимали первые ряды во всех церемониях и представлениях, пытаясь насытить свою несоизмеримую жажду развлечений и безграничного пафоса. Чуть вглубь сидели лица менее значительные, но от этого не менее примечательные, владельцы таверн и магазинчиков вперемешку с учредителями мелких предприятий и кооперативов. Ну и на последних, третьих и четвертых рядах сидели работяги без собственных капиталов, но с чистой совестью – директора школ, аптек, гильдий и многих других организаций, где работали честные люди с окладом каких-нибудь тридцать золотых. Все четыре ряда, расположенные под занавесом были заметно выдвинуты к центру площади, сцене и никого не заботило, что навесы могли просто-напросто мешать смотреть выступления другим людям – огромному количеству люда из низов рабочего класса, беднякам, закрывая плотным материалом куски сцены. Естественно для обычных мужичков с женами не было предусмотрено мягких скамей и прохлады навесов, и люди сбившись в плотную единую массу, собирались провести все выступление на ногах, в толчее и дискомфорте, наблюдая за представлением с почтительного расстояния. Самые проворные из них – в основном подростки, залезли на крыши домов и уже оттуда наблюдали за площадью, остальные же довольствовались подоконниками и узкими проходами меж домами, поочередно влезая друг другу на плечи, дабы расширить свой кругозор и посмотреть чего интересного, коли будет.

Вся площадь окуталась пеленой неразборчивого галдежа. Кто-то смеялся и шутил, кто-то просто разговаривал, очевидно, обсуждая последние новости, кто-то молчал, а озорные мальчишки, освоившие крыши домов играли в кости, будь то не центральная площадь столицы, а кабак на окраине. Все сливалось в единый шум. Могло показаться, что сегодня в Балуме проходила ежегодная ярмарка развлечений. Сцена, гудящая разношерстная толпа,…

Но были здесь и те, кто разительно выбивался из общей массы. Некоторые женщины, завернувшись с головой в платки, прятали свои лица, пытаясь скрыть слезы, будто предчувствуя беду. Некоторые мужчины склонив голову на грудь.

Когда на деревянный, помост вбежал глашатай, все затихли, желая послушать, что объявит звучный голос. Глашатай, дождавшись полной тишины, вскричал, высоко задрав подбородок.

– Славный народ могучего Эвереста, мы…

Глашатай принялся зачитывать выученный текст, в то время как на площадь въехала конница. Кованные железом копыта размеренно и в такт стучали по вымощенной плиткой земле, а могучие жеребцы ничуть не смущались веса наездников в полном обмундировании и с огромными пиками в руках. Животные, повинуясь воли своих наездников, располагались плотным кольцом вокруг площади и нетерпеливо фыркали, задирая морды с серебристыми гривами. Грозные пики всадников смотрели вниз.

На крыши домов искусно взобрались лучники, особо не церемонясь, разогнав детей и бродяг, которые, подбадриваясь звучными подзатыльниками охраны и крепким словцом, прыгали вниз, порой бросая на крыше кости. Стрелки замерли, готовые в любой момент пронзить безжалостной стрелой наглеца.

– Сегодняшнее собрание на центральной улице города… – продолжал глашатай заранее подготовленную речь.

Первыми на помосте появились инквизиторы. На сцену ложились вязанки дров и хвороста, тут же формируясь в кучку для костра. Сюда же доставлялись каменные блоки для ограждения будущего пепелища. Народ с нетерпением ждал, пропуская кусками предложения речи глашатая. Все осматривались по сторонам, нетерпеливо маясь ожиданием. В толпе пошел шепот: «Казнь».

Глашатай сделал паузу, заставляя людей притихнуть. Он неторопливо свернул свиток с речью и, выведя народ на нужную кондицию, заорал.

– Славный народ Эвереста! Встречайте своего короля!

Толпа охнула, и единый выдох подхватили звуки фанфар, вновь ожившего оркестра. И стар и млад – весь народ хлопал стоя на ногах. В воздух взметнулись шапки, когда на площадь потянулись офицеры королевской охраны. Капитан, перекинувшись фразами с главой городских сил, разместился на сцене, окинув взглядом толпу. По его сигналу сцену окружили офицеры. К площади вел живой коридор, окрашенный блеском металла доспех и оружия. На стальных кирасах офицеров королевского полка играли солнечные зайчики. Капитан городской стражи подал оркестру сигнал, и музыка оборвалась так же неожиданно, как и заиграла. Народ опустился на колено. Кто-то, нарушая принятый обычай, искоса посматривал на королевскую аллею, откуда должен был появиться владыка.

Над площадью зависла тишина…

Цок-цок-цок-цок. Стук копыт эхом разнесся по главной площади. С секунду все прислушивались. Взгляды людей вопреки обычаям впились в аллею и когда на вымощенной искусно обработанным камнем полоске земли появились три великолепных жеребца…

– Ур-а-а-а-а-а! – взревел народ.

Толпа приветствовала повелителя. Многие из присутствующих видели владыку впервые и поэтому с трудом сдерживали свое волнение. Некоторые люди в толпе рабочих и бедняков, пустились в пляс. Юноши, засунув пальцы в рот, оглушительно свистели, за что впрочем, сразу получали крепкого тумака от стражи. Люди, расположившиеся под навесами, сдержанно хлопали, дабы соответствовать своему положению в общественных кругах.

Король ехал на черном породистом скакуне. Могучие плечи укрывала шелковистая мантия, расшитая золотом, свисавшая до самой земли. Мантия была также черной – символ скорби и траура. Голову поверх шлема украшала корона, покрытая драгоценными камнями. По левое плечо владыки на отличном скакуне скакал герцог – брат короля, также облаченный в черную траурную мантию, но с пурпурной полосой через плечо. Третьим наездником на шикарном белом жеребце был военный советник императора – Толен, чье суровое лицо, изрезанное шрамами украшали живые глаза. Но сегодня взгляд Толена был потуплен, глаза полные грусти смотрели вниз…. Возможно эмоции на лицах его спутников скрывали шлемы с опущенными забралами, но таков закон. Народ не должен видеть лицо своего владыки. Все трое были одеты в великолепные мифрильные доспехи работы лучших гномьих мастеров.

Под бурные овации толпы, троица пришпорила коней. Пара молодцев из королевской стражи, подскочив, тут же отвели животных в сторону. Король с братом последовали на сцену, а Толен взобрался на помост, проводив взглядом владык. Сзади, с обратной стороны сцены на помост поднялись двенадцать человек, обступив трон императора. Из двенадцати вперед вышел старец. Он был одет в наряд, напоминающий монашескую рясу. Взгляд уверенный и гордый смотрел вперед, будто бы охватывая всех и каждого из собравшихся на площади. Старец поднял руку, прося толпу успокоиться. Народ замер. По площади прошелся шепот:

«Будет говорить совет».

Дождавшись тишины, старик опустил руку.

– В первую очередь я от лица «Совета двенадцати» хочу выразить признание нашему повелителю королю Халифу Второму и его августейшему высочеству герцогу Туреку, – по традиции старец поклонился королю, а затем герцогу.

Народ в ответ взревел овациями, но старец поднял руку вверх, прося внимания, и когда над площадью вновь повисла тишина, он продолжил.

– Уважаемые жители великого королевства Эверест, я как председатель «Совета двенадцати», как глава нашей любимой церкви и член совета белых магов, решился взять на себя ответственность и сообщить вам страшную весть, – старик благоговейно прикоснулся ко лбу указательным пальцем. – Королевского отпрыска пометили, – выдохнул он.

По площади пронесся вздох ужаса…


… Красно-синее, неистово бушующее пламя щекотало язычками воздух. Дым огромными черными клубами струился вверх. Впереди предстоял жуткий детоубийственный ритуал. Навзрыд рыдали женщины, угрюмо украдкой вытирали слезы мужчины, а языки пламени лизали воздух. Герцог слышал смех из-под забрала короля. На его лице, скрытом шлемом сияла улыбка.


***


– Вот так вот все и было, – Фарел развел руками, закончив рассказ.

Хелс задумчиво разглядывал пузырьки пива, покачивая головой.

– Ничего не скажешь, – сдавленно прошептал он.

Фарел тяжело дышал и краем глаза посматривал за спину друга, на затянутое шторой окно.

– Очень интересно.

– Что? Хелс, я не понимаю, что происходит! – голос толстяка дрожал.

Хелс одним махом осушил остатки пива и отставил стакан в сторону, протяжно отрыгнул.

– Знаешь, друг, наверное, ты прав, стоит предостеречься, – Хелс поднялся из-за стола и подошел к висящей на стене картине. На холсте синей краской умелой рукой мастера был изображен океан и в нем могучий, поглощенный бушующей стихией кораблик. Хелс отодвинул картину, обнажив встроенный в стену сейф. – Кто предупрежден, тот вооружен, у нас ведь так заведено?

Из сейфа появился пузырек. Он осторожно раскупорил пробирку.

– Смотри.

Хелс извлек из своей шляпы перо и немедля опустил его в пузырек с жидкостью. Что-то зашипело, и через секунду Хелс достал перо обратно. Фарел присвистнул. Перо, точнее та его половина, что побывала в пробирке, осыпалась прахом в руках Хелса. Он разжал руку и сдул с ладони пепел.

– С такой штукой ходят на драконов, старик, – сказал он. – А если это действительно они…. – Хелс сделал паузу, улыбнувшись, – то им придется несладко.


***


«Фарел-Фарел-Фарел».

Рокочущий голос заставил комиссара проснуться.

«Фарел-Фарел-Фарел».

Фарелу казалось, что голос доносился снаружи.

Рука толстяка скользнула по кровати, нащупывая арбалет. Голос звучал постепенно стихая. Фарел прислушался. Тик-тик-тик-тик – на стене стучали часы. Начало третьего – стрелки остановились. За окном светила луна, слышался шелест листьев.

«Фарел-Фарел-Фарел».

Старик всматривался сонными глазами в комнату. Голос приближался и теперь уже доносился из-за входной двери. Фарел поднял арбалет. Наконечник стрелы сплава твердого адамантина был смазан вязкой, вонючей жидкостью, смесью того самого раствора, что дал ему Хелс.

– Кто там? – грубо спросил он.

Никто не ответил. Исчез и голос. С минуту Фарел вслушивался в тишину, тщетно стараясь услышать любой шорох.

– Кто там? – повторил он.

Молчание. Фарел осторожно поднялся с кровати, выдвинул перед собой арбалет и двинулся к двери. Пол предательски скрипел, заставляя сердце Фарела биться чаще. Он остановился напротив входа и облокотился о шифоньер.

– Кто там? – прошипел комиссар сквозь зубы.

В горле пересохло, страстно хотелось курить. Фарел вспомнил, что забыл купить табак. Он несколько раз повторил вопрос, однако за дверью повисла тишина. Постояв с минуту, Фарел двинулся к дверному проему.

Что…

Нет показалось.

«Не может быть никакого запаха», – подумал, успокаивая сам себя Фарел.

Неохотно опустив арбалет, он примкнул к глазку на двери и от удивления чуть было не выронил арбалет из рук. На пороге стояла женщина из дома напротив.

– Это вы, миссис Дорати? – спросил толстяк взволнованно.

Дама молчала.

«Может, случилось что?», – закралась шальная мысль.

Старик, не отрывая от глазка взгляд, нащупал замок. Дважды провернутый в замке ключ оставил дверь на цепочке толщиной в палец. Такую не сорвешь просто так, вот только сейчас цепочка казалось хлипкой и ненадежной.

Дверь скрипнула, натянулась цепочка.

– Негоже женщи… – шутка, которую хотел отпустить Фарел, застряла в горле, и он захлопнул дверь, навалившись на нее спиной. К груди подкатила тошнота, липкий противный комок перекрыл горло. Неестественно вытаращив глаза, Фарел зажал нос рукой – запах серы, снаружи исходил этот мерзкий запах вперемешку с еще каким-то незнакомым запахом жутко напоминающим раздавленные гнилые помидоры.

– Мистер Фарел, это ваша соседка, – сказали из-за двери. – Мне нужна ваша помощь.

«Это другой голос», – холодно подумал Фарел.

Женщина говорила другим голосом, который не принадлежал старухи из дома напротив. Уж кто-кто, а Фарел, который несколько раз заглядывал в гости к Элис Дорати, когда она еще была мисс и ходила в девках, хорошо знал ее голос и не мог ошибиться! По спине скатились первые капли холодного пота. Пижама взмокла и неприятно прилипла к коже.

– Фарел, вы там?

Старик замер, затаив дыхание. Рука, нащупав замок, закрыла дверь.

– Фарел? – за дверью что-то чмокнуло, захлюпало. – Откройте немедленно дверь, подлец!

– Зайдите позже, миссис Дорати, – толстяк услышал где-то вдалеке свой голос, ответ которому было молчание.

Он на цыпочках отошел от двери и пятился до тех пор, пока не уткнулся на камин, еще теплый, не успевший остыть со вчерашнего вечера. С трудом преодолевая маячившую грань истерики, старик вытянул арбалет перед собой. Конец стрелы, пропитанный черной жидкостью, из-за волнения очерчивал на двери неровные окружности.

«Убирайся, убирайся…», – пронеслось в голове.

Из-за двери донесся удаляющийся шум. Он прислушался. Ушла? Или нет? Фарел опустил арбалет и подкрался к двери, собираясь посмотреть в глазок. Ноги не слушались, превратившись в ватные, во рту осел неприятный привкус тухлых помидоров, над левым глазом возник нервный тик. Он приблизился к двери, но не успел старик прильнуть к глазку, как дверное полотно сотряс сильный точечный удар. Фарел, перепугавшись до смерти, застыл на месте. Дверное полотно треснуло и затрещало, а с потолка и стен посыпалась штукатурка. Удар повторился и Фарел не в силах сдержать охвативший его ужас заверещал.

– Вон! Убирайся вон! – кричал он так громко, если бы от крика зависела его жизнь.

Следующий удар смел замок. Дверь повисла на одной цепочке…


… На душе стало паршиво. Невероятно высоко забравшаяся луна слепила глаза. Хелс лежал, озираясь по сторонам. Что-то посереди ночи заставило его проснуться. Старое, до боли знакомое чувство. Чувство чужого взгляда. Ни страшно, ни интересно… чувство казалось выжидающим.

«Неужто все начинается с начала», – подумал он, оглядываясь.

Стены с полками, угрюмый книжный шкаф, стол и кресла…. Нет, он был не один в комнате, он знал это. Тиканье часов из соседней комнаты пугало тишину. На улице посвистывал ветер.

«Неужели я забыл закрыть окно?».

Хелс прокрутил в голове события вечера, но, не вспомнив, лениво сбросил одеяло. Чувство усилилось. Хелс нащупал ногами тапочки, поднялся с кровати и побрел к окну.

– Джейк, у твоего старика мания преследования, – сказал он своему псу, лежащему у ножки кровати. Пес, услышав свое имя, поднял морду и навострил уши. – Или старческий маразм.

Хелс плотно закрыл окно и повернул ручку, кутаясь в пижаму от свежего сквозняка.

– Джейк, твой хозяин не помнит, закрывал ли он окно на ночь. – Хелс погладил собаку. – Или Ты открыл, а, Джейк, старина? – пес забил кончиком хвоста о пол.

Хелс вздохнул и хотел, было прилечь обратно на кровать, чтобы как следует выспаться перед завтрашним днем и оставить позади все мысли так настойчиво лезущие в голову, как заметил на тумбочке рядом с кроватью какую-то записку. Он сдвинул брови и поднял ее, тут же развернув. Руки Хелса задрожали. На белой как снег бумаге чьей-то рукой кровью были написаны следующие строки.

«Сквозь туман и сквозь печали,

Оставьте дома боль и страх,

Явитесь вы, мечтая,

О жизни, а не о грехах.

Когда часы покажут восемь,

А на кукушке будет семь,

Должны собраться вы и тихо,

Явиться в общий мавзолей.

Все лишнее оставьте дома,

А то спугнете лишь себя,

А если нет, задумайтесь,

И вспомнив, тихо скажите про себя,

Когда берем мы в долг, то надо помнить,

Что есть только один исход,

Отдать или смыть долг кровью,

А время ждет, время идет».


… Цепочка на двери стонала. Фарел поднял арбалет и нерешительно прицелился.

– Я не буду повторять. Еще один удар и я спущу курок, – прокричал он. – Прострелю голову.

Цепочка почти слетела. Медлить было нельзя. Подскочив к двери, Фарел всем весом навалился на дерево и выставил босые ноги, согнутые в коленях вперед. Глубоко дыша, он нащупал щеколду для цепочки и отстегнул ее, убрав тот последний барьер, что разделял его и то, что находилось снаружи. Цепочка со звоном упала на пол.

Дождавшись очередного удара, он отскочил в сторону, открывая за собой дверь. Спина ударилась о стену, а ручка угодила в пах. Фарел скривился. Что-то заползало в дом. Фарел слышал противные чавкающие звуки. Старик замер и затаил дыхание. Чавкающие звуки удалялись вглубь дома, ближе к спальне. Фарел посмотрел в скважину, где когда-то висел замок. Ничего не было видно. Стараясь не шуметь, опершись о стену спиной, Фарел как кошка бесшумно двинулся к спальне. Штукатурка больно обдирала спину. Дорогой ковер как губка пропитался кровью, шлейфом идущей от двери. С того места, где стоял старик, виднелся лишь кусок комнаты и половина кровати.

Никого.

Глубоко вздохнув, пытаясь успокоиться, Фарел двинулся дальше. Ступни на босых ногах окрасились кровью. Неприятная холодная, чужая, она просачивалась между пальцами и стекала обратно на ковер, но Фарел не замечал этого. Палец правой руки побелел от напряжения, зажимая спусковой крючок. По лбу катились крупные капли пота. Приклад арбалета уперся в плечо. Его глаза уплыли в пустоту, в душе вскипала ярость.

– Миссис Дорати, – прошипел он.

Старик хотел добавить к своим словам что-то весомое, но вдруг замолчал. Внутри Фарела приятно обожгло. Ярость бурлила, вскипала, готовая сорваться и показать себя, выплеснутся наружу всеми красками. Знакомое и такое родное чувство радовало и опьяняло. Тело обдала приятная дрожь. Старика охватила паника вперемешку с грубой звериной злостью. Инстинкт, пьянящая радость.

Стрела в дребезги разнесла обивку шкафа, тут же превратившуюся в пыль, но прежде прошла сквозь миссис Дорати насквозь. Фарел с трудом отскочил в сторону. Миссис Дорати, или то, что от нее осталось, выпрыгнуло из спальни и оглушительно ревя, упало всего в нескольких метрах от старика. Руку в области локтя обожгло так, словно кожи коснулось раскаленное железо. Фарел почувствовал, как по телу заструилось что-то теплое. Он выронил арбалет и схватился за рану.

– Сука! Проклятая сука!

Алая кровь просочилась из раны на пол крупными густыми каплями. Миссис Дорати зашипела, и только тогда Фарел увидел, что случилось с женщиной. Левое плечо миссис вывернулось под неестественным углом. На месте груди сверкала голая кость… седые волосы вперемешку с серым веществом и красной мякотью напоминали фарш, а из глазницы, словно шарик на ниточке, вывалился левый глаз. Фарела мутило, и он с трудом сдерживал себя от обморока. Раненную руку будто отняло, парализованная она как тряпка свисала вниз и билась о бедро. Старик выругался. То, что осталось от миссис Дорати изогнулось, готовясь к прыжку, в ноге существа хрустнуло. Фарел, хватаясь за стену рукой, поднялся, когда существо, издав протяжный вопль, прыгнуло. Время остановилось…. Рука схватила что-то твердое и с треском оторвала это от стены. Уголок рамки, обитый железом, взметнулся вверх и опустился вниз, со свистом рассекая воздух, остановившись на полпути, найдя препятствие. Брызнувшая кровь заставила Фарела отвернуться и зажмуриться. Рамка взмыла вверх и вновь опустилась… еще… еще. Рука заносила рамку до тех пор, пока уголок не треснул и не разлетелся пополам.

«Все кончено» – подумал Фарел.

Старуха лежала в месиве из собственного тела, извиваясь в конвульсиях. Комиссар с ног до головы перепачканный в крови с трудом поднялся на ноги, его качнуло. Шатаясь из стороны в сторону, он подошел туда, где когда-то стоял шифоньер и, опершись о стену, поднял стрелу. Существо, еще живое, дергалось, распростершись по ковру. Из шеи, чуть выше артерии торчал осколок поломанного уголка. Сосуд лопнул, и из него фонтаном лилась черная кровь. Фарел зарядил арбалет.

– А это тебе за мой ковер, – стрела, сорвавшись, угодила чуть выше сердца.

Сил не было. Фарел уронил арбалет, сполз на пол и заснул в коридоре при распахнутой двери.


***


– Я рад, что мы обговорили вопрос – герцог отстукивал кольцом на безымянном пальце мелодию по столу. Он нервничал. Глаза предательски бегали по всей комнате, избегая взгляда собеседника, сидевшего по другую сторону круглого деревянного стола.

Свеча, тускло горящая на столе, кусками освещала размытую темную комнату зала. Лица собеседника он не видел. Черная маска скрывала лицо того, кто сидел рядом, но ничто не скрывало его присутствия. Турек чувствовал на себе его взгляд. Тонкий и пронзительный, заставивший сильного человека смотреть в пол. Этот взгляд нащупывал, перебирая каждую косточку, читая любую мысль.

Герцог, набравшись мужества, поднял глаза.

– Что это все означает? Скажите, почему вы делаете это для нас? Кто вы?

– Я понимаю ваше с королем любопытство. Порой знание это сила, а порой лишь пустой звук. Зачем оно тебе, если ты не сможешь его применить, не сможешь распорядиться им в должной мере? – произнес человек в черном. Его рука в черной перчатке обхватила руку Турека, кулак, игравший перстнем мелодию. Незнакомец поднялся, его лицо остановилось у лица герцога – За все надо платить наследник, – рука незнакомца с чудовищной силой сжала кисть Турека.

Герцог дрогнул. Кольцо с руки упало на пол и он, нагнувшись, отвел от незнакомца взгляд, пытаясь нащупать перстень. Он не знал какова будет цена и что запросит этот странный человек. Когда новоявленный принц поднял кольцо и выпрямился, незнакомца в комнате уже не было.


ГЛАВА 3


***


Фарел на всех порах мчался по Оркскому переулку, через пересечение с улицей Фей. Прохожие провожали его косыми взглядами, недоуменно пожимая плечами, а детишки смеялись, тыча в него пальцами. Еще бы, забавно смотрелся престарелый толстяк!

Сколько всего скопилось в голове – мысли перемешались, отслоились события. Самые укромные уголки сознания наполнились горькой желчью. Ветер развивал полы не застегнутого костюма, он, выпучив красные сонные глаза, не замечал прохожих то и дело сталкивался с пешеходами, бросая невнятные «извините», выдавливая из себя улыбку и бежал дальше. Волосы, взбитые в кучу, торчали седыми клочками, и несколько раз он чудом проскочил мимо копыт лошадей и колес повозок. И, когда Хелс закрыл замок на двери своего кабинета и сел в кресло напротив Фарела, комиссар долго не мог вымолвить и слова. Сердце колотилось, делая миллион ударов в минуту, а легкие, цепкими пальцами, скрутила отдышка.

– Надо отдышаться – пропыхтел он.

Хелс не торопился. На столе стояли две чашки и он, сняв с плиты кипящий чайник, наполнил их. Комнату заполнил нежный аромат кофе и Хелс пододвинул одну из чашек Фарелу.

– Успокойся, я знал, что ты придешь, – он улыбнулся. – Кофе на этот раз не такой крепкий.

Фарел не обратил на кофе внимания – он был возбужден и все никак не мог справиться с отдышкой, морща лоб и жмуря глаза, старик массировал виски. Хелс молчал и мелкими глотками пил кофе. Его изрезанное морщинами лицо, покрытое щетиной, побледнело, а ничего не выражающие глаза впились в черный дымящийся напиток. На солнце блестело красивое серебряное кольцо.

Комиссар вяло посмотрел на друга. Дыхание выровнялось, и он закивал головой. Язык прошелся по высохшим шершавым губам.

– Оно вернулось…


… – Соседка звала меня по имени. Помнишь, как мы думали тогда, Хелс? Нам казалось, что все кончено. Мы верили, что тот, кто прошел все это, заслуживает спокойной жизни… Глупости Хелс, сейчас я могу сказать, что все это глупости, – Фарел затянулся. – Что должен ты, Хелс, что должен Я? Кому? – он пожал плечами. – Я не знаю…. Нам ведь казалось, что мы расплатились сполна, вдоволь испив из бочки яда. Но тогда… – Фарел запнулся. – Это расплата. Незнакомец, сон, минувшая ночь… все перемешалось в голове, стерлись грани.

Фарел замолчал, собираясь духом. Хелс был неподвижен.

– А я еще думал это она. Вот так вот, – Фарел изобразил неприличный жест – Это было какое-то дерьмо, которое своей башкой принялось выламывать дверь, несмотря на мою просьбу зайти попозже. Вот я и подумал – раз старухе невтерпеж, пусть заходит. Я открыл дверь, а сам спрятался у стены.

Фарел рассказывал, жестикулируя, и непрерывно курил. Хелс внимательно слушал. Чашка с кофе давно остыла, но он после начала рассказа не сделал из нее ни одного глотка, понимая что напиток после услышанного встанет поперек горла. Вскоре Фарел замолчал и долго, пристально смотрел на стрелки часов на стене, и когда маленькая секундная стрелка в очередной раз на мгновение замерла на отметке двенадцать, он продолжил.

– Утром дом был пуст, – его голос дрожал. – На полу лежал чистый палас, шкаф и мой костюм в нем был на месте. В самом углу, перед дверью в спальню. Идеально выбеленный потолок, замечательные обои на стенах и массивная входная дверь на замке, вдобавок закрытая на цепочку. Ты не представляешь, какой комок радости подкатил к груди, и я блеснувший надеждой, что это был сон, хотел было подскочить на ноги и расцеловать палас, потолок, стены, такие обычные и прекрасные…. Но, увы, – Фарел бережно закатил рукав рубашки и положил руку на стол. Рядом с пустой чашкой комиссара упала красная капля крови, скатившаяся по перебинтованной руке вниз. Фарел скривился от боли. Бинт, намотанный от запястья до пика бицепса в локте, был пропитан кровью. – Затем постучали в дверь. Это был какой-то мальчишка, по-моему, соседский. Он сообщил, что собирает пожертвования. Когда я поинтересовался о поводе, он поведал мне: у миссис Дорати ночью случился инфаркт, надо бы ее схоронить.

Фарел и Хелс, не моргая, смотрели друг на друга. Хелс первым отвел взгляд.

– Я хочу, чтобы мы поднялись наверх, – сказал он. – Мне есть, что сказать тебе, друг, и боюсь, от услышанного у тебя не улучшится настроения. Оно ждет нас. Я хочу тебе кое-что показать.

Мужчины поднялись на ноги. Глубоко в душе зарождалась паника.


***


Кладбище напоминало сон. Таинственное, загадочное, даже дикое, оно заставляло сердце биться чаще. Тело покрылось гусиной кожей. Полуразрушенные могилы, массивные кресты, темнота и одинокие звезды. Фарел не боялся, это было что-то другое. Осторожность, не страх, возможно волнение. Страх же спрятался где-то глубоко, не собираясь смыкать свои холодные скользкие пальцы,… а хотелось. То, что было написано в записке, которую показал Хелс, пугало, путая карты.

Фарел шел, спрятавшись в мыслях. Заметно нервничал Хелс.

– Ты думаешь это оно?

Фарел не расслышал вопрос.

– Что-что?

– Я говорю, что это оно, – Хелс шел медленно и осматривался по сторонам, вздрагивая каждый раз, когда тень падала на каменные надгробья, а ветер играл ветвями деревьев.

– Возможно, я уже ни в чем не уверен.

– Я тоже друг, я тоже… жуткое место, – добавил Хелс.

Туман, рассеявшийся по кладбищу, густел, падала видимость, и дышать с каждой минутой становилось сложнее. Смылись кресты надгробий, растаяли в тумане кроны деревьев, и вскоре им пришлось взяться за руки, чтобы не потерять друг друга из виду. Он шли, всматриваясь в белую пелену наугад, Фарел чувствовал как дрожит рука Хелса. Исчезла земля под ногами. В голове крутились слова из стиха, который показал Фарелу Хелс.


«Сквозь туман и сквозь печали,

Оставьте дома боль и страх,

Явитесь вы, мечтая,

О жизни, а не о грехах.

Когда часы покажут восемь,

А на кукушке будет семь,

Должны собраться вы и тихо,

Явиться в общий мавзолей.

Все лишнее оставьте дома,

А то спугнете лишь себя,

А если нет, задумайтесь,

И вспомнив, тихо скажите про себя,

Когда берем мы в долг, то надо помнить,

Что есть только один исход,

Отдать или смыть долг кровью,

А время ждет, время идет»


Поражала тишина – мертвенная, давящая и нагнетающая тишина, сгущающаяся подобно туману. Не было слышно собственных шагов. Исчез хруст веток под ногами, шелест опавших листьев, шорох травы.

«Ее нельзя нарушить», – думал Фарел.

Он хотел что-то сказать, но голос затерялся в тумане. Они шли в тишине собственных голосов.

Звук нарастал эхообразно, громче, громче и вскоре Фарел мог различить звук. Каркала ворона.

«А мне плевать», – думал комиссар.

Ярость исчезла. Он все сильнее сжимал скользкую, мокрую от пота руку Хелса. Дрожь мужчины передалась Фарелу. Хелс также сильно сжимал его руку. Голос, раздавшийся из тумана, заставил друзей остановиться.

– Кто здесь? – крикнул Хелс. Голос растаял в тумане.

– Говорю я, вы соглашаетесь, – кто-то говорил сквозь туман. Неприятный булькающий звук, как если бы Фарел слышал этот голос из-под толщи воды.

– Да, – совсем тихие голоса, которые друзья не узнали.

Фарел и Хелс, оборачиваясь по сторонам, пытались увидеть говорившего. Но тщетно – окружающий их звук шел со всех сторон.

– Я знаю все, остальное бесполезно, – сказал кто-то. – Не пытайтесь сопротивляться…

Фарел почувствовал, что говоривший не врет. Казалось друзья как обнаженные стояли сейчас посреди кладбище, вывернув наизнанку свое нутро. Он чувствовал внутри себя, в самой глубине собственного сознания чужое присутствие. Это чувство нельзя было передать и описать, это чувство нельзя было перепутать ни с чем. Он чувствовал себя униженным и оскорбленным, как будто кто-то здесь и сейчас надругался над ним. Стало жутко. Похоже те же самые ощущения испытывал старина Хелс, который закусив губу и щуря глаза всматривался в туман. По спинам друзей пробежал холодок. Фарел озирался по сторонам.

«Как такое может быть?», – стучало в голове.

– Не знаю, Фарел, как и ты еще три дня назад не знал, что твоя соседка будет мертва. Но она мертва. Ты убил ее. Понимаешь?

Голос как будто дал обдумать сказанное. Фарел потупил взгляд.

– Я защищался, – пробормотал он.

Голос оставил это без ответа.

– Вам будет больно. Ненадолго, – продолжил он. – Вы должны кое-что понять.


… Чудовищная вспышка боли…

Постепенно стали проявляться мутные очертания. Он чувствовал ощущение полета в облаках – легко, бесчувственно и самозабвенно. Здесь правила бесконечность и он не имел никакого права вмешиваться в чужую игру. Стоило забыть о жизни, о причудах и погрузиться в новый мир, врата которого открывала перед стариком судьба. Мир, где не было ощущения времени, только вольность, от которой слегка кружилась голова.

Снизу не то чтобы плыли, нет, скорее растворялись в сознании, обретая черты крыши городских построек. Мир рисовал дом – стены, окна, дверь. Дверь распахнулась, приглашая гостя зайти. Мгновение и Фарел оказался внутри. Не поспешил? Нет? В доме царила пустота, но несколько необычная, она живая. Она движется и первым Фарел увидел стол. Он громоздок и кажется, что ему не место в маленькой комнате. Но все хорошо, потому что в окнах загорелся свет все ярче и ярче, освещая комнату… Следом появились чувства. Радость, искренний детский смех. Глубокое удовлетворение. Все вокруг казалось таким знакомым, родным. Стул и человек появились одновременно. Теперь Фарел видел второй стул. На нем человек. Пока они похожи. Пока? Приятное удивление – появились идеи. Силуэт одного из сидящих приобрел очертания. Появилась одежда, выросли волосы. Второй по-прежнему светящийся силуэт. Губы, глаза, уши. Что-то есть в первом…

– Мне нужны деньги, – губы первого зашевелились. – Мне нужен этот пост.

Это же… Фарел. Прошлое… Фарел вдруг понял, что вернулся в прошлое.

– Старик глупец. Тем более Хелс тоже хочет начать дело. Нам надоело, что все дергают нами как куклами на веревочках.

Это лицо.

«Неужели это дерзкое, искривленное яростью лицо принадлежит мне?».

– Это доходит до крайности – продолжал молодой человек – Я чувствую, что поступаю правильно, я должен так поступать. Мысли, сны, все мое нутро велит сделать это.

Соседний силуэт переливался красками и Фарела слепил этот блеск.

– Достоин ли ты этого? – спросил силуэт.

– Да, – не задумываясь, ответил Фарел.

– За мечты надо платить, человек. Готовы ли вы заплатить?

Он кивнул.

– Не вопрос, ближе к делу.

Картинка взорвалась, разбившись в сознании Фарела на тысячи мелких кусочков…


… Воскресенье. Табличку «ЗАКРЫТО» Фарел повесил еще с утра и на всякий случай запер входную дверь на первом этаже, опасаясь, что обязательно найдется тот человек, кто придет на прием и будет нагло ломиться в двери. Нет, не сегодня. Вся контора не работала, а служащие отдыхали. Фарел поймал себя на мысли, что не дал ни одному из работников задания на дом, но и шут с ним. Вообще в этот день старик не хотел видеть никого. Следовало заплатить последний долг.

– Фух, к черту, будь все как будет, – прошептал Фарел.

Все нужные документы лежали в папке на столе. Все было сделано. Оставалось ждать.


… Шок прошел. Он не был удивлен, относясь к происходящему как к неизбежности.

«Сделать» – крутилось в голове – «И все будет кончено, теперь уже раз и навсегда».

Хелс не сомневался. Он сказал, что об этом никто не узнает.

«Все останется по-прежнему. Прочь, прочь дурные мысли. Все будет гораздо лучше. В сто, в тысячу раз. Я со всем справлюсь, – думал Хелс. – Со всем».

Ночь, а все уже сейчас было готово.


***


Кровавая лилово-бледная луна зависла в небе над кладбищем и медленно расползалась вширь. Грозно мчались по небесному своду тучи. Легкий ветерок ласкал прохладой. Шел двенадцатый месяц года Янтаря и где-то на надгробиях появились первые корочки инея. Жизнь замерла. Завернутый одеялом ребенок всхлипывал на руках Хелса и сосал соску. Старик покачивал малыша и пытался его успокоить. Рядом стоял Фарел. Он уткнулся подбородком в шерстяной платок, курил трубку, выпускал огромные клубы дыма, и то и дело сплевывал наземь горечь. Оба молчали. Хелс заметно похудел, и на щеках появились впадины, глаза запав внутрь, ничего не выражая, наблюдали за приближавшимся герцогом. Обычно живой, весь красный и горячий как поросенок Фарел сегодня был бледен как никогда и безучастно рассматривал надгробие близлежащей могилы с истертыми буквами на плите. Живот неприятно терзала изжога. Силуэт Турека приближался. Черный плащ развивался на ветру, обнажая спрятанный в кольчугу торс. Обернутое тяжелым шелковым одеялом дитя спало в плетенной корзине. Он окинул взглядом стариков.

– Здравствуйте, господа.

Фарел затянулся, чувствуя отвращение к самому себе.

– Отдай ему ребенка, – сказал он.

– Мы не будем ждать? – уточнил Хелс.

– Отдай ему ребенка, – сухо повторил Фарел.

Хелс молча протянул Туреку укутанное в простынь дитя. Ребенок невинно моргал сонными глазами и наблюдал за склонившимися над ним взрослыми мужчинами. Щечки малыша покрыл румянец. Этого ребенка кто-то подбросил несколько дней назад прямо под порог здания, где располагалось агентство Фарела. Как всегда оно бывало, без стука, чтобы не создавать лишний шум. И без какой-либо жалости, полагая, что РСДП сможет определить малыша в один из переполненных приютов Эвереста. Таких на тот момент было десять, а малышей, которых подкинули Фарелу только за эту неделю уже два. Толстяк проводил ребенка взглядом.

– Где ваше чадо?

– Вот он, – герцог замялся и указал на корзину позади себя, – Он там. Вы обещаете, что с ним все будет в порядке?

Фарел и Хелс промолчали. Комиссар опустил взгляд, подошел к красивой, вышитой узором корзине и заглянул внутрь. На дне лежал закутанный в пеленку ребенок.

– Здесь золото, – Турек отстегнул с ремня кожаный мешочек до отказа забитый монетами. – Двести золотых и два драгоценных камня. Я хочу поблагодарить вас за все.

Хелс закрыл глаза, вздохнул и покачал головой.

– Не стоит, нам за все заплачено, – сказал он.

Турек неуверенно вернул мешочек на место.

– Кто вы? – выдавил он.

Друзья промолчали. Фарел поставил рядом с собой корзину, в которой лежал наследник и посмотрел на появившиеся из кармана брюк часы. Рука старика дрожала. Неожиданная вспышка молнии осветила на его лице разрезавшие ото лба и до подбородка, жирные капли пота. Он взмок, хотя на улице было совсем не жарко. Стоявший рядом Хелс, озадаченно осматривался по сторонам.

Подул сильный ветер.

– Все будет, как мы договорились? Вы спасете его? – спросил Турек.

Ему никто не ответил. По кладбищу со всех сторон начал расстилаться туман. Через несколько секунд в тумане растаяли самые первые надгробия, заволокло призрачным светом луну и звезды. Герцог почувствовал, как растворяются в нем звуки ночи: шелест листьев, чириканье кузнечиков в траве. Легкое оцепенение сковало ноги и медленно поползло вверх.

– Оно идет, – послышался голос Фарела.

Туман растекался и уже через несколько минут блекло-серые хлопья окутали могилы всего в нескольких метрах от собравшейся компании. Турек сделал несколько шагов назад и оглянулся, но сзади смылись очертания дерева, до которого он смог дотянуться рукой. Герцог замер, коснулся рукояти меча.

– Да не будет имени у того, что не материально, – голос шел отовсюду.

Турек почувствовал, как эхом он растекся по его телу, больно покалывая кожу. Голос казался ледяным. В тумане что-то мелькнуло. Малые частички блекло-серой массы формировали силуэт. Вокруг могильников нетронутых туманом засквозил ветер, все больше и больше набиравший силу. Силуэт приобретал очертания. Послышался нервный смешок Фарела. В нос ударила вонь. Турек с трудом сдержал рвотный позыв.

Из тумана вышел маленький сутулый человек в черном балахоне. Под капюшоном зияла пустота, но уже через секунду в принца впились глаза незнакомца. Два красных, зияющих пустотой глаза. Турек пошатнулся. Это был он, тот самый человек, с которым герцог заключил сделку. Но человек ли…. По балахону незнакомца мелкими, будто статическими разрядами бегали молнии. Турек заметил, что земля под ногами незнакомца оказалась выжжена.

– Я ждал вас.

– Вы… – Турек запнулся, – Вы обещали, что проставите метку этому дитя.

Незнакомец обвел взглядом присутствующих и опустил голову вниз. Что-то в нем пугало, ужасало, но от него, ни на секунду нельзя было отвести взгляд.

– Поднеси мне ребенка.

Турек почувствовал, как по конечностям разлилось приятное жжение. Он смог пошевелить рукой. Пальцы, сжавшись в кулак, разжались, и он, вытянув закутанного в простынь малыша перед собой, двинулся к незнакомцу. Шаги давались с трудом. Он чувствовал тяжесть в ногах, будто к каждой из них привязали гирю. И чем ближе он подходил к незнакомцу, тем тяжелее давался каждый шаг. Вонь, гниющая, режущая обоняние, усиливалась. Незнакомец был недвижим и стоял молча, не поднимая головы. Только свечение вокруг запястий его рук усиливалось. Приятный яркий свет, плавно перетекающий к ладоням. Герцог аккуратно положил малыша у ног незнакомца и выпрямился. Глаза смотрели в пол. Теперь, как и тогда при их встрече, проснулось то самое чувство животного страха.

Незнакомец медленно поднял голову, руки плавно скользнули по сторонам, и через мгновение, лежавший на земле малыш воспарил в воздух…

Небо ярко вспыхнуло…

Прохладный ветерок приятно развеял волосы Турека, обдав свежестью. Он открыл глаза. Сверху на принца смотрело тихое, безоблачное небо, усыпанное мириадами звезд. Ярко светила луна. Откуда-то издалека до слуха донеслось тихое уханье филина. Герцог огляделся и понял, что стоит на кладбище совсем один. Исчез незнакомец в балахоне, исчезли старики. Рядом спокойно спал завернутый в простыню ребенок.


***


Все было готово. Пахло керосином. Фарел чувствовал, как начала кружиться голова и прикрыл нос рукавом, чтобы сбить запах. Совершенно не хотелось ни о чем думать. В пустой голове звенело. Да и это было бы излишним, неуместным. Пустым. Сколько нужно будет вина, чтобы забыть все это? Эти воспоминания, эту вонь…

Толстяк сжал кулаки и выплеснул остатки керосина на свой рабочий стол. Брызги попали на документы и несколько капель скатилось по табличке в самом центре стала, той самой, которую толстяк столько лет хранил и берег. Сердце больно сжималось в груди. Он знал, что другого выхода нет и не обманывал себя. Все прежние выводы и доводы казались ошибками. Сдутым шариком, лопнувшим мыльным пузырем. Следовало устыдиться. Но перед кем? Кого он обманывал? Уж не самого ли себя? Это низко, подло. Но не низкими ли, не подлыми были его мотивы? Он думал, что это два разных человека – сейчас и тридцать лет назад. Он думал, что изменился в лучшую сторону, забыл подробности. Умело исчезли факты. Ведь так? Так…. Не может быть по-другому. Были же слезы, были страдания. Он понимал, что все это было лишь пленкой, скрывающей наказание. Как все понятно сейчас. Толстяк поймал свой взгляд в отражении зеркала, которое висело на стене.

– Слизняк… – прошептал Фарел.

Мелочное, каверзное существо. Он понимал, что это заслуженные страдания. Он знал, что конец этому никогда не придет? По щеке потекли жаркие, горькие слезы. Красивый, чудный ребенок…. Из соседней комнаты Фарел слышал доносившийся детский плач. Старик закрыл глаза и сглотнул накопившуюся слюну. Ноги дрожали.

«Так не должно быть» – подумал он – «Я каюсь».

Он почувствовал во рту привкус крови. Фарел прикусил язык. Он нервничал. Но что он мог сделать теперь, когда начатое следовало довести до конца? Он огляделся. Керосином было залито все. Искра и здание загорится как новогодняя елка. Где-то внизу с парой гнедых ждал Хелс. Комиссар нащупал в кармане спичечный коробок.

«Убийца» – пронеслось в голове.

Сжав в одной руке спичечный коробок, а в другой пустую бутылку из-под керосина, Фарел нерешительно зашел в комнату, в которой лежал в корзине ребенок. Сердце сжалось, а бутылка, которую он держал в руке, соскользнула вниз и вдребезги разлетелась о каменный пол. Старик не выдержал и отвернулся.

– Я не могу, – прошептал Фарел.

Ребенка подкинули вчера. Настоящего малыша, а не этого, что лежал сейчас в корзине… наследника. Примерно через час сюда должна была прийти нянечка, чтобы провести ночь с ним, а уже завтра за ним должны приехать из приюта или же из одной из гильдий. Этого нельзя было допускать. Оно дало четкие указания.

– Я не могу убить дитя! – Фарел застонал.

Он сжал спичечный коробок и яростно взметнул руку, чтобы выбросить его на пол. Но взметнувшаяся, было рука, замерла…. Глаза Фарела от удивления поползли вверх. Он смотрел на свои руки, которые словно сами по себе разжались. Пальцы умело достали из коробки чудом уцелевшую спичку.

– Что происходит? – сорвалось с губ.

Чиркнул кремень, и загорелся огонь.


***


Пламя по периметру охватило все здание. Горела крыша. Яркие, тонкие язычки красно-синего цвета пожирали превращающиеся в уголь доски. Ночное чистое небо, усыпанное звездами и луной, укрылось за столпом едкого черного дыма. Пожар, неожиданно охвативший здание, где располагалось агентство РДПС, разбудил округу. Из домов выглядывали местные жители с соседних улиц, протирая кулаками сонные глаза. Кто был полюбопытнее, стянулся непосредственно на улицу, предпочитая посмотреть, что происходит со зданием бедного толстяка Фарела в столь поздний час. По молве расползлись слухи, что кому-то старик перешел дорогу, а может быть и сам он сейчас там, внутри, коптиться заживо вместе со своим любимым агентством. Впрочем, несмотря на это, представители чиновничьих кругов отправили к мистеру гонца. Небольшой пожарный отряд, прибывший на место, попытался забросать вспыхнувший как спичку дом песком, но все было тщетно – маг, спешивший на помощь со своими заклинаниями дождя, прибыл только тогда, когда от здания остались одни только руины сгоревшего пепелища. Тогда же прибыл и испуганный, забитый как мышь Фарел, который стоял где-то вдалеке и молча, понурив взгляд, наблюдал, как тлели угольки всей его прежней жизни.


ГЛАВА 4


***


Тяжелый, насыщенный трудовой день близился к своему концу. Слепило глаза почти укрывшееся за небосводом солнце. Один за другим дни складывались в недели, недели в месяцы, а месяцы в годы, образуя незатейливую размеренную жизнь крестьянина. Кусочек пашни, несколько голов скота в придачу. Преданный пес. И чистое небо над головой. Тело приятно ломило от усталости. По расслабленным мышцам, словно ручейком, растекалась теплота. Вокруг, ласкаемые ветром шелестели листья деревьев. Приятной свежей прохладой вечера вздох за вздохом жила душа.

Тень юноши, вытягиваясь самым причудливым образом по земле вдаль, напоминала какого-то сказочного былинного монстра. Грифона? А почему бы и нет? Когда он был маленьким, он читал мифы об этих удивительных существах, представлял, как они парят где-то далеко в небе. Такие вольные, гордые, ищущие на земле и в облаках свой путь и свою свободу…. На небе можно было разглядеть уже откуда-то появившуюся там луну, так настырно торопящуюся занять свое место среди первых проблесков звезд, тогда как солнце все еще отступало куда-то вдаль, закрывая глаза и погружая этот мир в ночную пустоту и спокойствие.

Хотелось есть – давно кончились те запасы, которые он принес с собой на обед в виде сухаря и пригоршни кураги. Живот урчал, показывая свое недовольство. Сегодня верный Бруно не смог найти в лесу ничего съестного. Хотя вчера был заяц, которого волкодав долго гонял среди стройных берез, прежде чем зверек выдохся. Он разделал тушку, так, как учил его отец, снял шкуру со зверька, из которой папа мог бы сделать отличную шапку или сумочку, а мясо зайца принес домой, и мама запекла его на ужин в собственном соку. Больше есть было нечего, урожай нескоро, да и град в этом году побил часть озимых, поэтому жители Удалых Гномов всю зиму перебивались скудными запасами из тех, что удавалось приберечь в погребе. Увы таковых было раз-два и обчелся, кот наплакал, как любил говаривать его отец….

Старл нащупал пуговицы на своей взмокшей от пота рубашке и расстегнул ее на распашку, обнажив торс. Ветер, словно почувствовав настроение юноши, игриво развеял полы рубашки и взъерошил волосы, обдав прохладой. Он оперся руками о стог сена – результат своих сегодняшних трудов и поднялся на ноги. Завтра с первыми лучами солнца он вернется сюда вновь, а сейчас следовало оставить работу и постараться добраться до дому за темно. Не хотелось, чтобы его старые мать и отец беспокоились понапрасну высматривая сына в темноте на главной деревенской дороге, по пути из лесу. Он был единственный кормилец в семье. Старл задумался и взвалил на себя наплечный мешок. Отец не мог больше работать, не мог обеспечивать семью. Это и гложило старика…

– Бруно! – позвал Старл пса.

Собака, огромный волкодав серого цвета, услышав зов хозяина, появилась из-за стога сена, виляя пушистым хвостом. Волкодав добродушно потерся мордой о бедро юноши и зевнул. Юноша похлопал пса по макушке и почесал за ухом.

– Понимаю, Бруно, я тоже устал, мы уже заканчиваем, – Старл взглянул на небосвод. – Не хочешь узнать который час, друг?

Пес в ответ только повилял хвостом. Старл когда-то слышал от отца, что в больших городах у богатых людей есть маленькие причудливые приспособления – карманные часы, не ровень тем, что стояли у них в здании городского головы в деревне, огромным механическим часам с маятником – бесполезным и громоздким. Те часы, про которые рассказывал отец можно было поместить на ладони, положить в карман и всегда носить с собой, а когда хочется достать и узнать который сейчас час. Чего только не придумывали там… Старл не до конца понимал что значит это слово «там», которое часто употреблял его отец применительно к большим городам и что он вкладывал в это понятие, но по разумению юноши ничего хорошего «там» быть не могло по определению. Иначе зачем этим людям могли понадобиться такие часы, если время можно было без труда определить по солнечному кругу? Папа в свое время научил Старла этому нехитрому, но действенному способу и юноша пользовался им по сей день.

Он нашел на земле подходящую веточку, очертил для верности круг на земле и взглянул на получившийся циферблат. Солнечные часы вышли на загляденье, палочка отбросила тень, часы показывали девять. Наверное это было не так точно, как могли бы показать те самые карманные часы о которых говорил отец… Но все же.

Быстро прошел рабочий день. С шести и до девяти. Старл долго смотрел на немного накренившуюся палочку солнечных часов. Пока его ровесники из села бегали по лесу, охотились и ухлестывали за девками дергая их за косы и задирая подолы юбок, он встречал в лесу рассветы и провожал закаты. Юноша тяжело вздохнул и выпрямился, стараясь отогнать дурные мысли, которые нет-нет, да закрадывались в голову в самый неподходящий момент. Никто не предполагал, что отцу откажут в пенсии, как ветерану местного феодала – барона Уолкера. Старик Снап верой и правдой отдал службе тридцать пять лет, а в ответ лишь жалкий кусочек земли офицеру и снятие с пенсии без объяснения причин. И тут ничего не сделать, оставалось только соглашаться. Бедный отец так и не смог разобраться, в чем дело, но твердо верил, что барон здесь ни при чем.

Пашню и крохотную деревню Удалых Гномов разделял без малого час пути. Уже как два года ни отец, ни мать Старла, ни разу не появлялись в своем угодье – те несколько миль, которые молодой, полный сил юноша преодолевал за час, бедные старики не прошли бы и за четыре, а то и за пять часов. Лошади, на которой можно было проскакать путь, не было. Не было и телеги, чтобы запрячь скотину, если изловчиться и приспособить к езде быка. Поэтому все два года, с тех пор как юноша перенял бразды у отца, Старл ходил на пашню в сопровождении верного и умного Бруно. Пес был для юноши всем, и другом, и членом семьи. Нравилось ли ему такая жизнь? Скорее да, чем нет. Хотя бы потому, что он не знал другой жизни. Отношения с ровесниками сельчанами не складывались и с малых лет юноша привык к одиночеству. Никто не хотел принимать человека в гномьем селе, несмотря на то, что юноша родился и вырос в Удалых Гномах для сельчан он остался чудаком. Жители деревушки ненавидели Старла уже за то, что он был человеком, за то, что он был высок, худощав и не носил бороды. Но надо признать никто из них не осмеливался сказать и худого слова, семья старого Снапа пользовалась в деревне большим уважением и почетом.

Как бы то ни было, оставалось мириться с косыми взглядами, подчеркнутой холодностью и небрежностью. Здесь он был одинок и мечтал бежать отсюда при первой возможности. Но такой возможности у юноши не было, и он давно с этим смирился. Отец и мать отдали ему все и взяли на себя позор, приютив ребенка другой расы, и он не мог отплатить им иной монетой, кроме как обеспечив достойную старость. Просто не мог. Поэтому приходилось учиться. Ухаживать за скотом, сеять, поливать, собирать урожай и многому многому другому. Но как хотелось чего-то настоящего…

Старл вздохнул.

«А может все впереди?», – утешил он себя.

Дорожка, ведущая в деревню Удалых гномов, казалась очень узкой. Когда-то вымощенная плиткой, теперь она представала перед путником разбитой, грязной и неухоженной. Плитка потрескалась, в местах трещин наружу пробивались сорняки, кое где местные умельцы попросту вытаскивали целые куски плитки для собственных нужд, оставляя утоптанную землю. Виляя через небольшой участок леса, она выводила путника к деревне гномов. Бруно то и дело останавливался и, навострив уши, вслушивался в тишину, ловя тонким собачьим обонянием запахи в лесу. Вековые дубы, раскинувшие до самых облаков свои кроны, пели. Казалось, лес разговаривал. Стоило только прислушаться, и вот – слышалось уханье филина, какое-то мгновение спустя путник мог различить звук, с которым падает на землю желудь, где-то вдалеке журчал ручей, бивший из самых недр земли. Старл давно привык слышать эти звуки и умел наслаждаться ими, умел слушать. Порой хотелось закрыть глаза и подхватить столь слаженную песнь опушки, но он не знал слов. Пение леса вдохновляло и как будто снимало напряжение, скопившуюся в ногах усталость. Как же хотелось верить, что это так! Увы, юноша знал, что когда он придет домой, не пройдет и часа, как он упадет от усталости на кровать и закроет глаза, чтобы подняться завтра с первыми лучами солнца на рассвете.

Времени не хватало ни на что. Ужин, вечерняя молитва за столом и, конечно же, книга. У папы дома хранилась отличная библиотека, где было собрано множество интересных книг. Записки мудрецов, история государства и, конечно же, мифы. Он прочитал их уже несколько раз. Но хотелось погружаться в этот мир снова и снова. Только он, как некая волшебная сказка погружал в себя, помогал забыть о реальности. Хотя бы на чуть-чуть. Порой он до сих пор ловил себя на мысли, что представляет себя героем, спасающим мир от бед. Правда, отец всякий раз твердил размечтавшемуся сыну, что в настоящей жизни героям нет места, в свое время, разрушая своими словами детские мечты.

Старл краем глаза заметил, как застыл возле одного из многочисленных кустиков на обочине Бруно. Пес напрягся, шерсть на его теле встала дыбом. Клыки размером с мизинец вылезли наружу. Бруно приглушенно зарычал.

– Что такое?

Старл огляделся по сторонам. Тишина. Вокруг ничего не было.

– Что такое, Бруно?

Собака рычала и Старл, опустив свой мешок на землю, подошел к верному другу.

– Ну же, прекращай, все в порядке. Тебе показалось, – заверил он.

Однако пес не ошибся. Некоторое время спустя, Старл услышал цоканье копыт, оббивавших гладь безлюдной дороги. Юноша, как положено, отодвинул к обочине свой мешок и, погладив пса, отвел Бруно в сторону.

– Успокойся, нельзя кидаться на путников, друг, – терпеливо объяснил он.

Старл, обняв не осмелившегося ослушаться пса за шею, присел на корточки. Он почувствовал, как встала дыбом шерсть волкодава.

– Ну же, успокойся, мой мальчик. Чего ты так?

Стоило пропустить путника или если их там несколько, отряд и двигаться дальше. Он зевнул. Усталость брала свое. Стук копыт приближался, послышались голоса, и вскоре, из-за ближайшего поворота выглянула лошадь с первым всадником. Старл почувствовал, как Бруно снова напрягся, готовый в любой момент броситься на отряд и обхватил шею пса еще крепче. Мужчина на коне был одет в стальную кольчугу, на его ногах красовались кожаные сапоги по колено, руки, державшие уздечку, спрятались в перчатках по локоть из коричневой кожи. На поясе, по левое бедро, висел кинжал, по правое – шлем из грубой клепаной кожи буйвола. Лицо мужчины украшали шрамы – следы боев и видимо большого опыта в военных делах. Борода, заплетенная в косичку по самую грудь и усы. Сзади в хвостик были схвачены черные пышные волосы. На вид мужчине было около сорока лет. Позади на гнедых скакунах скакало еще три всадника на вид чуть помоложе. Один из них нес шест, на котором было закреплено плотно скрученное знамя. Все трое, как и главарь были одеты в кольчуги и вооружены кинжалами.

Старл сглотнул. Интересно откуда тут такая компания? Троица позади главаря оживленно вела диалог. Слышались шутки сменявшиеся хохотом наездников. Главарь с невозмутимым лицом скакал впереди. Да, скорее всего это были люди барона, но больно сильно этот квартет напоминал разбойников. Старл пожалел, что не зашел глубже в лес. Но сейчас думать об этом было поздно. Главарь заметил сидящего на корточках у обочины юношу и, развернувшись вполоборота, встал на стременах и приподнял руку, приказав своим бойцам замолчать. Никто не ослушался. Глаза мужчины впились в Старла.

– Здравствуй, молодой человек, – поприветствовал его главарь.

      Старл почувствовал, как по его коже пробежал холодок. Голос этого человека отдавал медью. Бруно зарычал, но юноша еще сильнее прижал к себе пса.

– Здравствуйте, – ответил Старл и как мог поклонился, стараясь чтобы его голос и поклон получились как можно вежливее.

Главарь окинул Старла, а затем и Бруно взглядом.

– Далеко отсюда до Удалых гномов, не подскажешь?

Юноша покачал головой.

– Не больше мили, – он хотел добавить, что сам живет там и поинтересоваться что угодно им в их деревне, но решил промолчать. Какое-то неприятное чувство засело глубоко в душе при взгляде на этого типа. – Прямо по дороге, вы на правильном пути.

Главарь кивнул и несколько секунд молча, смотрел на Старла.

– Грозный у тебя пес, паренек, – хмыкнул он.

Незнакомец хлопнул своего коня, уселся поудобней в седле и, кивком приказав своим бойцам следовать за собой, поскакал дальше. Вскоре силуэты всадников скрылись в темноте, заглох стук копыт. Грозный отряд отдалился и Старл облегченно выдохнул. Что-то в этом отряде настораживало…. Какое-то смутное предчувствие.

«Ерунда» – подумал он.

Они всего на всего поинтересовались, далеко ли до Удалых гномов. Но почему Бруно так встретил их? Неужто, почувствовал былую кровь на их руках? И что они забыли в деревне? Старл пожал плечами. Кто же его знает, что они там забыли. Мало ли, кто провинился перед бароном, не уплатил подать или налоги. Он поднял свой мешок и перекинул его через плечо. Интересная все же встреча. В столь поздний час.

– Идем, Бруно.


***


Он не ошибся, что-то горело. В нос ударил отчетливый запах гари, навиваемый ночным ветерком откуда-то с юга, со стороны Удалых гномов. Видимо кто-то в деревне решил развести костер на ночь глядя, возможно даже загорелось сено у кого-нибудь на дворе. Гарь от костра не ушла бы так далеко. Пожар? Но в такой час и в такое время? Кто бы сейчас стал топить печь. Жители тех двадцати домов, что были в Удалых гномах, в это время давно уже спали. Тем не менее, ноздри чувствовали отчетливый запах дыма и гари. Значит, в деревне что-то горело. Старл ускорил шаг. Это конечно не его дело, гномы ни во что не ставят ни человека, ни представителя любой другой расы в своих краях и уж тем более не примут от него своей помощи, но…. Но все же. Старл миновал небольшую впадину и взобрался на холм, от которого до Удалых гномов было рукой подать. Запах гари усилился, и перед взором юноши представилась его деревня. Два маленьких домишек и зданьице в центре, в два этажа где собирался деревенский совет, а по совместительству дом деревенского головы. Горело именно это здание. Пламя яркими клубами обволокло крышу, пожирая деревянные бревна конструкции. Сгорело знамя барона наверху, и в окнах можно было разглядеть бушующие языки огня. Старл вздрогнул и замер на верхушке холма. Стоявший рядом Бруно жалобно заскулил. Судя по тому, как успели выгореть бревна, здание горело давно, однако рядом не было ни одной живой души. Старл неуверенно сделал несколько шагов вперед. Где все? На улице, ни у дома головы, ни у одного из двадцати деревенских домов, нигде не было видно ни одного гнома. Казалось всем абсолютно наплевать на то, что горит дом старосты и пламя может вот-вот перекинуться на близлежащие дома.

«Может быть, все спят?» – промелькнула мысль.

– За мной, Бруно!

Старл перекинув мешок на другое плечо, сбежал с холма и двинулся к деревне. Пес послушно побежал следом. Догоравшее здание тем временем затрещало. Крыша, прожженная огнем, не выдержав собственного веса, провалилась с грохотом вниз, и крик Старла с призывом о помощи утонул в грохоте, громом растекшемся по деревне. Искры взметнулись вверх, вереницей кружась в воздухе. В сторону отлетела горящая доска, упавшая на крышу выстроенного рядом одноэтажного домика.

– Пожар! – юноша попятился назад. Слова, задуманные как крик, прозвучали невнятным шепотом.

Он с ужасом увидел, как вспыхнула выложенная соломой крыша.

– Пожар…

      Деревня как будто вымерла. Юноша в растерянности остановился напротив сгоравшего дома старосты и всплеснул руками. Где совет? Староста? Где, в конце концов, молодые гномы – Ибс, Гор, Дюж? Куда они пропали в такой момент? Домик как эстафету перенял на себя огонь и горел, освещая деревню ярким красным пламенем.

– Пожар! – голос дрожал.

Старл подбежал к ближайшему дому и, постучав, не дожидаясь ответа, открыл дверь и забежал внутрь. В этом доме жил весьма почтенный и почитаемый в деревне гном мистер Роб. Однако в доме не горели свечи, и царила полная темнота.

– Мистер Роб, там пожар – Старл забежал внутрь, но не успел сделать и несколько шагов как замер в дверном проеме. К горлу подкатил ком. Мешок с инвентарем рухнул на пол. Мистер Роб, согнувшись пополам, лежал напротив кресла-качалки. Длинная борода растрепалась на груди, на полу растеклась лужа казавшейся черной крови. Пальцы старика в предсмертной судороге сжались. Леденящий душу холодный мертвый взгляд гнома смотрел куда-то в сторону. Глаза мистера Роба были открыты.

– Что… – Старл попятился. – Что здесь происходит? – Только и сумел выдохнуть юноша.

Он силой воли заставил взять себя в руки и выбежал из дома мистера Роба, не закрыв за собой дверь. Домик, загоревшийся вслед за двухэтажным зданием, полыхал словно факел. Красные языки пламени все ближе тянулись к соседнему строению. Медлить было нельзя. Еще чуть и мог загореться следующий домик, а за ним и весь поселок. Старл подбежал к домику молодой семьи Уров и на этот раз без стука вломился в дверь.

– Пож… – он не договорив, попятился. То, что он увидел в следующий момент, заставило ужаснуться. Внутри дома на деревянном полу избы лежали три мертвых гнома. Кровь, словно из кувшина с перевернутым томатным соком растеклась из спальни до прихожей, впитавшись в ковер. Дуг, Луиса и маленькая дочурка Сю. Рядом с Дугом лежал сломанным пополам в рукояти молот. Старл почувствовал, как потемнело в глазах. Он неуверенно, опираясь рукой о стену, вышел из дома вон и застыл у порога. Из дальнего конца деревни на него смотрел его собственный дом. Улица, вся деревня пугали мертвенно спокойной пустотой и тишиной.

«Отец, мать…», – Старл прервал полезшие, было в голову мысли и, сбежав по ступенькам вниз на улицу, двинулся к своему дому. В окнах не горел свет свечей. Не было слышно столь знакомых причитаний матери. Отец и мать всегда ждали своего сына допоздна и не ложились спать, пока Старл не вернется с пашни. Но сейчас в доме не было ничего кроме пустоты. Пустота. И тишина. Старл заметил, как пламя перекинулось на следующий дом. Сзади зарычал Бруно и, пригнувшись, кинулся куда-то в сторону.

– Бруно, ко мне!

Пес не ослушался, но Старл заметил, с каким трудом собака заставила себя остановиться. Волкодав что-то чувствовал… возможно, это был какой-то след. Но пустить Бруно по нему, не зная куда этот след может завести, означало подвергнуть волкодава опасности.

Старлу показалось, что он слышит какой-то шум с противоположного конца деревни. Что-то в самом крайнем доме грохнуло. Послышался сдавленный крик. Юноша застыл на полпути к родительскому дому. Броситься туда сломя голову? Помочь? Выяснить, что тут происходит? И пусть нет оружия, но есть верный Бруно… Старл стиснул зубы и замер в нерешительности. Воздух разрезал затяжной детский крик, прервавшийся резко, будто бы его и не было и растворившийся в тишине. Но ведь Старлу было только шестнадцать лет! Сердце разрывалось. В родительском доме помощи ожидали отец и мать. Он попятился и, развернувшись, бросился к родительскому дому. Дверь оказалась не заперта. Старл полными слез глазами увидел на пороге следы чьих-то сапог. Кровавые следы.

– Мама, папа!

Юноша забежал внутрь и, запустив Бруно, захлопнул за собой дверь. Мрак комнат разрезал свет бушующего снаружи пламени. Мать, пронзенная кинжалом, лежала в дверном проеме. Лицо старухи побледнело. Седые волосы, распущенные перед сном впитали кровь. Разорванная рубаха, словно губка или какая-нибудь повязка, прикрывала рану. Отец лежал рядом. В руках старика был зажат меч, схваченный силой предсмертных судорог так крепко, что вандалы, похоже, не смогли забрать его с собой. Из ребер старика торчал переломленный кинжал, загнанный наполовину и, похоже, задевший легкое. Он хрипел и еще был жив. Старл почувствовал, как по его лицу скатились слезы. Слова застряли в горле и он, сделав несколько шагов навстречу умирающему отцу, упал на колени. Старый гном медленно открыл глаза.

– Старл?

– Это я, папа, я, – задыхаясь от слез прошептал юноша.

Старл нашел руку отца и, схватив ее, поднес к губам.

– Что здесь произошло, папа, что случилось?

– Они пришли, Старл, – сказал гном.

Юноша вздрогнул. Голос отца был слаб. Старик умирал.

– Кто они? Зачем они пришли? – спросил Старл.

– Это люди барона, мы не заплатили им вовремя подать, сынок, – прошептал старый гном.

Старл почувствовал, как по телу заструился холодный пот. В голове не укладывалось ни одной мысли. Хотелось упасть на грудь отцу и зарыдать.

– Он выбрал нашу деревню как образец, чтобы показать остальным, что будет с теми, кто посмеет ослушаться, – старик тяжело дышал, и слова давались ему с трудом. Старый гном сделал паузу, но продолжил, – Все произошло неожиданно. Они вырезали нас, как свиней. Их было четверо. Я не успел разглядеть лиц, но это были люди, и они сказали мне и твоей маме, что пришли от барона….

Глаза старика закрылись. Он несколько секунд хрипло дышал. К горлу старого Снапа подкатил комок и он, кашлянув, сплюнул сгусток слизи вперемешку с гноем и кровью. Из раны в боку засочилась кровь.

– Я взял меч, кажется, ранил одного, – продолжил он. – Но все было тщетно. Они убили твою мать и нанесли мне смертельную рану…

Старл отчаянно покачал головой.

– Отец, не говори так, ты будешь жить, я сейчас приведу целителя!

– Не стоит, мой мальчик, рана смертельная, – вздохнул старик. – А у меня не так много времени, как хотелось. Я должен тебе кое-что сказать…. Выслушай меня, пожалуйста, выслушай.

– Отец, я приведу целителя, до близлежащего села всего несколько миль, я успею, клянусь, – Старл крепко сжал руку старого отца и прижал к груди, в которой колотилось юное сердце.

– Исполни последнюю волю отца и выслушай меня. – отрезал старик.

Старл склонил голову. Слезы капали на пол, стекая по подбородку вниз. Старый гном собирался силами. Было видно, как на его лице, не смотря на всю бледность, выступил румянец.

– Я должен сказать тебе правду. Ты должен знать все, так как есть, – сказал старый гном.

– Я слушаю, отец, – Старл смиренно склонил голову.

– Я солгал тебе, – выдохнул старик. – Ты не наш законный сын, мальчик! Мы не брали тебя, как сироту шестнадцать лет назад. Я солгал.

– Но… – Старл почувствовал, как закружилась его голова.

– Послушай, – гном сжал руку юноши. Старл заметил, какую боль вызвало это движение на лице старика, – но мы любили тебя всегда, знай это. Любили как своего родного ребенка, как гнома. И мать, и я, – голос старика вздрогнул. – Прости, если сможешь.

– Папа я люблю тебя, люблю маму! Что ты такое говоришь!

Гном часто задышал и закашлялся.

– Тогда была зима, – сказал он. – Жуткий зимний день, вьюга. Я был на охоте. У нас через запад мигрировал кабан, и я хотел пострелять тушу, чтобы жена могла засалить зверя, и нам было, что есть. Времена были жуткие. Тогда здесь водились волки и тигры…. Я приготовил лук и стрелы, взял кинжал и пошел глубоко в лес испытать свое счастье там. Охоты не было. Зверь будто провалился сквозь землю. Я несколько часов бродил по лесу в поисках своей удачи, но тщетно. Фортуна в лице кабана прочно отвернулась от меня в тот день. Опечаленный я решил возвращаться – уже темнело, а хищники в ночном лесу тогда были наглые и запросто могли напасть и растерзать в клочья любого кто попадется на пути. Я шел, уныло почесывая нос, трещавший от холода, и вдруг…. Под одним из огромных дубов, наверное, самым большим в том лесу, я увидел какую-то корзину, рядом лежал меч. Я удивился, – откуда в такой глуши может быть такая вещь? Может быть, забыл какой-то охотник? Сам знаешь корзины в наших краях вещь дорогая. А уж меч…. Да и любопытство толкнуло меня вперед. Я подошел ближе и заглянул внутрь. И, какого же, было мое удивление, когда на дне корзины я увидел маленький живой комочек, абсолютно голый, спокойно дремавший на боку. Вокруг младенца дно корзины было усыпано пеплом, не совру, если скажу что в палец толщину… Я замер, – старик перевел дыхание. – Если честно, я думал, что сошел с ума, что на старости лет ко мне пришло какое видение. Я отошел, но корзина стояла на месте, а когда вернулся, ребенок все еще был там. «Господь милосердный» – все, что я мог сказать тогда. Как получилось так, что в Шердонский лес занесло такую кроху? Как он выжил на таком морозе. Голый, абсолютно голый розовощекий мальчуган… Я стоял возле корзины и не знал, что делать дальше. Наконец, когда прошел шок, я сбросил с себя меховую накидку и поднял малыша, сняв перчатки. Руки обожгло теплом. От младенца шел какой-то непонятный, необъяснимый жар, а на его левой руке, на плече, был изображен рисунок в форме какого-то незнакомого мне знака. Он светился словно светлячок в ночи. От этого младенца исходила аура… – гном открыл глаза и нашел взглядом Старла. – Этот младенец, сынок, это был ты.

Юноша невольно потянулся к левому плечу, но одернул руку.

– Я не знал, что делать с ребенком. Но как только я окутал младенца, свечение прекратилось. Я понимал, что отдать тебя в приют значит одно из двух – отдать тебя либо в руки инквизиции, либо сломать твою еще не начавшуюся жизнь до конца. А у меня ведь никогда не было детей… – гном запнулся и закашлялся. Он долго сипло дышал, после чего откинул голову на пол. Глаза медленно начали заволакиваться пеленой. – Ты необычный Старл. Все это не твоя жизнь и не для тебя. Я знаю… – гном не успел договорить.

Рука старика, медленно теряя последние капельки жизни, разжалась и старик обмяк. Глаза заволокло пеленой. Старл осторожно опустил отцу веки и, поднявшись на ноги, подошел к бездыханному телу матери, шатаясь из стороны в сторону из-за головокружения. Он нежно взял ее руку и поцеловал.

– Прости, мама.

Верный Бруно стоял неподалеку, понурив голову. На улице послышались голоса. Старл вскочил на ноги и подбежал к окну. Горело уже четыре дома и пламя не думало останавливаться, готовое перекинуться на пятый. Возле дома старосты на лошадях сидели четыре всадника. Старл почувствовал, как подкосились его колени, и чтобы не упасть, он схватился за подоконник. Это были те самые люди, которых он встретил в лесу. В душе зарождалась паника вперемешку с яростью. Главарь с каменным выражением лица вытер свой кинжал, засунул его в ножны и что-то принялся приказывать остальной троице, обильно жестикулируя. Один из них был ранен и зажимал руку перевязанную тугой повязкой чуть выше локтя. Кровь пропитала ткань и просачивалась сквозь пальцы. Видимо рана была глубокой. Главарь несколько раз указал пальцем на дома по сторону двухэтажного здания, где бушевал пожар, а потом указал кивком на противоположную сторону в ряд, где находился дом Старла. Отдав распоряжения, он развернул коня и поскакал в сторону пашни, в лес, туда откуда они пришли все вчетвером, за ним поскакал раненый. Двое головорезов остались.

Старл, прикусив губу, наблюдал. Головорезы спустились с коней на землю, отвесили друг другу "пять" и разошлись в разные стороны. Один к выгоревшему дотла дому старосты, другой к домам, не затронутым пожаром. Последний очень скоро скрылся из виду юноши, зайдя в одну из дверей. Второй головорез подошел к дому еще не затронутому пожаром и, выломав засов, поднес его к язычкам пламени. Огонь жадно обнял деревянный засов, и вскоре деревяшка загорелась. Головорез, как ни в чем не бывало, бросил охваченный пламенем засов на крышу ближайшего дома и несколько минут, сложив руки за спину, молча, наблюдал за тем, как разгорается пожар, а затем, довольно покивав, пошел к следующему дому, твердо вознамерившись спалить всю деревню.

Старл окинул взглядом дом. Отсюда не уйти не замеченным. Окна все до одного выходили на лицевую сторону, туда же дверь…. А родители? Как же родители? Он не мог бросить тела стариков в доме! Не мог позволить головорезам надругаться над телами матери и отца. Но что он мог сделать? Он никогда не держал в руках оружие. Даже кинжал, не то, что… МЕЧ. Старл скользнул взглядом по клинку, зажатому в руках старика. Элегантный, выкованный умелыми руками мастера клинок. Отец сказал, что нашел его рядом со Старлом тем вечером в лесу…. Старл покачал головой. Но как? Как им управляться?

«Я не знаю».

Паника нарастала, и он почувствовал, как страх холодными липкими руками начал сжимать горло. Следовало успокоиться. Возможно, подумать о чем-то другом… Но о чем? Старл подошел к телу отца и плавно вытащил клинок из кисти старого гнома. Сердце сжалось. Рукоять, словно меч делали под заказ специально под его руку, плотно легла в ладонь. Он видел его пару раз, когда отец перебирал свой арсенал военных лет, но никогда не спрашивал о нем. Меч казался немного странным – изогнутое лезвие не внушало доверия. Старл опробовал клинок и замахнулся. Тяжеловато. Непривычно.

Он вернулся к окну и, прильнув к стене, чтобы остаться незамеченным, огляделся. Головорез по ту сторону улицы поджигал четвертый дом подряд. Но появился и второй человек – он вышел из дома. В руках человек держал скатерть, скрученную в мешочек и он, подойдя к лошадям, развернул ее, высыпав содержимое на землю. Внутри оказались сапоги, мех, статуэтки и прочая мелочь, которую можно было продать на ярмарке и даже выручить несколько золотых, если умеешь торговаться.

– Что у нас там? – спросил головорез, поджигавший дома.

– Всего понемногу, – ответил второй, он напялил на себя кроличью шапку вместо шлема и расплылся в беззубой улыбке.

Мужчины расхохотались и головорез в кроличьей шапке зашел в дом рядом с родительским домом Старла.

«Следующий мой», – промелькнуло в голове юноши.

Вспотели ладони. Бруно прижался к хозяину и приглушенно зарычал, облизнув сухой нос. Старл покрепче сжал рукоять меча, тело пробивала мелкая дрожь. Принимать бой. Или умирать.

– Все будет хорошо, Бруно, – Старл потрепал пса по холке.

Что-то на левом плече неприятно запекло. Как будто кто-то коснулся кожи кусочком уголька. Старл помассировал плечо. На секунду ему показалось, что оно горит, и юноша испуганно одернул руку. Какой-то жар. Лоб покрылся испариной.

…Руки обожгло теплом. От младенца шел какой-то непонятный необъяснимый жар, а на его руке, на плече была сделана татуировка в форме какого-то незнакомого мне знака. Она светилась, словно светлячок в ночи» – промелькнули в сознании слова отца.

«Господи, что вообще происходит?».

Ты особенный, – прошептал голос отца. – Особенный, мой мальчик.

      Старл попытался выкинуть из головы все мысли и сосредоточиться, взять себя в руки. Сейчас была важна каждая минута. Каждая секунда была на счету.

«Соберись», – приказал он себе.

Следовало решать, что делать дальше и не терять время. Головорез в кроличьей шапочке мог в любую минуту выйти из дома Друздов и зайти в его дом. И тогда… Все? Пиши пропало? Юноша до рези в глазах всматривался в проем двери семейного гнездышка Друздов. Наконец дверь открылась и головорез в кроличьей шапке появился в проходе, держа в руках мешок награбленного добра. Он довольно хрюкая отнес награбленное к уже сложенной кучке рядом с лошадьми.

– Тут побогаче люди будут, ты посмотри.

– Что там? – откликнулся первый головорез.

– Ну, посмотри, отвлекись.

На скатерть вывалилось несколько медных подсвечников и кинжал. Все богатство, что было в доме Друздов. Гномья работа, которая хорошая ценилась и за которую можно было выручить солидные барыши.

– Неплохо, но ты там быстрее разбирайся. Я скоро перейду на ту сторону, – расплылся в беззубой улыбке головорез. – И еще обыскивай этих недорослей.

– Да они все в пижамах, – пожал плечами головорез в кроличьей шапке.

– Чертовы недоросшие уроды! Моя бы воля так я бы вырезал всех их деревни в округе.

– Еще успеем, не последний день живем.

Двое грозных воинов расхохотались. Старл сделал глубокий вдох. Слова головорезов больно резанули сознание. Нелюди. А ведь там были дети, старики. Но они, не смотря ни на что, убили всех, устроили резню. И теперь грабят, готовы поживиться, обобрать трупы… Нелюди. Что там у них в сердцах? Вот так спокойно, словно делая свою работу…. Нет, даже будто на праздник они радуются своей добыче, добытой в неравном бою. Головорез в кроличьей шапке двинулся к дому Старла. Юноша прижался к стене и отошел от окна, перехватил покрепче меч. Бруно напрягся.

– Посмотрим, что у вас тут, старые клячи, – послышалось из-за двери.

Дверь со скрипом распахнулась, едва не задев спрятавшихся у стены Старла и Бруно. Старл зажал одной рукой псу пасть, другой приподнял меч. Ржавые, но хорошо смазанные петли и пружина, не позволив двери раскрыться до конца, остановили ее всего в нескольких сантиметрах от лица юноши. И дверь, по инерции набрав ход, захлопнулась, отрезав головореза в шапочке из кроличьей шкуры от улицы. Хлопок двери не позволил ему услышать, как метнулся было в атаку Бруно, но Старл придержал пса.

– Так это об тебя старый ублюдок, Косой сломал кинжал, – головорез выругался и сплюнул на пол. – Отродье гномье. Моли богов, тебе повезло, что ты уже мертв.

Он нагнулся над телом старика и, подтянув перчатку, взялся за торчащий из груди кусок металла.

– Знаешь, друг, металл у нас в краях не дешевый. Так что, извини.

Но не успел головорез потянуть осколок кинжала на себя, как Бруно, высвободив голову из руки Старла, зарычал. Мужчина замер, его рука резко рванулась к кинжалу, висевшему сбоку по левую ногу, однако волкодав сумел опередить его. Бруно сорвался с места и кинулся на головореза, настигнув того в несколько прыжков. Красивая шапочка из кроличьего меха отлетела в сторону и опустилась в лужу крови. Бруно впился в метнувшуюся, было, к кинжалу руку. Старл оцепенел, не до конца осознавая, что происходит на его глазах. Головорез, достаточно быстро сумевший придти в себя от первичного шока, схватил свободной рукой пасть пса, пытаясь ослабить хватку. Но Бруно прокусил перчатку и потянул мужчину на себя. Головорез потерял равновесие, ухватился за стоящий рядом стол и вместе со всем содержимым перевернул его. На пол полетели чашки, кружки и тяжелый подсвечник. Раздался звон разбитого стекла. Разлетелся на мелкие осколки фужер, подаренный отцу Старла на юбилей старостой. Борьба продолжалась. Бруно завалил головореза и принялся судорожно трясти головой из стороны в сторону, разрывая плоть. Кровь жертвы измазала пол, перчатку, морду Бруно. Головорез, понимая тщетность своих усилий разжать псу пасть, закричал, вывернулся и попытался дотянуться до кинжала.


Кругом шла голова. Старл наконец взял себя в руки. Юноша выставил перед собой меч и двинулся на помощь Бруно. Короткий удар без замаха рассек головорезу артерию. Меч перерезал ему горло. Крик, вырвавшийся наружу, захлебнулся в крови, а кинжал, который головорез достал и уже готовился занести для удара, отлетел в сторону. Мужчина был мертв.

С улицы послышалась брань– к дому бежал товарищ мужчины, услышавший шум борьбы и крики друга. Старл метнулся к входной двери. Бруно отпустил руку уже мертвого головореза и бросился следом. Дверь распахнулась. На пороге, сжимая в руке кинжал, стоял второй головорез.

– Что, черт возьми, здесь у тебя происходит, чего ты разорался?… – он, не договорил и застыл в дверном проеме, увидев то, что произошло в доме. Головорез медленно перевел взгляд со своего друга, тело которого лежало на полу в лужи крови, на стоящего чуть поодаль Старла, а затем и пса и покачал головой. – Знаешь, что, парень, у тебя крупные неприятности.

Старл выставил перед собой клинок и молча смотрел в глаза соперника. Бруно ощетинился, зарычал и ринулся на головореза. Но мужчина сделал шаг в сторону, схватил стоящий рядом стул и как щитом отгородился им от волкодава. Пес взвыл и отступил. Головорез, не теряя ни секунды, кинул стул в Бруно и, занеся меч, набросился на Старла. Юноша с трудом увернулся от первого удара, который по задумке головореза должен был стать последним. В ушах звенело. Старл перевернулся через себя, но тут же вскочил на ноги и свободной рукой перевернул оказавшийся рядом массивный деревянный стол и ногой толкнул его навстречу наступавшему мужчине. Головорез не растерялся и отскочил в сторону. Пригнувшись, он выбросил перед собой кинжал, стараясь попасть Старлу в шею. Юноша прижался к стене спиной, замер, но когда лезвие холодной стали уже было готово разрезать глотку Старла и пригвоздить тело к деревянной стене, словно давно забытая реакция, мышечная память, потянула юношу вниз. Кинжал вонзился в бревно стены, и головорез, ругаясь, принялся вытаскивать застрявший кинжал из бревна.

– Ах ты, сучонок, – прошипел он.

Старл упал на пол и ударил головорезу в колено. Клинок плашмя врезался в чашечку, и мужчину от неожиданности повело в сторону. Он с трудом устоял на ногах. Тем временем пришел в себя Бруно, мчавшийся на помощь хозяину. Пес в прыжке впился клыками в шею головорезу и резким движением головы вырвал кадык. Все было кончено. Бруно прихрамывая, подбежал к Старлу и уткнулся мокрым носом в его руку. Старл нежно потрепал пса.

– Спасибо, друг. Я бы не справился с ним без тебя.


***


Сгорел дом старосты. Горели все дома по ту сторону улицы. Пол деревни, ее центр, превращались в руины, пепел, прах. Глаза не хотели верить всему тому, что происходило. Уши не хотели слышать, ноздри чувствовать…. Но он видел, как горели эти здания, как отражались яркие языки пламени в его глазах, полных слез, как вдыхали ноздри запах гари горевших домиков, уши слышали треск костра…. Двадцать семей, десятки судеб, собственных жизней, где прожитых, где только-только начинающихся, а где-то даже еще не начавшихся. Там же, среди всех этих тел, среди пепелища и трупов, остались его родители.

Старл оперся о входную дверь родительского дома, скрестил руки на груди и смотрел на бушующее пламя. Рядом сидел верный Бруно, высунув язык и часто дыша. Вот так вот все кончилось – неожиданно и странно. Один день, даже час перевернул всю его жизнь. Больше нет дома…. Да и жизни больше нет. К чему теперь жить? Как? Здесь оставаться больше нельзя. Они, эти люди на лошадях, люди барона, обязательно вернутся, когда поймут, что что-то пошло не так. Увидят своих мертвых товарищей и убьют его.

«Интересно, почему они не сделали этого сразу?».

Старл вздохнул.

Наверное, потому что он человек, они, похоже, даже и не подозревали, что человек может жить в Удалых гномах. А так, будь иначе… Он, видимо, уже лежал бы мертвым где-то там в лесу на радость хищникам и тварям.

«Лучше бы они сделали это», – скользнула страшная мысль в голове.

Жизнь была сломана. Куда дальше? Зачем? Для чего? Он не находил ответов на эти вопросы. Слезы разрезали лицо, скапливаясь на подбородке и падая на землю. Он медленно сполз по стене вниз. Не хотелось ничего. Даже жить. Звякнул меч, спасший ему жизнь, и он положил его на колени.

Избранный. Печать тайны. Бездна Миров

Подняться наверх